…Шум и голоса, донёсшиеся от ворот крепости, заставили обернуться всех разом. Горцы с изумлением уставились на людей, входящих на площадь.

Тут было человек триста, шедших в подобии строя — мужчин и юношей в возрасте от 15–16 до 50–55 лет. Разно, но удобно одетые, они шли с топорами, заткнутыми за пояса, рогатинами на плечах, охотничьими ножами, самострелами, виднелись несколько ружей… Над головой строя колыхался чёрный флаг с золотым прямым крестом.

Эта полутолпа-полустрой, до отказа забив свободное пространство у башни, замерла. Стоявший рядом со знаменосцем Степаньшин — на плече у него было ружьё, у пояса — топор и нож — выступил вперёд, обвёл горцев взглядом, всем земно поклонился и начал:

— Вот оно что… Знаем мы все дела. Трое суток ещё назад приходили к нам по вескам послы с юга. Собрали мужиков и начали говорить… Порешили мы их, — жёстко оборвал сам. себя лесовик: — Стали судить промеж собой — не по-божески получается, — остальные дружно загудели, подтверждая его слова. — Уж сколько лет бок о бок живём, и зла мы от вас не видели. Вот мы тут собрались… Ну и пришли, значит. Потому и в Писании сказано: «Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя!» Принимайте и нас в своё войско! — и он снова поклонился, а за ним — весь отряд.

Горцы замерли в изумлении. Отважные, гордые — и высокомерные от этой гордой отваги, они всегда смотрели на лесовиков свысока, не считая их способными на сознательную активность. Но вот стояли люди с оружием в руках, которые шли всю ночь и весь день до неё — на смерть «за други своя».. и многим из горцев стало стыдно…

Потом поднялся радостный и дружный крик. Горцы смешались с лесовиками. Гоймир резким, коротким жестом указал Степаньшину место рядом с собой. Тот надел шапку, принял знамя и легко взбежал на приступки башни…

Светлым северным вечером вокруг Рысьего Логова горели костры. Завтра с рассветом надо было выступать, но никто не спал и нигде не было слышно причитаний. Воина не провожают слезами. Зато много слышалось песен — самых разных: под гусли, волынки, резкие рожки-кувиклы. И много было танцев.

Олег с Бранкой не расставались. Переходили от костра к костру, нигде не задерживаясь надолго. И только в одном месте остановились — где вокруг большого пламени кольцом стояли, положив ладони друг другу на плечи, три десятка парней. Они смотрели в огонь молча, но Бранка шепнула:

— Часом будут коло плясать…

Олег кивнул. Он уже видел этот танец, но каждый раз зрелище будило в нём напряжённое волнение.

— По рану дружина уходила в бой… — негромко пропел непонятно кто. Ему откликнулись хором:

Круг двинулся — неспешно, нога за ногу. Сцепленные руки разом взметнулись, ноги ударили в землю:

Круг убыстрял движение. Снова, раз за разом, вскидывались руки — словно раскрывался невиданный цветок — и гулкое «умп!» издавала земля под перетянутыми ремнями походными чунями…

Быстрее, быстрее нёсся круг, металось пламя, кидаясь в стороны за летящими над землёй людьми, словно добрый Огонь хотел коснуться каждого, защитить прикосновением от бед и зол…

— Уйдём, — попросила Бранка, — нет желанья и думать про то…

— А? Погоди… — Олег с трудом оторвался от гипнотизирующего зрелища, расслабил напрягшиеся мышцы. Но всё же пару раз оглянулся на скачущее за подвижным частоколом ног пламя…

В другом месте под быстрый перебор гусельных струн Олег услышал знакомое:

— и подумал, как был бы удивлён Розенбаум, узнав, где поют его песни и на чём аккомпанируют. А дальше заливался девчоночий голос — довольно-таки беззастенчиво:

— Пойдём до тебя, — негромко сказала Бранка. — Одна ночь, да наша…

— Пошли, — легко согласился Олег.

Наверное, не они одни в эту белую, ночь стремились остаться хоть ненадолго и оставались вдвоём. И в этот раз — второй в их жизни — всё получилось ещё лучше, а главное — без ощущения вины перед кем бы то ни было. Потому что третьего раза могло и не быть. На топчане в комнате Олега на постоялом дворе лежали не два подростка, нет. Подростки не ходят на смерть. И не клянутся убить себя, если любимый не вернётся — так, что в истинности клятвы не остаётся сомнений..

Уже под утро они уснули, обнявшись — коротким, глубоким сном. И Олег проснулся первым — ему почудилось, что Бранка плачет. Но её лицо — в ладони от лица Олега было спящим и спокойным во сне, на скулах лежало полукружье теней от длинных густых ресниц. А всхлипывали где-то сзади, и Олег осторожно повернул голову.

Небольшое существо — комок меха с крупного кота размером — сидело на небрежно брошенной, а теперь аккуратно сложенной одежды Олега. Существо перебирало вещи лохматыми то ли лапками, то ли ручками, перекладывало их удобнее, аккуратнее аккуратного — и совсем по-человечески всхлипывало.

Домовой плакал…

…Рыжего конька Гоймир привёл на обрыв над водопадом в тот момент, когда солнце, неподвижно повисев над краем мира. вновь поползло в небо. Юный князь поставил смирное животное на каменной площадке недалеко от Грохочущего водопада и, протянув к разгорающемуся диску топор-чекан со скруглённым книзу полотном, заговорил:

— Хвала тебе, Дажьбог, отец огня небесного, Солнце пресветлое! Вот он я — стою под взглядом у тебя, родич старший. Гоймир, князь племени Рыси с недавна. Пришёл со спросом. Правдой ответь. Недобро увидишь — одно ответь правдой, без лжи. Что ответишь — при мне и будет, не поманю братьев своих поперёд победы надеждой, не уроню духа им поперёд гибели отчаяньем. Мне ответь, Дажьбог! Князю! Вот — то тебе — ответь!!!

И с этими словами Гоймир, повернувшись на пятках, обрушил чудовищный, молниеносный удар чекана на широкий лоб рыжего коня.

Коротко хрустнула кость. Брызнула в стороны кровь из-под умело вырванного лезвия, залила лицо князю. Но, не обращая на это внимания и не поднимая руки, чтобы вытереться, молча смотрел Гоймир, на какую сторону упал конь.