— На первой мировой. На этой не пришлось. На Отечественной войне были три моих сына… Вернулся только один…

— А о Майданеке, Освенциме, о минском, виленском, варшавском гетто читал? Есть книги об этих гетто.

— Брат мой, старший брат (ты помнишь Иосифа?), он со своей семьей: с женой, дочерью, внучкой — все они погибли в минском гетто. Спасся только один внук его, тогда четырнадцатилетний парнишка. Убежал к партизанам. Сейчас живет в Минске.

— И все это по воле божьей?

— Об этом же я и хочу говорить с тобой. Я иду к тебе прямо из синагоги, не заходя даже к сыну. Я пришел к товарищу детства, которого я не видел четыре десятка лет. Я знал, что иду к безбожнику. Дай, думаю, зайду к нему, посмотрю на него, поговорка с товарищем, с которым вместе учились в хедере, вместе купались в одной речке, вместе играли в дни хануке[5] в волчок; поговорю, если он снизойдет со своей высокой ученой и партийной вышки до беседы с беспартийным старым евреем, посещающим в праздник синагогу. Я знаю, у нас по конституции, по Советской Конституции, существует свобода совести. Так вот, прихожу я к тебе со своей свободной совестью и говорю открыто, честно, по совести: я человек советский, а верю в бога. Работаю я честно. Мне уже за шестьдесят лет, а я работаю. Я сейчас в отпуске. Беру всегда отпуск во время осенних еврейских праздников — в новый год, судный день. В субботу и в другие наши праздники я работаю. А вот эти праздники хочу соблюдать. Вот я и приехал в дни наших праздников в гости к моему сыну. Он инженер. Живет в Москве. Он такой же, как и ты. Для него еврейский праздник — трейф[6]. Знать не хочет. Трейф также и родной отец, носящий еврейскую бороду. Пришел я к тебе, поздравляю с новым годом, и ты меня встречаешь в штыки. Какой, мол, новый год? Что за праздник? Трейф! Долой! Как будто ты родился не в Смиловичах, а в Ростове-на-Дону, где евреям рождаться не позволено было. Но я повторяю: хочу с тобой, Соломон, поговорить о вопросах, волнующих меня.

— Скажи, Мендель, когда ты начал верить в бога?

— Когда начал верить в бога? Не знаю. Узнал я о существовании бога, надо думать, когда мне было два-три года. Узнал из утренней молитвы. Я думаю, что и ты тогда узнал о боге. Сколько тебе было лет, когда тебя научили читать «Мойде ани»?

— Два года. «Благодарю тебя, царь небесный, что ты вернул мне душу». Еще не ходили мы в хедер, еще не умели мы читать, а знали наизусть уже много молитв. Повторяли за отцом, за матерью и заучили. Берешь кусок хлеба в рот — благодари бога: благословен господь бог, владыка вселенной, производящий хлеб из земли. Пьешь глоток воды — молись: благословен господь бог за то, что все создано по слову его. Кушаешь яблоко — благодари за то, что он создал плоды на деревьях. Вышел из уборной — благодари бога за то, что он так искусно создал человека с входными и выходными отверстиями. Не всех молитв мы знали смысл (они ведь на древнееврейском языке). Узнали мы его уже в хедере. А там уже прибавились без конца молитвы и молитвы. Целый день, с утра до вечера, мы учили молитвы. А шести-семи лет мы уже узнали из Пятикнижия о том, как бог сотворил небо и землю, людей и животных. Мы уже знали смысл слов некоторых молитв и с полной искренностью произносили вслед за «Мойде ани» уже более длинную молитву, про душу: «Боже мой, душа, которую ты дал мне, чистая. Ты ее создал, ты ее в меня вселил, ты ее охраняешь во мне, ты ее заберешь у меня, и ты ее вернешь на том свете. Благодарю тебя, Ягве, бог мой и бог моих предков, создатель всех творений, властитель всех душ. Благословен будь, господь, за то, что ты возвращаешь души мертвым трупам». Каждый день в утреннюю молитву мы повторяли (в шесть-семь лет мы уже каждый день молились): «Ты, господи, существовал до сотворения мира, ты создал вселенную, ты — на этом свете, ты и на том свете». Так нас с детства научили верить в бога и служить ему. А выражается это служение богу верующим евреем в том, что он молится три раза в день, благодарит бога, хвалит бога при отправлении своих потребностей, умоляет бога и падает на колени перед ним, приносит жертвы на словах, ходит в ритуальную баню.

— Ты неплохо, как я вижу, помнишь все заветы, которые каждый еврей, обязан выполнять. Но я их и без тебя знаю. Их всего 613.

— И выполнение этих «заветов» составляет ритуальный культ евреев.

— Я охотно слушаю тебя. Я не сомневаюсь, что и ты не откажешься выслушать меня. Вот ты говорил о том, как нас с самого детства учили верить в бога, служить ему. Выходит, что идея бога не самопроизвольно возникла в наших головах, а ее нам привили? Пусть так. Но кто привил эту идею первому человеку?

— Ты веришь, что существовал «первый человек»? Слыхал ты когда-нибудь об известном английском ученом Дарвине?

— Слыхал.

— А о его учении о происхождении видов на земле, о происхождении человека?

— Не читал, но слыхал, будто человек происходит от обезьяны. Но это противоречит Библии, а я верю Библии, учению Моисея.

— Ну и как ты, Мендель, ответишь на поставленный тобой вопрос: кто привил «первому человеку» идею бога?

— Отвечу: никто не прививал. Не было в этом надобности: Адам узнал о существовании бога из первоисточника, как сейчас любят выражаться.

— Из какого первоисточника?

— Бог говорил с ним. Мне же не нужны доказательства, что ты, Соломон, существуешь. Я говорю с тобой лицом к лицу, и я знаю, именно знаю, что ты существуешь. Адам говорил с богом и узнал о существовании бога. Да и не только Адам. Были в древности времена, когда бог открывался людям. И не только с Адамом говорил господь. Говорил он и с Ноем, и с Авраамом, да не только с праведниками, но и с грешным человеком — с Каином.

— И Каин даже пытался обмануть бога. «Где Авель, брат твой?» — спрашивает бог, а Каин ему в ответ: «Не знаю, разве я сторож брату моему?»

— Совершенно верно.

— Ты веришь этому?

— «Тойрес Мойше» — учение Моисея. Пятикнижие — святое учение; Библия — священная книга. Я не имею права сомневаться в том, что в этой книге написано. По нашему закону в ней, в этой книге, священна каждая буква, каждый знак. Если сотрется хотя бы один знак в свитке Торы, она уже считается непригодной для публичного чтения в синагоге. Понимаешь: один «таг», один знак. И я верю, что все, все в ней неоспоримо верно, все свято.

— Значит, ты, правоверный еврей, не имеешь права сомневаться. Я, как тебе известно, не правоверный и имею это право и беру смелость не только сомневаться, но и доказывать, что эта книга не священная. Это доказывал и доказал еще триста лет тому назад великий философ Спиноза. Вот, возьмем на второй книжной полке Библию, раскроем книгу Второзаконие, главу 34, и прочтем стихи 5–8. Ты без очков, дай я прочту. «И умер там Моисей, раб Ягве, в земле Моавитской, по слову Ягве. И погребен на долине в земле Моавитской против Вефегора, и никто не знает могилы его до сего дня». Это написано в Пятикнижии Моисея. Автором этих строк является Моисей. Так?

— Так.

— И Моисей написал о своей смерти, о месте, где он похоронен?

— В Торе запрещено искать логику, последовательность. Нет в Торе «раньше» и «позже», говорится где-то, в Талмуде, кажется. И спрашивать об этом мы не имеем права. Моисей записал Тору со слов Ягве.

«…И умер я в земле Моавитской, и никто не знает, где я похоронен…»

— И Ягве диктовал Моисею, что он, Моисей, умер и неизвестно, где он похоронен. Странно, Мендель, что в течение одного часа ты представляешься мне в двух лицах: то ты говоришь разумно, логично, то логика покидает тебя и ты твердишь что-то заученное, ничего общего не имеющее со здравым смыслом.