Нередко приходится слышать, что мы не должны изменять ДНК. Но почему? ДНК сама непрерывно меняется и находится в постоянном взаимодействии с нашим повседневным существованием. Можем ли мы приказать спортсменам не заниматься тяжелой атлетикой на том основании, что в результате меняется объем их мышц? Можем ли мы запретить студентам читать книги, поскольку из-за этого меняется структура их развивающегося мозга? Конечно же, нет. Наши тела постоянно изменяются, а вместе с ними меняется и наша ДНК.

Существует около пятисот генетических заболеваний, которые, в принципе, могли бы быть излечены с помощью генной терапии. Многие из них являются причиной мучительных страданий и ранней смерти детей. Другие — висят над людьми, словно смертный приговор: эти несчастные на протяжении всей своей жизни ждут, когда придет болезнь и свалит их с ног. Должны мы лечить эти недуги, если у нас есть такая возможность? Должны ли мы облегчать человеческие страдания там, где это возможно? Если да, то мы должны изменять ДНК. Видите, как все просто?

Итак, имеем ли мы право модифицировать ДНК? Является ли это Божьим промыслом или человеческой гордыней, высокомерием? Ответить на этот вопрос непросто. То же самое относится к наиболее щекотливому вопросу — использованию в этих целях человеческих эмбрионов и зародышей. Многие последователи иудео-христианской традиции выступают категорически против использования эмбрионов, но подобные взгляды со временем вступят в противоречие с необходимостью лечить больных и облегчать страдания. Может быть, не в этом году и даже не в следующем, но такое время настанет. Для того чтобы принять правильное решение, необходимо много думать и молиться. Господь наш Иисус умел излечить больных и оживить мертвых. Имеем ли мы право следовать его примеру, если сумеем сделать это? Сложный вопрос. Мы знаем, что гордыня имеет множество обличий, она способна не только заставить человека возомнить себя Богом, но и оказаться грузом, тянущим его назад, мешающим его развитию. Мы созданы, чтобы отражать славу Господа, а не тешить свое самолюбие. Лично у меня нет ответа на эти вопросы, и сейчас, стоя перед вами, я искренне признаюсь: в душе моей царит смятение.

Однако в ней также живет вера в то, что Господь наставит нас на путь истинный и в конечном итоге приведет в тот мир, в котором, по Его разумению, нам должно жить. Я верю в то, что мы должны быть мудры и не можем Проявлять своенравие, когда имеем дело с его творениями, с его страждущими детьми и тварями. И за это я молюсь Господу нашему со всей страстью. Аминь.

Речь произвела эффект на слушателей. Так было всегда. С теми или иными вариациями Беллармино произносил ее перед различными аудиториями уже на протяжении десяти лет, и каждый раз — все более твердо и решительно. Пять лет назад он не произносил слово «эмбрион»; а теперь осмелел, хотя определенную осторожность все же соблюдал. Он заставлял слушателей задуматься. Мысль о страданиях заставляла их чувствовать себя неловко, как и мысль о том, чтобы заставить парализованного ходить.

Разумеется, никто не знал, реальны ли перспективы, которые столь ярко расписывал Беллармино. Что касается его самого, то он сомневался в том, что такое вообще когда-нибудь случится. Но пусть слушатели думают, что благословенная эпоха грядет. Пусть беспокоятся. Это хорошо. Ставки слишком высоки, а будущее приближается со скоростью ракеты. Любое исследование, которое власти запретят проводить в Вашингтоне, непременно будет проведено в Шанхае, Сеуле или Сан-Паулу. И Беллармино, искушенный в интригах и виртуозно умеющий лицемерить, был намерен не допустить этого. Иными словами» ничто не должно нанести ущерб его лаборатории, его исследованиям и его репутации. Он хорошо умел защищать и одно, и второе, и третье.

* * *

Часом позже, в обитом деревянными панелями зале, Беллармино был приведен к присяге перед лицом специального комитета палаты представителей по генетике и здравоохранению. Слушания были посвящены весьма актуальному вопросу: может ли Патентное ведомство оформлять патенты на человеческие гены. Таких патентов уже были выданы тысячи. Правильно ли это?

— Не вызывает сомнений, что тут мы столкнулись с проблемой, — заявил Беллармино, даже не заглядывая в свои записи. Для большего эффекта он вызубрил текст своих показаний наизусть и мог бы без запинки произнести его хоть перед телекамерой. — Индустриальное патентование генов создает серьезные препятствия для будущих научных изысканий. В то же время патентование генов учеными не вызывает серьезных опасений, поскольку ученые охотно делятся друг с другом результатами своих исследований.

Конечно, это была чушь. Доктор Беллармино не упомянул о том, что различия между промышленностью и миром науки давно стерлись. Двадцать процентов ученых, занимающихся академическими исследованиями, состояли на содержании у промышленности. Десять процентов ученых занимались исследованиями в области создания лекарственных средств, и десять процентов их разработок уже вышли на рынок. Более сорока процентов ученых в ходе своих исследований подали заявки на оформление патентов.

Не сказал Беллармино и о том, что он сам проводил весьма агрессивную патентную политику. За последние четыре года его лаборатория подала 572 патентные заявки по результатам исследований в области лечения болезни Альцгеймера, шизофрении, маниакально-депрессивных психозов, фобий, дефицита внимания. Он оформил патенты на дюжину генов, повинных в различных нарушениях обмена веществ, выражающихся в непрекращающихся во сне движениях ног или непроизвольном ночном мочеиспускании.

— Тем не менее, — продолжал доктор Беллармино, — я могу заверить комитет в том, что практика патентования генов в целом являет собой благое дело. Меры, предусмотренные нашим законодательством для защиты интеллектуальной собственности, работают исправно, Важные исследования оказываются защищенными, и потребитель — американский пациент — выигрывает от нашей деятельности.

Беллармино не сообщил конгрессменам о том, что ежегодно выдается более четырех тысяч патентов, основанных на исследованиях ДНК: по два патента в час в течение каждого рабочего дня. Поскольку всего генов у человека около тридцати пяти тысяч, эксперты полагали, что более двадцати процентов генома человека уже приватизировано и находится в частной собственности.

Он умолчал также и о том, что самым крупным владельцем патентов являлся вовсе не какой-нибудь промышленный гигант, а Калифорнийский университет. Ему принадлежит право на большее число патентов, чем компаниям «Пфайзер», «Мерк», «Лили» и «Вайт», вместе взятым.

— Мысль о том, что часть человеческого генома может кому-то принадлежать, кажется многим нелепой и путающей, — продолжал Беллармино, — но именно это делает Америку великой и расширяет наши горизонты познания. Согласен, временами это становится причиной некоторых шероховатостей, но все проблемы, я уверен, рано или поздно будут преодолены. Патентование генов — это именно тот путь, которым следует двигаться.

Закончив, доктор Беллармино покинул зал, где проходили слушания, и направился в аэропорт Рейгана, из которого он должен был вылететь в Огайо, чтобы продолжить исследования «гена новизны», которые проводились в расположенном там парке развлечений. Беллармино сопровождала съемочная группа из передачи «60 минут». Телевизионщики готовили передачу о его напряженной и важнейшей работе на ниве генетики и о нем самом. Кадры, снятые в Огайо, должны были стать важной частью передачи, потому что там он общался с простыми людьми, и режиссер сказал, что это придаст сюжету теплоту и искренность.

Пресс-релиз Массачусетского технологического института

Правительственный центр, Бостон

Для немедленного распространения

УЧЕНЫЕ ВЫРАСТИЛИ В ЛАБОРАТОРИИ МИНИАТЮРНОЕ УХО

Первая «парциальная форма жизни» из МТИ

Сфера возможного применения — создание слуховых аппаратов

Ученые МТИ впервые вырастили человеческое ухо на тканевой культуре.