Глава 19

Лэндон

Я веду Джемму к мосту возле пирса. Мы свешиваем ноги за край, и в оранжевом свете дня я рассказываю, как в детстве сидел здесь и ел машины.

— В смысле «ел машины»? — ухмыляется она, убирая волосы с лица.

Я объясняю, что, если открыть рот и наклонить голову, будет похоже на то, будто глотаешь приближающиеся машины.

Джип «Вранглер».

Красный кабриолет.

Развозной фургон.

Пока нет машин, она спрашивает:

— Ты же знаешь, что я хотела быть актрисой?

Белый БМВ.

— Угу.

— Я говорила, почему перехотела?

Я качаю головой.

— После окончания школы я получила стипендию в университете Карнеги — Меллона и все спланировала. В голове была схема с тем, как сложатся следующие пять лет. Но в середине первого курса и схема, и универ мне надоели. Джули хотела, чтобы я осталась, но прислушиваться я не стала. Однажды утром я упаковала вещи и вернулась на запад. Достало ждать, когда же мечта сбудется. Хотелось всего и сразу. — Она замолкает. — Весь путь до Калифорнии я чувствовала себя девушкой из финала фильма. Меня будто выпустили на волю, но потом…

— Это прошло? — вставляю я, радуясь, что она говорит со мной, рассказывает о прошлом.

— В Эл-Эй меня потрясла реальность, — кивает она. — Я стояла в огромных очередях среди девушек, которые были ничуть не хуже, а то и лучше меня, все это на меня давило, и я сдалась. Перестала верить, вообще ничего не хотела. Я перестала… бороться.

— Как родители отнеслись к тому, что ты бросила учебу? — спрашиваю я, проглотив серебристый минивэн.

— Из-за того, что я хотела заняться актерским мастерством, они во мне разочаровались. Они считали, что для хобби это годится, но они были бы гораздо счастливее, если бы я устроилась в Корпус мира. — Она жует темно-синий «крайслер». Я смеюсь. — Родители познакомились в колледже, они учились по специальности «агроэкология».

Агроэкология?

— Как-то неправдоподобно звучит.

— И не говори. Но это не выдумка, это реальная специальность. Когда я была маленькой, они занимались проектом по развитию Сакраменто, а сейчас они в Танзании учат сельских жителей выращивать урожай.

Черный внедорожник. Синий седан.

— Круто.

— Круто. — Что-то в голосе наводит на мысль, что ничего крутого она здесь не видит. Прекращаю играть и устремляю глаза на Джемму. — До Танзании они на полгода ездили в Мозамбик, а до этого в Анголу. Они сотрудничают с организацией, которая по всей Африке высаживает продовольственные культуры и учит за ними ухаживать. — Джемма жует белую двухдверную тачку с тонированными стеклами. — Они хотят изменить мир.

— Вы часто общаетесь? У них должны быть спутниковые телефоны.

— Телефоны есть, но общаемся мы редко. Раньше мы были близки, но сейчас все по-другому.

Джемма скользит взглядом по крышам машин. Хочется схватить ее за подбородок, чтобы увидеть, что творится у нее в глазах.

Еще до того, как я задаю вопрос, я знаю, что ответ будет скверным.

— Почему по-другому?

— Из-за брата.

Брата она вроде бы упоминала, но не говорила, младший он или старший.

— Да?

— Не люблю об этом говорить… Он умер, — тараторит она, словно резво ныряет в такую холодную воду, что аж пальцы ног скрючиваются. — Сложно говорить. Каждый раз кажется, что все повторяется. — Джемма обхватывает себя руками, кусает внутреннюю сторону щеки. — У Эндрю был рак.

— Черт.

— Саркома Юинга выросла в костях и дала метастазы, все протекало быстро, ужасающе, болезненно, остаток жизни он провел на больничной койке. — Она качает головой, будто вытряхивает мучительные воспоминания. — Ему было всего десять лет.

— Черт, — повторяю я.

Жаль, в голову ничего лучше не приходит. Видимо, это все, на что я способен.

— Прошло почти пять лет, и… все наладилось. — Она задумывается. — Наверное, «наладилось» не то слово. Никогда ничего не наладится. Больно будет всегда. Горе никуда не уйдет. Оно как образование на мозговом стволе или позвоночнике, которое врачи не могут прооперировать.

Сердце сжимается. Неудивительно, что Джемма напряжена, ведь она так много потеряла: брата, родителей, карьеру, веру. Я в смятении. Как можно рассчитывать, что после всего пережитого она откроет мне сердце? Особенно если учесть, что я был не очень-то откровенен.

Черт.

Сердце заходится от желания ее поцеловать, но я лишь убираю волосы за ухо и беру ее за руку.

— Он был таким юным. Ребенок, который любил животных и космос, вдруг оказался при смерти. — Она запрокидывает голову. — Он столько всего не успел. Он не прокатится на гондоле в Венеции, не поедет на Мачу-Пикчу, его не ужалит медуза, он не пожалуется на обязанности присяжных, не научится водить машину, у него не будет отвратного первого поцелуя. Он никогда не прыгнет с парашютом, не поедет путешествовать с друзьями, не попробует кофе, не станет отцом. Он не побегает от быков в Памплоне, не научится нырять с аквалангом. Он никогда не повзрослеет, не прочтет книгу и не посмотрит фильм, которые ему понравятся. Несправедливо, что у него не будет шанса полюбить. Иногда это кажется настолько чудовищным, что я не понимаю, как мир существует без него.

— Джемма.

Она смотрит на наши переплетенные пальцы и вздыхает.

— Родителям сложнее. Эндрю был их ребенком.

— Но ведь фигово, что их нет рядом? Ты тоже их ребенок.

— Это другое.

— Почему же?

— В отличие от меня, они не хотели зацикливаться. Когда это случилось, я хотела говорить о нем, а они хотели размышлять о смысле вселенной. Я хотела посадить для Эндрю дерево, назвать звезду в его честь, а они хотели уехать в Африку. Я напоминаю родителям о том, что они потеряли. А это никуда не годится. Они не хотят скучать по нему, не хотят грустить, а я их огорчаю. Они хотят жить дальше, не хотят падать духом. Я уважаю их желания. — Она смотрит на меня слезящимися глазами. — Пусть ездят по миру, если им так проще. Хоть я и чувствую себя…

— Одинокой? — подсказываю я.

— Потерянной.

Сердце екает. Жаль, я не могу прогнать это чувство. Жаль, я не могу произнести верных слов, чтобы стереть все начисто и залатать трещины, как набегающая волна очищает берег.

Знаю, так не бывает. Боль не испаряется только потому, что ее успокаивают. Печаль не утихает из-за того, что на вашей странице в «Фейсбуке» постят вдохновляющие цитаты. В момент восхода солнца горе не уходит в тень. Сон не поможет избавиться от мучений. Боль становится частью вас, как кровь, глаза или зубы. Страдания приходится переживать снова и снова.

— Я рассказала, потому что… ты поделился важными моментами. — С минуту она молчит. — Как ни крути, жизнь — это лишь цепочка воспоминаний. — Джемма глотает зеленый хетчбэк. — Может, правда в том, что ничто не длится вечно.

— Не знаю. — Джемма поворачивается так, что мы почти соприкасаемся лбами. Близость немного сбивает с толку. — Думаю, что-то все же длится вечно.

~**~

— Сначала была только вода, — шепчет она.

— О чем ты?

Мы лежим на спинах, животами к небу, пятками упираемся в песок рядом с кромкой воды. Валяющаяся неподалеку обувь отбрасывает комковатую тень.

Домой неохота, поэтому несколько часов назад я позвонил Клаудии и попросил выгулять Уайта. Мы с Джеммой бродили по городу: успели на финал «Поющих под дождем» в парке Бальбоа, прогулялись по японскому саду, заглянули в маленькие магазинчики и галереи в Хиллкресте, поели тако с рыбой на Рей-стрит, а час назад, когда заходящее солнце образовывало красные и оранжевые полоски на небе, очутились на пляже.

— Забей. Глупость сказала.

Переворачиваюсь на бок, подпираю щеку рукой. Джемма не шевелится. Какая она красивая. Почти что черные вьющиеся волосы рассыпаны по влажному песку. Рот приоткрыт, белые зубы слабо сверкают. Звездный свет окрашивает веки в оловянный цвет, придает ресницам металлический блеск.

Не верится, что она не сбежала после того, как я рассказал о прошлом. Так везти просто не может.

— Не забью. — Веду пальцем по ключице, от плеча до плеча. — О чем ты?

— Во всех сказках о сотворении мира все начиналось с воды, так?

Немного не улавливаю, к чему она клонит. Мозг у Джеммы работает не так, как у большинства людей. Она перескакивает с мысли на мысль, как люди переключают радиостанции, слушая разные песни, пока не найдут ту, что соответствует настроению.

Слова и образы, точно мозаика из красивых завораживающих мыслей, вылетают изо рта, как воздух. Она вдруг начинает разговор, закончившийся два дня назад, или рассказывает о книге, которую прочитала три года назад, или говорит о шиншиллах.

— Так.

— Ты никогда не задумывался: может, это мы?

Я улыбаюсь. Сколько раз я воображал себя океаном?

— По-твоему, мы вода?

Джемма садится. Соленый ветер, дующий с воды, треплет волосы. Она давит рукой мне на грудь, пытается уложить меня на песок. Сил помешать хватит, но не хочется. Я охотно опускаюсь на спину, а она с улыбкой забирается на меня.

Тонким, как дым, голосом она говорит:

— Возможно, с этого все начинается. Возможно, вначале мы всего лишь огромное пустое море под открытым небом.

Джемма давит ладонями на живот, тянет за низ футболки. Она наклоняется так, что трется о меня грудью, а губами почти касается шеи.

— Со временем что-то меняется, и внутри себя мы создаем континенты. — Она ведет пальцами от пупка до груди. — Появляются каньоны, пустыни, леса, пляжи и все те места, где можно жить.

Я резко втягиваю воздух, когда Джемма касается груди чуть выше сердца и целует меня под ухом. Потом она поворачивает голову так, что макушка оказывается под моим подбородком, и говорит:

— Чаще всего мы на безопасной земле, но порой нас затягивает в море. Что, по-твоему, тогда случается?

Вспоминаю то, чем мы сегодня поделились друг с другом. Думаю о Джемме и о себе. Моя внутренняя география меняется, начала меняться с момента нашего знакомства — может, даже раньше.

Думаю о континентах, которые мы создаем, о сухопутных мостах, тянущихся от ее пальцев к моим пальцам, о долинах и горах, образованных губами и словами.