Но все равно мы никогда никого не видели. «Им обоим было достаточно, что они есть друг у друга», - подумала я во внезапном порыве завести и коротко фыркнула.

- Елиза, - голос папы звучал уже не так весело и приветливо. - Не накаляй обстановку.

Легкий ветерок на моем лице подсказал мне, что он снова махал конвертами, но я не повернулась к нему. Был довольно большой риск, что он уговорит меня сделать это сразу.

Уже до этого занавески на окнах соседей шевелились, когда мы выходили из машины, и я стояла, замерзая на ветру, пока мама наконец не нашла правильный ключ.

- Ну, хорошо. Один час. Мне всё равно, - сдался папа, уронил конверты на мою кровать и вышел.

С громко колотящимся сердцем я осталась лежать. Я пыталась ни о чем не думать, пока небо из антрацита не стало сине-черным, и перед домом не зажглась уличная лампа нездоровым оранжево-розовом светом. Мне было действительно плохо от голода. С вечера пятницы я практически ничего не ела, и когда я стала подниматься, комната перед глазами начала вращаться.

Но я все же быстро поднялась на затекшие ноги, натянула полусапожки на высоком каблуке, не обращая внимания на ноющие пальцы, и накинула вязаное пальто. Если я упаду от слабости и горя, а папа найдет меня без сознания и к тому же тяжело пораненную, то возможно родители поймут, что притащили меня в ошибочное место, и возвратят всё назад. У этой мысли была своя прелесть. Хотя бы теоретически увидеть Гришу ещё раз... только ещё раз на него посмотреть. Даже если он меня не видит.

Но здесь я никогда больше не встречусь с ним. Осталось только мечтать о нем. Нет. Хватит. Никаких мыслей о Грише. Теперь Гриша был прошлым, и, вероятно, в этом принудительном переезде было что-то рациональное. Я не увижу его снова. Ни Тобиаса, ни Гришу. Ни в реальности, ни в мыслях.

"Только не падай духом, Элли", — наставляла я саму себя. Я уже давно запретила себе мечтать.

Это приводило к тому, что чувства путались, и реальность была еще безжалостней. Мечты о Грише были тем более запрещены. Они не улучшали ситуацию, а делали только хуже, так как пропасть между моими мечтами и тем, что было действительно, каждый раз жестоко поглощало меня и разбивало на мелкие кусочки. Теперь я уже не могла ясно видеть, потому мешали слезы. Я прижала кулак ко рту, чтобы не заплакать, и медленно повернулась вокруг себя.

Сразу после нашего прибытия я бросилась на кровать, практически ничего не видя, и прогнала маму. Она была так горда и хотела все показать мне, и теперь я поняла почему. Комната была огромной. Студия под крышей, по меньшей мере, в четыре раза больше моей старой комнаты в Кёльне. По трём сторонам большие окна, вместе шесть штук, с видом на всю жалкую, маленькую деревню. Кровать стояла под скосом стены, но я могла справа и слева смотреть на улицу.

Там же стоял шкаф для одежды, на другом конце комнаты находилась стереосистема, маленький диван, под двумя окнами мой письменный стол. И между ними было достаточно места, чтобы поместилась танцевальная площадка. Мне правда казалось все это прекрасным. Хоть и слишком пусто и слишком просторно, но было в этом что-то домашнее. Мои шаги не были слышны, наверное, из-за наклоненных стен и старого, толстого пола, который закрывали мягкие, пестрые ковры.

И всё-таки я все еще не могла поверить, что они действительно сделали это, что вырвали меня из моей жизни и затащили сюда в деревню и что это теперь моя новый дом - этого просто не должно было быть.

Не за год до окончания школы. Они могли бы подождать. Только этот один год. От этого бы никто не умер.

Одно лето. Одна зима. И еще одна, возможно слишком холодную, весна. Потом я смогу сбежать отсюда. Мне надо пройти как-нибудь через это. Возможно, мне следует позвонить Николь. Или Дженни. Я не думала, что они заметили мое отсутствие; они уже давно знали, что я переезжаю, и на прошлой неделе казалось, будто они уже с этим смирились. У меня всегда было скверное настроение, и поэтому они виделись без меня. Но все же.

Знакомый голос - просто сказать привет. Я вытащила мобильный из джинсовой куртки. "Нет связи" - высветилось на экране. Нет связи?

-Черт, - ругнулась я и бросилась в другой угол студии. Все еще нет связи. Ни одной даже маленькой палочки на антенне. Я была отрезана от внешнего мира. В один короткий, полный боли момент я подумала о Тобиасе, который в один из выходных вдруг посмотрел на меня тоскливо, а потом попросил мой номер телефона - эх, между нами всё равно ничего не могло бы быть: я здесь, он в Кёльне, оба без машины.

В первый раз парень действительно заинтересовался мною, и что получилось? Я переехала в Дункельхаузен. В ссылку. И теперь отец заставляет меня любезно представиться другим изгнанникам. Я взяла связку писем в дрожащую руку и спустилась тихо, насколько возможно, по скрипучей лестницы. Из маминой и папиной комнаты раздался слишком счастливый смех и хлопанье чемоданов.

- Я ушла! - крикнула я и захлопнула тяжелую входную дверь, не дождавшись ответа. Если они вообще меня заметили.

Было темно. Слишком темно для моих глаз, привыкших к свету. Хотя уличный фонарь и светил уже светло-жёлтым, но отбрасывал лишь матовый круг на мокром асфальте. Я почти сразу же промокла под мелким моросящим дождем. Была мертвая тишина - так тихо, что я подумала, будто слышу, как течет по венам моя кровь. Ветер утих. Ни один лист, ни один куст не шевелился. Неподвижно возвышался огромный дуб рядом с проселочной дорогой, которая вилась рядом с нашим садом прямо к холму.

Его ветки блестели влажностью в бледном сиянии последнего фонаря до тех пор, пока темнота полностью не поглощала дорогу. Это дерево сразу после нашего приезда бросилось мне в глаза, и оно вызывало гнетущее ощущение – безутешность, смешанная с любопытством. Одна толстая ветка торчала горизонтально и была почти свободна от дальнейшего разветвления.

- Не хочу знать, кто лишился жизни на этом дереве, - заметил папа, когда мама восхищённо дотронулась до корявой коры дуба, облокотилась на его массивный ствол, и я начала уже начала волноваться, что она начнет обнимать его или даже танцевать вокруг него. Это было необычное дерево.

Раньше это было дерево для исполнения судебного приговора. На нем вешали воров и убийц. Сегодня же под деревом стояла лавочка, обветшалая спинка которой наполовину скрывалась за высокой травой. Пожертвованная обществом благоустройств. Папа не мог себя сдержать, чтоб ни рассказать ужасную историю - не сказать, что бы я хотела ее услышать. Какой-то глуповатый священник повесился на этой ветке, потому что влюбился в одну девушку и обрюхатил её, и он якобы до сих пор бесчинствует в виде безголового всадника.

Так, по крайней мере, рассказывают в деревне. «Здесь просто нечем больше заняться», - цинично подумала я. Хорошо, не очень-то приятно представлять, что на этом дереве когда-то болтались трупы. Но это было столетия назад. Сейчас, во всяком случае, здесь отдыхают путешественники. И темные личности не околачиваются вблизи. Я видела только 2 овец с ужасно грязной слипшейся шерстью, пасущихся на ближнем лугу, где они жевали свою серо-зеленую траву. Наконец-то я немного привыкла к темноте.

Я запахнула пальто потуже вокруг живота и начала искала нужные дома по адресам на конвертах. Все в непосредственной близости, они выглядели так, как будто там жили старые люди. Я была окружена стариками. У меня не получилось найти быстро только последний адрес.

— Это в самом конце Садовой улицы, — сказал папа, как я сейчас вспомнила. Что за прекрасное название для такой неряшливой улицы? Большинство домов выглядели пустыми. Заросшие сады, кусты, задевавшие мои плечи.

Особенно вредная ветка зацепилась за мое пальто и вырвала нитку. Я ненадолго закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Неужели нельзя расчистить улицы? Вот наконец и последний адрес и обитель цивилизации. Лампа, работающая на солнечной батареи, освещала синих бабочек из телевизионного магазина ("Вы просто обязаны это купить!"), которые парили над опрятными грядками, a все окна были аккуратно украшены рюшами и шторами. Итак, тоже старики.