– Вот что. Я не знал, что у вас в городе стражникам отдана монополия на шутки. И если ты хочешь и в дальнейшем шутить без помех – не задерживай меня, достойный сын Белого Верблюда, хорошо?

Неведомым ухищрением голоса он ухитрился превратить родовое прозвище хангара в оскорбление, и стражник понял это… но сейчас он пропустил бы в город хоть самого Храага Огненного – лишь бы больше не встречаться с этим взглядом… И лесовик уже двинулся дальше – но его задержал еще один голос:

– Стоять.

Пятнистая башня данвана двигалась механически и бесшумно. Ростом выше лесовика, шире в плечах и массивней, он подошел вплотную, не обращая внимания на раздавшихся в стороны стражников, – те брызнули от него, словно плотва от щуки.

– Назови имя.

Данван говорил без акцента и без насмешки, но в голосе хангара были человеческие эмоции, по сравнению с монотонно падавшими словами данвана наемник говорил почти приятно…

– Немой, – сразу, хотя и без подобострастия или испуга, ответил лесовик.

– Это имя?

– Какое есть. – Он пожал плечами.

– Откуда идешь? – продолжался бездушный допрос.

– Из Фрайск Тайн.

– Что делал там?

– Служил разведчиком в гарнизоне.

Данван протянул руку, обтянутую гибким металлом:

– Документы.

Так же без промедления, но и без суеты Немой подал карточку, покрытую пластиком. Данван помедлил, задержал ее перед слепой маской и отсалютовал, вскинув прямую ладонь к правой брови:

– Удачи в городе, разведчик. И приятного отпуска, – добавил он, возвращая карточку. – Если тебе и вправду нужен рынок рабов, то он начинает свою работу рано, на центральной площади. Ты ее легко найдешь по указателям. Может быть, один из них, – жест в сторону застывших хангаров, – покажет тебе гостиницу – корчму, как вы говорите?

– Я так никогда не говорил, – равнодушно ответил Немой. – Я хобайн, а не славянин… Лайс свэс хлаутс н'д байра хит.

– О-о! – Голос данвана вдруг изменился, стал моложе и приобрел живые интонации. – У хлиган ват'с хаусйен?! Скейнан!

– Т'экт. – Немой тоже отсалютовал рукой и, больше ни на кого не глядя, вошел в город через ворота, бесшумно и плавно закрывшиеся за его спиной…

…Узкой мощеной улицей Немой шел между двумя рядами высоких домов, чьи окна были закрыты ставнями. В тишине по ровным булыжникам коротко стучали шаги подкованных сапог. Далеко впереди, над крышами домов, вознеслась, словно черный призрак, Цитадель Капитана. Такая же, как и в любом другом городе. Построенная по плану, с пристрелянными подходами, непоколебимая и несокрушимая. Символ власти данванов – ни для кого не секрет, что они специально строят свои крепости вот так, чтобы их было видно из каждого уголка города, чтобы они висели над кварталами и площадями, над крышами и стенами, как судьба, как рок… Это не просто крепость. Это напоминание.

Лайс свэс хлаутс н'д байра хит.

Я знаю свое место и несу жребий.

Немой сплюнул. Каждый раз, когда он говорил на этом языке, ему хотелось потом прополоскать рот родниковой водой.

Было пустынно. Лишь нарушал теперь тишину доносящийся откуда-то спереди голос, возвещавший что-то через равные промежутки времени. Металлический, неживой голос, похожий на голоса, которым данваны говорят на языках своих рабов. Автомат говорит. Наверное, какое-нибудь объявление Капитана.

Он еще раз посмотрел на Цитадель. Площадка для кораблей была пуста. Ни фрегатов, ни даже патрульных вельботов. Все в разгоне. Это и к лучшему.

Что он там твердит?

Впереди, в свете мощных прожекторов, обрисовался вход на площадь. Та самая, на которой днем рынок рабов – или другая? Голос несся оттуда…

– …Так! Эти четверо злоумышленников казнены согласно законам Данвэ за разбой, нападения на слуг Данвэ и злоумышления против граждан Данвэ! Да будет так! Эти четверо злоумышленников…

Немой остановился у выхода на площадь – небольшую (вряд ли это рыночная), залитую иссушающе-мощным дневным светом четырех ламп, наклонно размещенных на четырех мачтах по углам. Идти дальше было опасно. Кроме того, Немой боялся.

Он боялся того, что мог увидеть и что означало провал. Полный провал десятилетий работы.

Четыре человека были посажены на колья, вделанные между булыжниками площади. На тонкие металлические колья – такие, чтобы человек умер не сразу. Колья были в засохшей крови. И булыжник. И люди.

НЕ ТЕ, кого он боялся увидеть.

Немой испытал кощунственное облегчение, когда понял это.

Он не знал никого из умерших на этой площади. Ни могучего сложения мужчину лет тридцати с огненно-рыжей бородой. Ни другого – помладше и пониже ростом. Ни седого старика с обожженными ногами. Ни коротко подстриженного мальчика примерно лет четырнадцати. Отсюда, с края площади, он видел белые лица казненных, запрокинутые вверх, к небу, залитые кровью рты. Видел пыльные, остановившиеся глаза. Видел одинаковые позы, характерные для принявших смерть на колу – руки вытянуты вдоль тела, ноги чуть расставлены и выпрямлены последней судорогой.

Немой пожалел, что уже давно не верит ни в каких богов. Иначе он непременно помолился бы. Трудно верить в богов, живя здесь. Впрочем, Христос принимает всех. И утешение дарует всем. А в обмен забирает одно только – желание бороться ЗДЕСЬ, на этой земле, в этой жизни.

Недаром эту веру так поощряют данваны.

Когда Немой добрался до полуподвала, над дверью которого висела доска с изображением факела и надписью глаголицей: «Ночной огонек», то уже совсем стемнело. Он пригнулся и вошел внутрь по ступенькам, заросшим в углах у стены мохом.

«Ночной огонек» больше напоминал берлогу ведьмака, а то и что почище. Но сейчас тут не было обычного люда – беглых рабов, разных перехожих из леса, нищеты с окраин… Для всей этой публики было еще слишком рано.

Хозяин смерил клиента скучающим взглядом, но все же придал своему разбойничьему лицу максимально приветливое выражение – даже вышел из-за грязного прилавка, на котором удобно отдыхало его брюхо.

– На площади был, – вместо приветствия сказал Немой.

– На той, где четыре трона стоят? – спросил хозяин. – Знаем, видели… Сидеть на тех тронах колко, да только тех, кто на них садится, народ повыше Капитана ставит. Жаль только, что сойти с тех тронов своими ногами никому не пришлось…

– А ты, Чреватый, не меняешься, – тихо бросил Немой.

Лицо хозяина осталось прежним, лишь чуточку сузились зеленоватые глаза, и через секунду он так же негромко спросил:

– Немой? Зато ты поменялся, не узнать… Так это тебя ждут? – Немой наклонил голову. – Тогда пошли, чего стоять-то?

Он неожиданно быстро заспешил за стойку, нырнул, отодвинув серый занавес из некрашеного льна, в низкую дверь. Немой, быстро оглянувшись, скользнул за ним, почти упершись в спину корчмаря – тихо пыхтя, тот с натугой отводил в сторону рожок масляного светильника, вделанный в стену короткого коридорчика. Послышался тихий лязг – и небольшой квадрат стены ушел в темноту, открыв лаз, в который Немой ловко и без промедления юркнул, ухитрившись не звякнуть, не лязгнуть и не зацепиться ничем из своей амуниции. Он услышал, как корчмарь за спиной отпустил рожок – и стало темно.

Несколько секунд он стоял неподвижно, полный неприятного ощущения, что его – слепого – внимательно разглядывают из темноты. Потом негромкий девичий голос произнес:

– Он, все в порядке. – И зажегся свет газового рожка.

В колеблющемся, призрачном свете Немой увидел двух человек, одетых, как горожане – в сероватые просторные рубахи, синие штаны и короткие сапоги с завязками. Девушка лет восемнадцати с переброшенной на грудь великолепной косой держала в правой – уже опущенной, впрочем, руке пистолет, у кряжистого густобородого мужика был наготове самострел. Правда, он тут же опустил свое оружие, в спутанной бороде блеснули крепкие зубы – улыбка.

– Здорово, друг!

Помня об искреннем убеждении Ломка, что объятие без хруста в ребрах не считается, Немой успел подать руку. Ломок немедленно обиделся: