Ее глаза расширились, пока она молча стояла и меня слушала. Я почти видел, как ее фантазии начинают трещать и трескаться от моих слов, под лучом реальности, который я направлял на них. Я вспомнил, как видел этот же взгляд — с тоской и надеждой раньше, до того дня, когда все пошло к черту. Я не хотел увидеть его снова.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — расстроено пробормотала она.

Потом она подошла ко мне. Она была намного ниже меня, но я не удивился бы, если бы она запустила в меня свой «взрыв пакет». Мой член шевельнулся. Черт побери! Она была в дюйме от меня. Ее зеленые глаза пылали. Она явно была вспыльчивой и страной натурой, я просто не знал насколько.

— Не суди меня только за то, что я не из этих краев, я могу сказать по твоем произношению, мистер... что ты тоже. Не так много лесорубов, горцев, ходивших по перевалу, получивших образование на востоке в университете Лиги Плюща. Итак, сколько ты уже живешь здесь, питаясь форелью и вытирая задницу осиновыми листьями? Ты хочешь здесь жить, чтобы чувствовать себя выше всех потому, что ты живешь вне общества? И это все?

Ладно, сейчас она была храброй, вспыльчивой принцессой.

Мы пристально смотрели друг на друга, храбрая вспыльчивая принцесса и я. Я видел, ей хотелось крикнуть на меня, достучаться. У меня же были совершенно другие мысли, пока я смотрел, как ее восхитительная грудь поднимается и опадает.

И в этот накаленный момент раздалось бульканье кофейного перколятора, привлекшее наше внимание, но, если этот чертовый перколятор задержался бы на секунду, возможно, она или ударила бы меня или поцеловала своими восхитительными губами. Я не был уверен со вторым. Она сделала шаг к кухне и открыла дверцу шкафа. Я выдохнул. Мне нужно было успокоиться. Мы застряли в моем проклятом доме на несколько дней, а я уже позволил ситуации и так стать слишком неустойчивой.

— Есть только одна чашка... извини, — сказал я, пытаясь быть с ней не таким уж суровым.

— Хорошо. Я попью из миски. Я пью обычно очень много кофе. К тому же, не так давно я была студенткой, поэтому могу пить из чего угодно. Полагаю, у тебя нет молока?

— Я пью черный.

— Конечно, вот, — прошептала она, протягивая мне кофейную чашку.

Мы пили в полном молчании. Она смотрела на снег за окном. Я смотрел, как ее губы дуют на подымающийся пар от миски, и как красиво изгибается ее рука вокруг миски. И этот момент, который напоминал полный сюр, я вдруг понял, что убежал от всех атрибутов цивилизации, но цивилизация меня все равно отыскала сама.

Потому что я хотел эту женщина так сильно, что даже забыл, что способен так кого-то вообще хотеть. Я хотел, чтобы ее бедра были вокруг меня, а ее соски у меня во рту. Я знал, почему был так напряжен. Я постоянно пытался себя контролировать и отталкивать мое всепоглощающее желание к ней.

— Полагаю, когда я выйду на улицу, чтобы воспользоваться туалетом, который у тебя имеется, я точно не буду подтираться волнистой мягкой туалетной бумагой, — сказала она, приподняв брови.

— Не листьями осины, но и не волнистой, — с издевкой ответил я.

— Когда же нас спасут?

— Никто не собирается нас спасать. Здесь это так не работает. Весь смысл жизни здесь в этом и состоит. Мне никто больше не нужен. Никто не беспокоится обо мне, и я ни о ком не беспокоюсь. Снег растает, дороги расчистят, такое бывает каждый год. Ты могла бы также найти себе занятие на несколько дней.

Я встал и направился к ботинкам у двери.

— Эй, Кейд, подожди.

Она подошла ко мне к двери, переложив волосы на одну сторону.

— Если мы застряли здесь вместе, может нам стоит попытаться поладить? Разве мы не можем быть милыми, приветливыми, пока я не уеду отсюда, и ты тогда сможешь снова меня ненавидеть и не любить, или что ты там себе думаешь? — Она еще приблизилась, протянув руку для рукопожатия, с ослепительной улыбкой на лице. — Ну, что ты скажешь? Друзья?

Я не доверял себе прикоснуться к ее руке. Я бы не смог от нее оторваться, я накинулся бы на ее сексуальный рот и попробовал бы каждый дюйм ее тела.

— Конечно, мне без разницы. — Я отвернулся и направился в свою мастерскую, прежде чем успел передумать быть таким мудаком.

Кэйд оставил меня одну в хижине и направился к какой-то пристройке, которую я видела из окна. Он был крепким орешком, который трудно будет расколоть. Я не могла поверить, что он не согласился на перемирие. Чем больше ему хотелось остаться одному, тем больше мне хотелось вернуть его к людям, … то есть к себе.

Как только он исчез за дверью, я окинула хижину взглядом. Лавина звучала ужасно пугающе, но результаты бурана и горы за окном были абсолютно прекрасными.

Снег покрывал все на сколько хватало глаз большими, толстыми сугробами, похожими на блестящие, взбитые сливки. И увидеть всю эту красоту при дневном свете было завораживающе. Горы виднелись повсюду, вроде бы как защищали, а с другой стороны, могли и покарать. Кейд сделал себе жилье в живописном уголке дикой природы у ручья. Вид был совершенно потрясающий. Такая природная красота может заставить даже самое крепкое городское сердца умиляться. Даже мое.

До того, как развелись мои родители, мы ходили в горы гулять всей семьей, но это было так давно. Остались только я и сестра. Жизнь не давала никаких гарантий. Даже настоящая любовь может пасть. Я понимала, почему человек решил жить здесь, желая находиться вдали от всего, но я никогда не хотела жить одна. У меня забрали почти всех, кроме сестры, но я бы никогда добровольно не отказалась от связи со всеми и своей семьей, чтобы остаться одной.

Этот красивый пейзаж вызывал у меня грусть и сентиментальность. Я отвернулась от окна.

По своей природе я была двигателем, поэтому не планировала отсиживаться в хижине весь день, ожидая, пока снег растает. И прежде всего мне нужно было выйти на холод, для того, чтобы проверить туалет, созданный Кейдом.

Кабинка туалета Кэйда выглядела так, будто стояла здесь сто лет или больше. Туалет во дворе. Казалось, что это первое, что он построил, или, по крайней мере, первое, что выстояло. Кусочки свежеспиленной древесины, связанные вместе, образовывали толстые доски. Через узкие щели они пропускали свет и морозный холодный воздух, пока я сидела на деревянном сиденье унитаза.

И самая показательная вещь в его маленьком, деревенском мужском туалете был пучок высушенной лаванды, который он повесил на веревке, для свежести. Парень был не таким крутым, как одевался. Я громко рассмеялась, когда увидела лаванду. По правде говоря, он мне нравился. Он сделал то, что хотел и как хотел. В нем не было ничего льстивого. Он создал образ медведя-гризли, едкой персоны, и все же, я заметила проблески нежности и магнетизма в нем. Две противоположности притягивали меня к нему совершенно неконтролируемо.

Я оторвала несколько прямоугольников туалетной бумаги и вытерлась. Бумага была не волнистой и мягкой, но и не слишком грубой. Определенно я попала в самую странную ситуация, в которой когда-либо оказывалась, с мужчиной.

Я должна была сделать это в последний раз, а потом брошу все, чтобы начать сначала, так что все было бессмысленно, почему я все время пребываю в крайнем возбуждении, как идиотка, с этим раздражительным мужчиной. Неудивительно, что утром он прыгнул в ледяной ручей. Вероятно, и в его жилах течет ледяная водица. Я правда хотела подружиться с ним.

Возможно от того, что он почти издавал пульсацию силы и офигительной сексуальности. И видеть его большой и сердитый член сегодня утром, мне это тоже совсем не помогло и не успокоило.

— Возьми себя в руки, Кэт. Принеси пользу. — Я громко выругалась и натянула на задницу штаны.

Остаток утра я провела, занимаясь уборкой в хижине. Не ради Кейда, а ради себя, как какая-то домохозяйка 1950-х годов, потому что спала на отвратительном полу со стружкой и клубами пыли. Плита и кофеварка тоже нуждались в хорошей чистки, поэтому потом я перешла к ним. Не успела я опомниться, как все кругом убрала. Домик выглядел милым и уютным, с шерстяными одеялами, удобными подушками, фонариками с лампочками и поленьями, уложенными у печки.