– А меня?

– Если хочешь, приходи. Только учти, у меня день рождения, и у нас семейный круг. Это я к тому говорю, чтобы тебе не пришлось испытывать неловкость.

Продукты к столу закупил мой брат Петр, успешный бизнесмен, а такие дела он делает обычно с купеческим размахом – характер у него такой. Сервировкой занималась моя сноха Таня, которая это делает со вкусом и сноровкой. И не моя в этом заслуга, что стол ломился от различной снеди. На большом круглом блюде – натюрморт, по своему изобилию и краскам достойный кисти фламандских мастеров: на длинных желтых бананах, оранжевые шары марокканских цитрусов вперемешку с бронзово-коричневыми грушами и нежно-румяными персиками. Дорогой алкоголь. Соки на выбор. Несколько коробок с тортами и конфетами. (Мама наша всю жизнь работала в торговле, так что с детства пустые прилавки магазинов на семейное питание никак не повлияли: стол у мамы всегда был обильным. Теперь и у брата моего в семье традиционно царит культ еды. Хотя такая нэпмановская роскошь – она появилась совсем недавно: еще лет шесть назад в магазинах невозможно было купить ни мяса, ни яиц, ни масла, не говоря уже о бананах и апельсинах.) Я, конечно, тоже постаралась не ударить в грязь лицом. Со вчерашнего дня из кухни не вылезала, салаты резала, пироги пекла. И мяса на столе столько, что потом неделю придется доедать – гусятина с курятиной, свининые отбивные, голубцы...

Юра просто обалдел, когда за стол сел (и посадила я его с умыслом, напротив пианино, на котором выстроились вазы с букетами подаренных роз – белых, бордовых и бархатисто-красных).

– Это ты все сама приготовила? – озадаченно спросил он.

– Нет, соседку позвала, – съязвила Татьяна, которая очень взвинтилась, когда он пришел без подарка. – Нельзя же так! – возмущалась она на кухне. – Себя-то любить надо, – поучала она меня. – Не позволяй так к себе относиться. И поверь, к тебе будут относиться так, как ты сама этого потребуешь!

Кстати, уважения к маме потребовала и моя дочь, которая открыла ему дверь.

– А где же ваш подарок? Где цветы для мамы? – спросила она с явным укором, когда он вручил ей шоколадку.

– А это Юрий! – представила я его гостям. – Скажем…

– Друг! – подсказала сноха.

За столом сидели самые близкие мне люди: мои родители, брат Петр с женой Татьяной и двоюродный брат Данила со своей половиной. Райсберга я опять-таки намеренно посадила поближе к братьям, гордилась я ими: в делах они хваткие и ответственные, в семье – щедрые и заботливые, а за столом – такие хохмачи, что животик надорвешь. Петруша с Даней с детства были очень дружны, зимой гоняли на лыжах, а летом на мотоциклах, в юности вместе ходили на дискачи, танцевали рок-н-ролл и пели «Шизгару» под гитару и песни из репертуара «Машины времени», а теперь вот они какие – любо поглядеть – солидные респектабельные господа и компаньоны по бизнесу.

Появление нового человека в кругу семьи, разумеется, вызвало не только оживление, но даже возбуждение среди гостей, они же люди серьезные и, поэтому сразу предположили, что Юра оказался среди них сегодня далеко не случайно... Поскольку все тосты в этот день произносились в мою честь, отец сказал, что я заслуживаю счастья, и он хотел бы, чтобы в этом доме в ближайшем времени появился хозяин. Петр пожелал мне решительности и храбрости. А потом все гости выжидающе уставились на Райсберга.

– Говори ты, – блеснув глазами, сказал ему брат, наливая виски. Петя уже давно искоса взвешивал его взглядом.

Райсберг очень длинно и пространно говорил, что уже год, как он живет один, без семьи, и отвык от такого стола. Его быт по-холостяцки прост, и поэтому он поражен праздничным изобилием сегодняшнего застолья.

– А Полине я пожелаю здоровья, это главное, а остальное приложится, – так закончил он.

– Ну, вот наконец-то, – насмешливо подковырнул Петя, – а то все про стол, да про стол, я уже хотел сказать «регламент», все никак не мог дождаться, когда же ты начнешь про сестру мою говорить.

Я заметила, как Петр опять, не поворачивая чернявой с проседью головы, медленно повел своим тяжелым оценивающим взглядом в сторону Райсберга.

Счас будет его на прочность испытывать, – догадалась я. – Затеет какие-нибудь петушиные бои. С детства Петька был лидер и забияка. В юности ходил с гордо выпяченной грудью. «Да моей правой весь город боится», – говорил он с достоинством, и, наверное, не хвастал. Когда в компании за бутылкой портвейна случалось, что кто-то из друзей пытался приударить за мной, он никому этого не позволял, даже за грудки хватал: «По лестнице спущу, понял, счас у меня ступеньки головой считать будешь!». На дискотеках Петька также молча сидел рядом со мной и никаких ухажеров ко мне не подпускал. «Я понимаю, что я тебе мешаю, – говорил он. – Но мне здесь никто не нравится». Зато он сам нравился девушкам, и мало, кто знал, что та девушка, с которой он обычно появлялся на танцплошадке в кругу своих друзей, его сестра. Его тяжелый взгляд медленно скользил по шумно-говорливым, взвизгивающим и громко хохочущим девушкам и ни на ком подолгу не задерживался, но если одна из них все же попадала в поле его мимолетной заинтересованности, и он приглашал ее на медленный танец, я тоже не оставалась в одиночестве. Ну, а если оставалась, ко мне тут же подкатывали какие-нибудь подвыпившие мочалки с угрозами: «Слушай ты, отвали от него, ясно! Если еще раз тебя с ним увидим, по шарам схлопочешь, поняла?!».

Как я и подозревала, Петр начал петухариться, вызывая Райсберга на потешный ринг. Когда брат очередной раз наполнял стопарики, Юрина рюмка оказалась нетронутой. Петр неодобрительно покачал головой.

– Пропускаешь? Надо взять тебя под контроль, – предупредил он с напускной строгостью.

Но когда Райсберг откосил и от следующего тоста, Петр жестом руки заставил его взять в руки стопку и с благодушной назидательностью продекламировал.

– Он на вкус не так хорош,

Но зато снимает дрожь,

Будешь к завтрему здоровый,

Если только не помрешь!

Процитировав любимого Леонида Филатова «Про Федота-стрельца», которого он знал наизусть, Петька сел на любимого конька и уже не смог остановиться. Он выпалил еще пару четверостиший, и между ними завязалась шутливая дуэль в стихах.

– Энто как же, вашу мать,

Извиняюсь, понимать!

Мы ж не Хранция какая,

Чтобы смуту подымать!

Кто хотит на Колыму –

Выходи по одному!

Там у вас в момент наступит

Просветление уму!

– Э-э-э! – потянул Райсберг с лицом, отражающим мозговое напряжение. К моему крайнему удивлению, Юра тоже что-то припомнил из Филатова и ответил трехстишием:

– М-м-м…Надо… быть с толпой в ладу!

Деспотизм сейчас не в моде.

Демократия в ходу!

Петька, погрозив ему указательным пальцем, азартно сделал новый выпад:

– Зря ты, Федя… Для меня

Мой народ – моя родня!

Я без мыслей о народе

Не могу прожить и дня!

Утром мажу бутерброд,

Сразу мысль: а как народ?

И икра не лезет в горло

И компот не льется в рот!

Юра изловчился и отвел удар прозаическим пересказом:

– М-м-м… Стою всю ночь без сна… у окна… и-и-и… все думаю о матушке Расее. – А тебе за радение о государстве, батюшка, жалую медаль на грудь!

Петька, скорчив недовольную гримасу, выдал новую ритмическую очередь:

– Ишь, медаль! Большая честь!

У меня наград не счесть!

Весь обвешанный, как елка!

На спине – и то их шесть!

Тут уже Райсберг не нашелся, что ответить, но раскатисто захохотал и захлопал в ладоши. Он предложил мужикам выйти в подъезд покурить, но два моих брата, оба здоровенных лба, один за другим ответили, что бросили.

Я видела, что Юра ничего не ест и даже не пьет – он стеснялся это делать, и оттого без конца выходил покурить. Вот опять, когда после очередного перекура Райсберг вернулся к столу, от очередного взрыва хохота аж рюмка перед ним подпрыгнула, расплескивая свой драгоценный живительный дар. Еще один артист и юморист, Данила, рассказывал про дела производственные.