Я протиснулась с помощью силы воли через закрытое окно и с любопытством наблюдала, как её материнское молоко стекало в медную чашу, образовывая голубоватую пену. Мне было не стыдно подглядывать за ней. Она ведь меня не видела. Но я видела её очень отчётливо, и если бы захотела, то так же и крупным планом.

Она не выглядела счастливой. Нет, её лицо было переполнено страхом, как и в ту ночь, когда она посмотрела наверх, на холодный чердак, где ребёнок лежал один и не спал в своей колыбели.

Теперь она встала, подошла к двери и открыла её. Я последовала за ней. С тихим всплеском молоко разлилось на влажную солому перед порогом. Покрытая грязью свинья подбежала, хрюкая, к нему. Её короткий пятачок затрясся, когда она понюхала просочившееся в землю молоко, чтобы, наконец, жадно слезать остаток.

О Боже - ребёнок! Ребёнка больше не было в живых. Молоко текло напрасно. Я позволила матери пойти назад в дом. Она оставила ребёнка замерзать там, наверху, беззащитного и одинокого. Но почему она выглядела испуганной? А не печальной или виноватой? Почему я не могла увидеть даже след не чистой совести в её светлых глазах?

Моё сердце почти разбилось при мысли, что ребёнок без тепла и близости, был брошен на произвол судьбы. Быстрое движение заставило меня посмотреть в сторону. Это был серый в белую полоску котёнок. Целеустремлённо он проскользнул через меня и направился к сараю. Быстро, как ветер, я последовала за ним. В сарае было темно, но я сразу же смогла распознать каждую деталь.

Не контролируемое чувство счастья наполнило меня, когда я увидела ребёнка, лежащего на соломе - небрежно завёрнутого в грязные тряпки, но живого и с ясными блестящими глазами-бусинками.

Прямо рядом с ним стоял лохматый толстый пони с колючей гривой и густыми клочьями волос на лодыжках. Тёмноволосая девочка, не старше десяти, прислонилась, сидя на коленях, к круглому телу лошади. Ритмично она доила напухшее вымя кобылы, которая терпеливо ждала и иногда успокаивающе фыркала.

Очарованно младенец смотрел на девочку и кобылу. Неохотно девочка взяла льняную тряпочку, окунула её в тёплое молоко кобылы и дала ребёнку сосать. Он пил большими глотками.

Его кулачки, которые в течение доения лежали неподвижно рядом с ушами, сомкнулись на руке девочки и стали делать там маленькие, нежные насосные движения. Но девочка освободилась от них, как будто бы она обожглась.

Снова и снова она окунала льняную тряпочку, пока молоко не кончилось. Ребёнок лежал молча. Не плакал, не жаловался. Только этот интенсивный тёмный взгляд, от которого девочка постоянно пыталась отвернуться.

Когда ребёнок насытился, девочка резко поднялась, одно мгновение напряжённо смотрела на маленький свёрток из лохмотьев у своих ног и выбежала в конечном итоге без единого слова из сарая. Кобыла повернула лениво голову и подула своим тёплым дыханием в лицо ребёнка, в то время как котёнок, мурлыча, прижался к завернутому телу.

Ребёнок вытянул руку и схватился за бархатную морду пони. Кобылка не шевелилась, позволяя малышу это делать. Он из любопытства нащупал длинные волосы, лежащие у неё на морде и влажные дырки её ноздрей.

Я хотела дотронуться до ребёнка только один раз. Всего лишь один раз. Но когда я протянула руку, то растворилась, и меня поглотила пустота. «Это не твой мир»,- послышалось у меня в голове. – «Не твоё время».

На короткое время я проснулась. На улице уже начало рассветать. Мысль о том, что ребёнок жил, даже если его не любили и отказались от него, смягчило моё сердце. Он ещё жил, поэтому всё было хорошо.

Утро подарило мне глубокий, спокойный сон.

Глава 14. Море слёз

Постепенно жара летнего дня спала. Мягко солнечный свет просвечивал через пышные зеленые верхушки деревьев.

Я остановилась. Это было здесь. Прямо здесь. Руина моста с тех пор так заросла, что я её с расстояния почти не заметила. Лениво и с почти насмешливым всплеском, тёк ручей рядом со мной. Мягкое дуновение ветерка играло с листьями деревьев, чьи низко висящие ветки задевали течение, что производило нежный шёпот.

Я обошла вокруг руины. Наверху, где кусок рельсы возвышался в небо, камни потемнели от удара молнии. И это было всё. Только дорожка выдавала, что здесь недавно бушевала буря. На некоторых особенно тенистых местах остались грязные лужи. В одной из этих луж жаба отложила яйца. Головастики были приговорены к смерти, если их никто не спасёт.

Но я не могла их вычерпать руками и отнести к ручью без того, что они по дороге выскользнут из рук и умрут.

Я потерла, зевая, лицо и села на покрытый мхом валун. Он казался мне кроватью с балдахином, которая как будто только и ждала меня. Уже всю дорогу сюда я боролось с потребностью где-нибудь свернуться клубком и вздремнуть, а яркий солнечный свет заставлял мои глаза без перерыва слезиться и чесаться. Я прижалась к валуну и закрыла их.

Свет просвечивал через мои веки зелёным цветом; мне всё ещё было слишком светло и жарко. Гнетущая духота давила на меня, как тонна. Мне нужно было почувствовать воду на моей коже. Прохладную, чистую воду.

Неохотно я снова открыла глаза. Как маленький ребёнок, я на четвереньках карабкалась по склону к ручью вниз, сняла обувь и опустила ноги в сверкающий поток. Лениво я смотрела на другую сторону берега. Были там отпечатки копыт? И разве я в действительности не искала именно их? Но почему?

Я опустилась на колени, засунула руки по локоть в ледяную воду и держала их там, пока почти не могла уже больше двигать пальцами. Холод сработал. Я всё ещё была уставшей, но снова более менее здравомыслящей. Колин. Конечно, это был Колин, чьи следы я искала. Как только я серьёзно могла посчитать хорошей идеей прислониться посреди леса в гнёздышко изо мха и задремать? Наверное, мне нужно ночью лучше спать, а не перебирать в голове мысли.

Ладно, мне нужно перейти на другую сторону. Разрушенная арка моста кончалась как раз на середине ручья. Другого моста не было видно. Спонтанно я засучила штаны, стиснула зубы, и стала переходить поток вброд.

Ручей был не глубоким, но в его русле скрывались камни с острыми краями, из-за которых я могла опасно оступиться. Как канатоходец, я расправила свои мокрые руки, чтобы не упасть. Невредимой, но с болящими от холода икрами ног, я добралась до другого берега.

- Есть! - торжествующе закричала я.

Это были следы от копыт. И к тому же огромные следы от копыт. Это могли, нет, это должны были быть, копыта Луиса. С рвением, хотя, как и до этого с тяжёлыми веками и свинцовой тяжестью в мускулах, я стала идти по следам - по мягкой земле леса, лугу, где трава и стебли достигали мне до пояса, по грязной тропинке.

Слишком поздно я поняла, что я в темноте никогда не смогу найти дорогу назад. Я постоянно смотрела в землю, а свет от солнца уже окрашивался в огненно-красный. Как пылающий шар, оно выглядывало из-за верхушек деревьев. Я посмотрел прямо на него и не смогла сопротивляться импульсу закрыть глаза.

И сразу мои мысли отнесло прочь, в успокаивающую прохладную черную пустоту.

- Нет, - вскрикнула я высохшей глоткой и открыла веки кончиками пальцев.

Моргая, я огляделась. Где я была? Мои глаза остановились на покрытой листьями впадине между двух деревьев. Как раз подходящий размер, чтобы туда примоститься. Полежать. Никаких больше усилий. Больше не думать.

- Нет, - вскрикнула я еще раз, но это было только шепот.

Я схватила пальцами корявый сук, висящий над дорожкой рядом со мной. Незначительная боль в моей ладони, которую я почувствовала от корявой коры, помогла мне на короткое время преодолеть подавляющую вялость.

Я бросилась бежать, и от усилия у меня текли слезы по щекам. Снова и снова я впивалась ногтями в мои предплечья, чтобы не заснуть, и каждый раз споткнувшись, не воспринимать это как приглашение, чтобы упасть и остаться лежать.

Это было так, как будто я врезалась в стену метром толщиной. Чем больше я старалась продвинуться вперёд, тем чаще она, прижавшись ко мне, опрокидывала меня. Я спрашивала себя, действительно ли я всё это переживаю или, может быть, я сплю и скоро попаду в кошмар, который кажется вечным по сравнению со всей моей жизнью до сих пор.