Необходимость выйти по малой нужде заставила его покинуть кровать. Неуклюже передвигаясь и кусая губы, чтобы громко не расплакаться, он прошел в туалет и, запершись, снял трусы. Ему было трудно повернуться, чтобы посмотреть на ягодицы, но он мог видеть кровоподтеки на ногах и кровь на одежде. Это испугало его. Он не знал, что делать.

Вновь добравшись до спальни, он опять залез в кровать. Когда проснулся, было почти темно. Сделав над собой усилие, он дошел до верхнего отрезка лестницы и взглянул вниз. Лампа не была зажжена. На цыпочках кое-как спустился вниз. Дверь отцовского кабинета была открыта. Там никого не было, и он несколько секунд стоял и смотрел внутрь.

Адам снял старый плащ с одного из многочисленных крючков в обитой кафелем передней и обмотал его вокруг плеч, опасаясь, что встретит кого-нибудь и кто-то сможет увидеть, как поступил с ним отец, и узнать, что он плохо себя вел.

Он никак не мог осмелиться снова постучаться в дверь Джинни, но не мог и сообразить, как поступить иначе. Когда он, спотыкаясь, поднялся к двери, у него кружилась голова. Ноги казались ему чужими, вышедшими из-под контроля. Он протянул руку к дверному молотку, но рука проскочила мимо, и он упал вперед, уцепившись пальцами за доски.

Однако собака услышала его.

— Этого человека следует посадить за решетку! — Кен Бэррон лил воду из стоявших на плите кастрюлей в сидячую ванну у огня. — На него необходимо донести.

Джинни покачала головой. Ее губы были плотно сжаты.

— Нет, Кен. Ничего не предпринимай. Я сама с этим разберусь. — Она с трудом сдерживала слезы, видя, в каком состоянии находится мальчик.

Ванная была единственным выходом. Он не мог в ней сидеть, но Джинни поставила его на колени прямо в одежде и стала лить воду из кувшина на его тонкие плечи, постепенно освободив рубашку, а затем и трусы, прилипшие к телу от запекшейся крови.

Когда, наконец, раны были промыты и Джинни приложила к ним гермолен, она надела на мальчика чистые трусы мужа, проклиная грубую льняную ткань, когда заметила, что он сморщился от боли, затем накормила его бульоном и уложила в складную кровать в углу комнаты.

Завтра утром она скажет пастору все, что считает нужным. На сей раз он не отделается так легко за то, что совершил.

— Не будь дурой, Джинни. — Кен не слишком решительно отговаривал жену на следующее утро от похода в дом пастора. Он очень уважал Джинни за все возраставший ее гнев по поводу случившегося.

Голубые глаза жены сверкали.

— Только попробуй остановить меня! — Она опустила руки на бедра и посмотрела ему прямо в лицо, когда он поспешно отошел и встал в дверях, наблюдая, как его жена двинулась по улице, крепко держа Адама за руку.

Парадная дверь дома пастора была открыта. Она втянула за собой в дом Адама и стояла в холле, оглядываясь вокруг. Она чувствовала запах несчастья в доме, отсутствие свежего воздуха и цветов и содрогалась, думая о красивой молодой англичанке, сердце которой так или иначе удалось завоевать учившемуся на пастора Томасу Грэгу, который и привез ее сюда пятнадцать лет тому назад. Сьюзен была полна любви к жизни, у нее были светлые волосы и красивая одежда, и в комнатах двухсотлетнего дома с высокими потолками некоторое время звучали ее пение, звуки фортепьяно, на котором она замечательно играла, ее смех. Но постепенно мало-помалу он сломал ее. Он запретил ей петь, хмурился, когда она смеялась. Однажды, когда она поехала на автобусе в Перт, он нанял кого-то, вынес пианино в сад и сжег его как осквернение в глазах Всевышнего, ибо разве не всякая музыка была фривольной и шокирующей, если не исполнялась в кирхе? В тот вечер Сьюзен рыдала в кухне, как ребенок, а Джинни, которая в то время тоже была молодой, положила руку на ее светлые волосы, теперь уже стянутые в безвкусный узел, и тщетно старалась успокоить ее.

Адам родился спустя десять месяцев, после того, как Томас Крэг привез Сьюзен к себе в дом. Больше у них детей не было.

Вся ее жизнь была связана с ребенком, но у Томаса были свои взгляды на воспитание: за детьми следует присматривать, а не слушать их; если не используешь розгу, то портишь ребенка.

Джинни вздохнула. Адам был способным ребенком. Он учился в местной школе, а теперь посещал училище в Перте. Он легко заводил друзей, но, боясь и стыдясь пригласить их к себе домой, стал все больше погружаться в чтение книг и в одиночку заниматься своими хобби. Любовь и радость в доме он испытывал лишь тогда, когда проникал за закрытые двери кухни, где мать и добродушная экономка дома в молчаливом заговоре пытались сделать жизнь мальчика более счастливой вдали от отцовских глаз.

О личной жизни пастора его и жены Джинни могла только гадать. Она презрительно фыркала при мысли об этом. Человек, который приказал пристрелить пса за то, что он покрыл суку в переулке напротив кирхи в праздничный день, который велел всем девочкам деревни носить летом платья с длинными рукавами до запястий, явно не был тем человеком, который мог помышлять о плотских потребностях.

Томас Крэг видел из окна холодной и пустой столовой, как они вошли во двор. Его одежда была безупречной, рубашка белой и накрахмаленной. На лице его не было признаков перенесенной им боли, когда он появился перед ними в дверях. Он перевел взгляд от воинственного, тщательно контролируемого лица Джинни на лицо сына, бледное, изможденное, запуганное. Он не позволил себе дрогнуть.

— Адам, можешь идти в свою комнату. Я хочу поговорить с миссис Бэррон наедине.

С трудом передвигаясь, он проследовал перед ней в свой кабинет и тотчас повернулся к ней, прежде чем она успела открыть рот.

— Я хотел бы, чтобы вы вернулись на прежнюю работу. Кто-то должен присматривать за мальчиком.

От его слов у нее перехватило дыхание. Она готовилась к борьбе. Она сжала кулаки.

— Мне чуть было не пришлось вызывать ему вчера вечером врача, — сказала она с вызовом.

Она заметила, как напряглась его челюсть, в остальном его лицо оставалось бесстрастным.

— Больше этого не случится, миссис Бэррон.

Воцарилось секундное молчание, затем она слегка пожала плечами.

— Хорошо. — И вновь пауза. — Так, значит, миссис Крэг не возвращается?

— Нет, миссис Крэг не возвращается. — Костяшки его пальцев, лежавших на письменном столе, побелели, когда он, чтобы уменьшить боль, наклонился вперед. Разорванные куски записки Сьюзен Крэг исчезли.

Джинни мрачно кивнула в знак признания этого обстоятельства.

— Хорошо, пастор. Я вернусь на работу. Ради мальчика, как вы понимаете. Но это не должно повториться. Никогда.

Их взгляды встретились, и он наклонил голову.

— Благодарю вас, — смиренно сказал он.

Она долго молча смотрела на него, а затем повернулась к двери.

— Пойду, пожалуй, и зажгу плиту.

Для Адама прошедшие после этого дни были неоднозначными. Отец редко разговаривал с ним, а если и разговаривал, то был далек от него, словно они были вежливыми незнакомцами. Мальчик завтракал и обедал в кухне с миссис Бэррон. Ужин всегда был холодным. Иногда они с отцом молча сидели напротив друг друга; иногда, когда Томаса не было дома, Адам заворачивал ужин в пакет, засовывал его в рюкзак и убегал в горы.

Каникулы приближались к концу. Через несколько дней начнутся занятия в школе. Он был рад этому. Что-то произошло между ним и его друзьями, чего он не понимал. Между ними возникла новая напряженность — какое-то смущение, почти отчужденность. Он не знал, что в округе распространилась новость о том, что миссис Крэг, жена пастора, бежала в Эдинбург с — здесь версии разнились — коммивояжером, лектором университета (летом он на две недели останавливался в отеле «Бридж») или импортером французского вина, который жил в отеле «Форист роуд» у реки и съехал за два дня до исчезновения миссис Крэг. Ему ничего не говорили, но когда он увидел Юана и Уи Майки, шепчущихся за магазином и услышал их хихиканье, сразу же прекратившееся при его приближении, он почувствовал, что мгновенно залился краской, и ушел. Они предали его. Лучший друг Робби, возможно, понял бы его (Робби был одним из немногих друзей, в чей дом ему разрешали приходить), но Робби не было дома все лето, а год тому назад, после того как умерла его мать, он перешел в интернат. И вместо того, чтобы видеться с друзьями в последние, самые ценные дни каникул, Адам развлекался сам и много размышлял о школе.