Возвращение в родной город для работы над двумя документальными фильмами: о его прошлом и его будущем совершает Уоллес Уоррен в своем рассказе «К себе домой». Вспоминая с теплотой свои детские годы в этом городе, отыскивая связь с ушедшим временем, автор отнюдь не идеализирует прошлое. Нужно нелицеприятно и честно разобраться в том, что было, иначе не найти верного пути между прошлым и будущим, то есть настоящего. Изображение жизни провинциального городка с чувством глубокой сыновьей привязанности, юмором и остротой восприятия сближает рассказ Уоррена с «Небраской» Рона Хансена. Рассказ Хансена — это многоплановая миниатюра, на одной плоскости которой совмещены разнообразные житейские сценки, говорящие о неизбывной любви и стремлении к жизни.

Читая эти рассказы, думаешь, что вражда не может быть непримиримой, подозрительность — непреодолимой. Да разве есть такие стены, которые не смогут преодолеть люди, идя навстречу друг другу.

Стена, о которой пишет в своем одноименном рассказе-притче Джойс Кэрол Оутс, так и остается неодолимой. Монолитность и неприступность Стены внушает живущим под ее сенью благоговейный ужас и рабское почитание. Находились смельчаки, пытавшиеся ее преодолеть, но они гибли, а большинство принимало Стену как должное, хотя толком никто не знал, зачем она и что там, по другую ее сторону. Существование Стены неизбежно, говорит Оутс. Пожалуй, это так, пока духовная и умственная леность, равнодушие людей дают возможность насаждать между ними вражду и недоверие, осуществляя «старозаветный» принцип управления «divide et impera — разделяй и властвуй». Литература — одна из сил, которые могут преодолевать Стены. Надеемся, что подтверждение тому дает наш сборник. В одном из его рассказов — «Пытаться спасти Хряка Снида» Джона Ирвинга — автор так объясняет, почему он сделался писателем: «Стал я писателем благодаря моей бабушке или если быть абсолютно точным — благодаря ее доброте и ласковому обращению с одним придурковатым мусорщиком».

Может быть, в доброте и понимании заключена та красота, которая по мысли русского писателя должна спасти мир.

Окончив среднюю школу, я поступил в колледж Айви Лиг, но пробыл там меньше семестра. Через год женился и стал жить во Флориде. Нашим президентом в то время был Дуайт Эйзенхауэр, а про Фиделя Кастро, засевшего тогда в горах на юго-востоке от Гаваны, писали в журналах «Тайм» и «Ридерз дайджест», хваля его неподкупность и мужественную внешность.

В школе меня считали вундеркиндом, поэтому я получил университетскую стипендию, не менее солидную, чем заработок новичка-преподавателя в университете на Среднем Западе. И все же в Айви Лиг я был всего лишь бедным юношей, которого в тот год отметили особой милостью, пересадив, как некое чужеродное растение, из захолустного Нью-Хэмпшира в это изысканное заведение для сынков промышленных боссов, как бы доказывая этим, что у нас есть равные возможности для всех. Меня такое положение угнетало, я все время ощущал себя не на месте и поэтому, не проучившись и трех месяцев, сбежал глухой, темной ночью.

Без преувеличения так оно и было. В тот декабрьский вечер валил снег, я сидел один в своей комнате (ко мне никого не селили, видимо, полагая, что я никому не подхожу, или, наоборот, мне никто в соседи не подходит) и вдруг решился, сунул вещи в рюкзак, подождал, пока погаснут все окна в городке, и, выбравшись через черный ход, пошел напрямик с холма, спускаясь от университетских красного кирпича зданий XVIII века вниз к широкому бульвару, где среди высоченных столетних вязов раскинулись огромные дома в псевдоклассическом стиле. Спустившись с холма, повернул на юг и по снежной целине вприпрыжку миновал окраины городка, вошел в темноту и вскоре уже шагал по узкой извилистой дороге сквозь густо валивший снег.

Месяц спустя, когда прошли рождественские каникулы, я был уже во Флориде, приведя в полное расстройство мать и вызвав недоумение у своих младших брата и сестры, а также у всех родственников и друзей, соседей и школьных учителей, и даже в Айви Лиг, и все остались в совершенном убеждении, что я не только погубил собственную жизнь, но и совершил нечто ужасное по отношению к ним тоже. Вызвав все это, я пустился в путь с семью долларами в кармане, рюкзаком через плечо, но моя решимость присоединиться к Фиделю Кастро начала к тому времени ослабевать.

Тот первый месяц после бегства из колледжа я провел дома, встретив Рождество и Новый год со своими. Я работал дни напролет продавцом в местном магазине мужской одежды, всеми силами стараясь показать, что ничего, собственно, не произошло. Мама же вечно ходила с красными от слез глазами, а мои школьные друзья держались со мной прохладно, даже отстраненно, будто я бросил колледж по какому-то своему социальному нездоровью.

Моя семья в какой-то степени служила назидательным примером того, что могут сделать несчастная, но мужественная женщина и ее чудесные умненькие дети, если их бросит негодяй-отец. Таковое случилось в нашей семье десять лет назад, и с тех пор от отца, скрывшегося с почтовой служащей в северных лесах, ничего не было слышно. Все ждали, что я отомщу за это преступление тем, что добьюсь успеха, пробью себе дорогу наверх и докажу преступнику, правда, несколько парадоксальным способом; его криминальное поведение никоим образом не повлияло на нашу жизнь. По каким-то, не совсем ясным мне причинам всех занимало, как будут складываться у меня дела.

Но я ушел от всего этого, оставив в бедном жилище брошенную отцом мать, брата и сестру, покинув друзей и город, в котором вырос. И такое меня при этом охватило острое наслаждение, как будто, измотавшись до предела от работы и понуканий, я наконец смог упасть ничком на постель и глубоко заснуть.

Теперь, думал я в то утро своего ухода, подымаясь по пандусу на шоссе 93 в Катамаунте, чтобы поймать машину, идущую на юг, теперь, думал я, у меня наконец есть возможность жить именно своей, а не чьей-то еще мечтой.

Прежняя моя мечта присоединиться к Кастро явно ослабела. Первые признаки этого я почувствовал, когда выходил из громадного голубого «бьюик-седана», на котором проехал весь путь от Норфолка до Сент-Питерсбурга, где у пожилого владельца «седана», как он сам мне признался, была подруга с номером люкс в отеле «Когуин ки».

— Ты славный парень, — заявил он мне, когда, выбравшись из машины, я закидывал на плечо рюкзак. — У тебя пойдут здесь дела.

Мужчина был розовощек и седовлас, с бородкой клинышком, которую он осторожно поглаживал, словно чужую собаку.

— И брось ты эту Кубу, — добавил он. — Чего ради подставлять себя там под пули?

Сам он был офицером в отставке, звали его Хайнц, «как кетчуп»,[1] пояснил он и продолжил, будто я только ждал его совета: «С твоими задатками да с твоей внешностью запросто сможешь сколотить здесь миллион. Именно здесь». Он обвел потеплевшим взором набережную с причалом, пальмы, огромные газоны, купы вечнозеленых кустарников в ярких цветах, блестящие лимузины с номерными знаками различных штатов, высокое розовое здание отеля «Когуин ки», к подъезду которого вел ярко-красный тент. «Это место просто создано для таких, как ты, чтобы делать здесь деньги».