И удивительная вещь: чужому богатству люди завидуют, а уму и знаниям — никогда! Люди часто любят перебирать, у того, мол, земли больше, чем у меня, а у этого — денег. Но хоть бы один человек открыто позавидовал уму другого. Всякому понятно: есть у человека ум — будут у него и земли, и поместья, и богатство. И все же ни один не скажет, оглядываясь на другого: вот бы и мне такой ум!

Отцы и деды заминдара ели, верно, один раз в день и выглядели не очень-то солидно, — откуда было им раздобреть, — а они всего добились. Он же, последний их отпрыск, который ест три раза в день, кому к столу подают и мясо и рыбу, который не прочь приложиться «ради поддержания сил» к стопочке арака[41], разве может он сравниться с ними? Были ли они более ограниченны, чем он? Вряд ли. Не в этом дело. Наверное, у людей того времени терпения больше было. А ему далеко и до их терпения, и до их выносливости.

Зато у Шошибхушона есть все: он и умен, и силен, и терпелив, и умеет лестью обхаживать людей. Стоит ли поэтому удивляться, если он достиг, наконец, высокого поста!

Сейчас в подчинении у Шошибхушона восемь человек. Все они — люди честные, а Шошибхушон — честнее всех. Все счета прошли через его руки, в них уже не будет ни ошибок, ни упущений. И все расходы конторы производятся с его ведома.

Как-то раз Шошибхушон пришел к хозяину с кипой счетов.

— Вот, господин, отчет о расходах на храм Шивы и на богослужение, просмотрите его, — обратился он к хозяину.

У хозяина в это время сидели гости, и он спросил:

— Ты хорошо проверил? Ошибок не нашел?

— Ошибок я не обнаружил. На мой взгляд, все верно, до единой пайсы. Но пока вы сами не посмотрите, я не могу утверждать, что ошибок нет.

А заминдар был доволен, ведь Шошибхушон прямо признал, что в этих делах хозяин разбирается лучше, чем он сам. Но он верил Шошибхушону и потому сказал:

— Зачем мне смотреть? Ты проверил — и достаточно.

При этом разговоре присутствовал один из помощников Шошибхушона, с которым они вместе проверяли счета и которого он взял с собой, когда пошел к своему господину.

Услыхав такой ответ, оба они переглянулись. По губам помощника пробежала усмешка, но, кроме Шошибхушона, этого никто не заметил. Шошибхушон слегка нахмурил брови, как бы давая понять, что смех здесь неуместен. Помощник опустил глаза.

Один из друзей хозяина сказал ему по-английски:

— Кончайте с делами. Чего его держать?

Хозяин подумал и спросил:

— Есть что-нибудь еще?

— Нет, ваша милость. Пока, кажется, все, — ответил Шошибхушон. Но, продолжая листать бумаги, он все-таки добавил:

— Не лучше ли вам, ваша милость, посмотреть самому общий итог?

Увидев, что Шошибхушон снова перебирает счета, хозяин подумал, что это может надолго затянуться. А под тахтой стоит раскупоренная бутылка. Сколько вина испарится из нее за это время! И то, что в стакан налито, тоже пропадет. И он нетерпеливо сказал Шошибхушону:

— Ну, сколько там получилось?

— Смета была составлена на двадцать четыре тысячи, а истратили тридцать одну тысячу триста тринадцать рупий, — ответил Шошибхушон, и у него слегка дрогнули губы.

Хозяин был изумлен, но и виду не подал. Ему захотелось, чтоб его друзья знали, как он легко идет на такие крупные траты, и потому он промолчал. Один из гостей сказал ему опять по-английски:

— Расходы обычно превышают смету.

Хозяин — отчасти из тщеславия, отчасти успокоенный словами друга, — быстро взял у Шошибхушона документы и поставил свою подпись по-английски. Отчет был утвержден. Шошибхушон сразу же вернулся со счетами в контору.

Едва он ушел, из-под тахты извлекли бутылку и стаканы. Господа продолжали веселиться. Шошибхушон в конторе начал раздавать жалованье.

С тех пор как пришли мать и брат Промоды, а Шошибхушон занял должность девана, в старом доме стало неудобно и тесно. Места мало, комнату для гостей так и не закончили. Шошибхушон хотел постепенно достроить комнату. Но Промода на это не согласилась. Ведь если достроить комнату для гостей, придется опять делиться с Бидхубхушоном, а что может быть несправедливее такого дележа? У Шошибхушона не хватало смелости поступить наперекор воле жены. Поэтому он решил купить новый дом в другом месте, а комнату для гостей так и оставил недостроенной. Но когда приискали дом, возникло сомнение, на чье имя покупать? На свое имя Шошибхушон не хотел записывать, так как Бидхубхушон тогда получил бы право возбудить судебный иск и отобрать часть дома. По этой же причине нельзя было записывать дом на имя Промоды. После долгих размышлений решили оформить покупку на имя Годадхора. Радости Годадхора не было границ.

Итак, вместо комнаты для гостей появился прекрасный дом. Шошибхушон со всей семьей перебрался в новый дом. Шорола, Гопал и Шема остались жить в старом. Теперь Шошибхушон начал подумывать о том, что же делать с той частью старого дома, которая принадлежала ему. В деревне невозможно сдать дом в аренду. Если же оставить дом пустым, он будет постепенно разрушаться. Шошибхушон спросил совета у жены. Промода ласково улыбнулась:

— Скажи прежде, что ты думаешь, а потом и я скажу свое мнение, — проговорила она.

— Нет, сперва ты скажи!

Промода придвинулась к Шошибхушону и ответила с подкупающей улыбкой:

— Пока ты не скажешь, я ни за что не скажу!

— Я думал отдать весь дом Бидху.

Но, взглянув в лицо Промоды и увидев, как оно потемнело, он быстро прибавил:

— Я так считаю, но разве я могу сделать что-нибудь, не спросив тебя? Скажи, а ты как думаешь?

— Что тебе мое мнение? Дом твой, поступай, как хочешь, — ответила Промода.

Шошибхушон понял, что может последовать за этими словами, и перепугался:

— Не будем сегодня больше говорить об этом, — сказал он. — Еще успеется! Ведь не сгниет же дом за два дня!

Читатель, конечно, помнит, что, оставив Бидхубхушона и Нилкомола у лавочника, мы заговорили о другом. Вам известно, как они провели там ночь. На рассвете следующего дня Бидху и Нилкомол покинули лавку и снова двинулись в путь по дороге, ведущей в Калькутту. Через несколько часов они присели отдохнуть под деревом. Накануне Нилкомол беспрерывно распевал песни, но сегодня не произносил ни слова. Каждый поймет то чувство неловкости, которое овладевает человеком, когда его болтливый спутник вдруг замолкает. Так было и с Бидхубхушоном. Но заговорить с Нилкомолом он не решался, боясь, что тот снова начнет играть и петь.

Сидя под деревом и покуривая трубку, Бидхубхушон, наконец, спросил:

— О чем задумался, Нилкомол?

Не получив ответа, он снова повторил вопрос, немного выждав:

— Нилкомол, о чем думаешь?

Не отвечая на вопрос, Нилкомол вдруг сам спросил Бидху:

— Дадатхакур (с некоторых пор он стал называть Бидху дадатхакуром), все ли правда, что говорят христиане?

— Как же я могу ответить тебе, не зная, в чем дело?

— Они говорят, что если стать христианином, то дадут белую женщину в жены. Так вот, правда ли это?

— Что же, если тебе дадут белую жену, ты согласишься стать христианином, так, что ли? — рассмеялся Бидхубхушон.

— Да вообще-то мне хотелось бы, но я боюсь потерять касту. А если я стану брахмаистом, они меня поженят?

— Ну, этого я не могу сказать, — ответил Бидху.

— Брахмаисты не теряют касты. Так что я, пожалуй, перейду в их веру. Однако если миссионеры дадут мне белую жену, то я все-таки приму христианство. Ведь лучше жениться на белой, чем на бенгалке, разве не так? Ты как думаешь, дадатхакур?

— Ну, кому что нравится! А чем ты будешь кормить свою белую жену и как одевать?

— В том-то и дело! Я уже думал об этом! Но мы идем на чужбину, мало ли что пошлет нам судьба!

— Что-нибудь да пошлет, в этом можешь не сомневаться!