В комнате было темно, словно в пещере. Шторы были задернуты. На кровати на корточках сидел Джаред. Эш едва его видел, различая лишь очертания его фигуры, судя по которым, Джаред готов был вскочить, и его странные, настороженные глаза.

— Значит, узнал уже, что моя мать ушла, — произнес Джаред бесцветным голосом.

— Ушла? Куда?

В то же мгновение, когда слова сорвались с языка, Эш понял, насколько глупо они прозвучали, насколько наивно и совершенно уязвимо. Именно поэтому он осторожно следил за всем, что говорил. Слова напоминали плохих любовников, которым нужны были лишь острые ощущения: либо ты используешь слова так, как выгодно тебе, либо они тебя предадут.

Джаред не сказал: «К твоему отцу» или «Мне жаль». Он не приложил никаких усилий, чтобы смягчить удар, и это доказало: если ты покажешь свою уязвимость, это ничем не поможет.

Он взглянул на Эша и презрительно проговорил:

— А ты как думаешь?

Эш отвел взгляд, не в силах вынести тяжести презрения Джареда, а потом сглотнул и снова посмотрел на него.

— Я хотел поговорить, — сказал он.

— А я не хочу разговаривать, — ответил Джаред. — И не захочу. Никогда.

— Мы можем просто...

— Поговорить? — спросил Джаред. — Хорошо, раз ты так настаиваешь. Давай поговорим о множествах определений слова «нет».

Джаред всегда был грубым и по отношению к Эшу вел себя холодно. В те редкие моменты, когда Джаред смягчался, он все равно грубил, но ухмылялся, отчего становился больше похожим на парня, чем на монстра, или смотрел на Кэми в поисках одобрения и подтверждения того, что не перегнул палку.

Сейчас же его ярость не казалась мальчишеской и даже холодной. Под взглядом Джареда Эш ощущал себя так, словно балансирует на канате, натянутом над огнем, и горит в сильном жаре.

— Дело в Кэми? — спросил Эш.

Джаред подтянул одну ногу к себе и положил руку на колено, а потом опустил на нее голову, словно не мог вынести собственного веса и ему необходима была пауза, даже если это означало выказать слабость.

— Заткнись, — произнес Джаред. Его голос заглушила прижатая к лицу рука.

— Девчонки ушли, — сказал Эш. — Полагаю, они больше не захотят тусоваться с нами. И, наверное, я не могу их в этом винить.

Джаред поднял голову и свирепо на него взглянул. В комнате было настолько темно, что ясно различимы были лишь холодные, бледные глаза Джареда, из мрака наблюдающие за Эшем. Ощущение было сродни тому, когда натыкаешься на непонятное создание, притаившееся в темноте, а его взгляд уже устремлен на тебя.

— Эш. Умоляю тебя, заткнись.

— Нет... — начал Эш. Он запустил пальцы в волосы и глубоко вдохнул.

Джаред поднялся в полный рост, обрамленный алыми бархатными занавесками, и рыкнул:

— Да.

— Я все говорю не так. Мне надо...

Неожиданно пошел дождь, словно камешками забарабанив по скрытым подоконникам. Эш передернулся. Он готов был поспорить, что дождь пошел при ясном и чистом небе.

— Больше у тебя нет неограниченного запаса магии, — сказал Эш в надежде, что Джаред не видел, как он передернулся. — Если используешь слишком много, причинишь себе вред.

— И отлично! — заорал Джаред. — Я хочу себе навредить! Хочу, чтобы мне было так больно, что я не смог бы даже думать и вспомнить, почему! Вот чего я хочу! Все, чего я хочу!

За бархатными шторами, такими же, как на кровати Джареда, раздался удар от распахнувшихся окон, и Эш услышал, как они раскололись, выбитые ветром. Словно паруса в шторм, шторы надулись, втянувшись в оконный проем, а потом резко метнулись в комнату взрывом цвета: красные знамена, подсвеченные неземным светом молний, за которыми не последовало раскатов грома.

— А теперь пошел вон.

*

Эш вернулся в спальню своей матери, потому что казалось, будто ему больше некуда было идти.

Её там не было.

Эш замер на мгновение, уставившись на смятую подушку и лунный свет, падающий туда, где она лежала. А потом помчался туда, куда, он знал наверняка, она бы отправилась, проснувшись.

Он не мог перестать думать. Слова мысленно сталкивались друг с другом, словно дети, которые бегут слишком быстро и падают друг на друга: «А что, если она тоже ушла к отцу? Что, если папа был прав, и, подумав, как только появилась такая возможность, она поняла, что чародеи должны править городом, потому что были рождены для этого. А несколько смертей по сравнению с той властью, которую они могли получить и использовать, были ничем».

Сила его собственного страха при этой мысли потрясла Эша. Он подумал, что если его мать приняла решение уйти с отцом, то этот выбор казался бы ясным — Эшу тоже пришлось бы уйти за ней. Но Эш все еще не мог быть тем, кем хотел видеть его отец. Он все еще не хотел...

Его мать стояла в комнате тети Розалинды. Перед своим уходом тетя Розалинда заправила кровать, разгладила подушку. Она не взяла с собой всю одежду: дверь в гардероб была наполовину открыта, и из него, словно пугливые призраки, выглядывали изрядно поношенные длинные платья. Она забрала свои украшения, бутылочку духов, которую держала на своем столике, и отданные ей его матерью фамильные золотые гребни, инкрустированные листьями и драгоценными камнями в форме фруктов. Эш понял и сглотнул болезненные ощущения, принесенные этой мыслью: женщина забрала свои прелестные вещицы, свои лучшие вещицы, то, что нужно ей, когда хочется впечатлить мужчину. Записки она не оставила.

Его мать не бросилась в рыданиях на кровать. Даже не присела. Она просто стояла, принимая случившееся. С босыми ногами и в помятой блузе. Её подрезанные волосы ниспадали белокурыми пучками вокруг лица.

Ему хотелось сказать: «Мама, ты в порядке?», хотелось радоваться оттого, что она в безопасности, но ее взгляд в его сторону очень ясно говорил, что она не желает его внимания или озабоченности, и сегодняшним вечером ни у кого из них нет шанса порадоваться.

— Она опять ушла, — сказала его мать.

Эш молча кивнул.

Она долго не глядела на Эша. Она оглядывала все, что оставила ее сестра, каталогизируя глазами эти вещи, чтобы обнаружить то место, где у неё и её сестры все пошло не так.

Эш не встречался со своей тетей Розалиндой, пока ему не исполнилось семнадцать, но он и его родители провели всю свою жизнь, колеся по Америке в её поисках. Его тетя всегда символизировала собой возвращение домой, образ надежды и счастья. А теперь она исчезла.

— Когда она ушла первый раз, сбежала с каким-то мужчиной и родила ребенка в чужой стране вдали от любви, у меня ушло столько времени, чтобы найти её, потому что я искала её в тех местах, где природа процветала. Но она осела в городе с высокими башнями, где не могла видеть небо, и таким количеством металла, которое создало клетку для ее магии. Ей хотелось отравить себя, лишить себя могущества. Она так сильно себя ненавидела, что хотела выдавить из бытия, и считает, что Роб — тот самый человек, который способен на такое. Вот, почему она ушла с ним.

Его мать, Лиллиана Линберн, из длинной череды лидеров Линбернов, всегда говорила так, будто отдавала приказы армии. Её голос был ясным и холодным, а сказанные слова, казалось, высекались на камне, делая очевидную истину вечной. Все, что она говорила, было истиной, а те, кого она осуждала, были обречены.

Его мать твердо взглянула на него.

— Мы с тобой привели мою сестру обратно в её первую и последнюю западню. Разница между нами в том, что ты знал, кем он был.

Эш открыл рот, чтобы заговорить, но тут раздался грохот, будто в помещении прогремел гром.

Одна вспышка магии — и его мать уже  была в коридоре, стояла перед Эшем, положив руку ему на запястье. Предупреждая. Защищая. Она посмотрела в темный коридор, и Эш проследил за её взглядом.

В каменном коридоре на стене висело зеркало в черной раме. Оно было разбито, а осколки лежали на полу, словно чудаковато сияющая мостовая.

Раскаты грома все еще звенели по всему дому.