Глава 24

Джемма

Прошло пять дней.

Хотела бы я сообщить, что все закончилось после того, как я вылила мед Рену на промежность.

Хотела бы я сказать, что после смерти матери Лэндона и Клаудии чувство вины, боль и прежние эмоции улеглись и развеялись.

Хотела бы я сказать, что, когда мы целовались под луной, камера отъехала, грянула музыка и по экрану поползли финальные титры.

Но вы слишком умны, чтобы поверить в такой финал, поэтому я расскажу правду.

Правда заключается в том, что мой смелый шаг в кофейне был равносилен подлитому в костер бензину. Оказалось, кто-то заснял все на телефон. К девяти вечера видео было продано сайту со сплетнями. Остальное и так ясно.

Фотографы разбили палаточный лагерь у дома, хотели хотя бы мельком увидеть девушку, которая задала Рену Паркхерсту взбучку. Появлялись абсурдные заголовки: «Сладкая месть», «Медку, дорогуша? О нет!»

Я невольно стала Глорией Стайнем для всех униженных женщин. Несмотря на мои возражения, Смит и Джули сделали веб-страницу. Теперь я получаю письма от фанатов. Письма от фанатов! Некоторые из них неприятные, но в основном сообщения приходят от женщин, которые благодарят меня за то, что я воплотила в жизнь их фантазии. И это круто.

Еще одно интересное обстоятельство: друг Клаудии, который снимает десятиминутные интернет-ситкомы и привлек приличное количество подписчиков, умоляет меня о сотрудничестве. Вчера во время моей смены он пришел в «Тетю Золу» и отказывался уходить, пока я не скажу хотя бы «возможно». Шесть «Маргарит» спустя, сцепив руки в замок и ползая на коленях, как брошенный жених, он исполнил свое желание. Завтра мы встретимся за кофе и обсудим, что да как. Признаться, я самую чуточку волнуюсь.

То, что фотографы живут на парковке, совсем мне не по душе. Не хочу жить в мире с фотовспышками и неуместными вопросами, появляющимися, как капитошки. Лэндон уверяет, что в любую минуту все сойдет на нет. Джули поддакивает. Она говорит, что танцовщица отправит диснеевскую принцессу в нокаут и люди потеряют ко мне интерес. Надеюсь.

Что же до Лэндона и Клаудии… Как можно простить? Как можно жить с неистовым сожалением? Как можно прощаться, если нет ощущения, что все закончилось? Как можно смириться, что жизнь не ждет знаков препинания и счастливых финалов? Как можно скорбеть и в то же время злиться?

Они до сих пор разбираются.

Каждый день — это борьба.

Иногда Лэндон сердится. Он становится молчаливым, и отстраненным, и таким далеким, что мы будто живем на разных континентах. В такие времена я ползу к нему, бреду по земле и морю, касаюсь его лица и говорю с тенями, пока он не вернется.

Иногда он счастлив, и мы смотрим кино, лежа в постели. Под холодными простынями мы голые. Ноги переплетены. Моя голова лежит у него на плече. Волосы струятся на его сердце. Потом мы готовим острые рыбные тако, включаем музыку и лениво кружим по квартире. Он опускает крепкую руку мне на поясницу. Дыхание щекочет ухо. Мы рассказываем истории, живущие у нас в головах. Мы смеемся.

А иногда он грустит. Он делает записи в дневнике, который начал еще по учебе, а теперь ведет для себя. Он плачет. Он рассказывает о прошлом. А я прижимаю его к себе, целую в щеки, мокрые и теплые от слез. Я не знаю правильных слов, но все равно говорю. Я говорю, что люблю его. Я говорю, что все наладится. Чаще всего он мне верит.

Сегодня на заходе солнца мы все едем на пирс в Оушенсайде и над водой развеиваем прах Эбигейл Янг.

Лэндон сжимает мою руку и задерживает дыхание, глядя, как вода уносит прах, а потом его поглощает глубокий Тихий океан. Слов нет. Слез нет. Но есть кое-что другое — нечто маленькое, приятное, обнадеживающее, похожее на покой.

Когда все начинают расходиться (шаги звучат так, будто лошади топают по изношенным доскам), Лэндон не дает мне сойти с места. Он притягивает меня к себе и поднимает подбородок так, что я смотрю ему прямо в глаза. Под чувственным золотистым небом он говорит, что любит меня.

Пока мы идем к машине, его слова не идут из головы, поцелуй, жаркий и сладкий, как растопленный сахар, чувствуется на губах. Я думаю о том, как же я раньше заблуждалась. Ведь смысл не в том, кем стать: мотыльком или бабочкой. Смысл в том, что в любом случае у вас есть крылья.

Лэндон

Шесть утра. Понедельник.

Я еду с открытыми окнами и включенной музыкой. Пробивающееся на востоке солнце заливает землю золотистыми и оранжевыми лучами.

Незадолго до поворота на Топангу я паркуюсь в серо-синей тени утеса. Поездка была длительной, но, судя по тому, что я вижу сквозь проемы в ограждении, оно того стоило.

Уайт нетерпеливо сопит и просовывает голову между сиденьями. Я открываю дверцу, и он запрыгивает ко мне на колени. Затем большим пальцем я провожу по руке Джеммы.

У нее трепещут веки.

— Мы приехали? — сонно бормочет она.

— Приехали, — смеюсь я.

Она разворачивается и цокает языком.

— Дай мне минутку.

— Я же говорил, чтобы ты спала дальше, — шепчу я и целую впадинку прямо над ключицей.

Она ерзает и обнимает меня.

— А я сказала, что если ты серьезно собираешься выступать в турнирах, тогда тебе нужна поддержка.

— И как же ты планируешь меня поддержать? — улыбаюсь я.

Джемма запрокидывает голову и притягивает меня к себе для поцелуя. Когда мы встречаемся губами, она… просто дышит. Я закрываю глаза, теряю голову от шелковистой, теплой со сна кожи и нежного аромата шампуня. Я прослеживаю изгибы тела, скольжу руками по талии. Чувствую, как кончиком языка она проводит по моим губам, и со стоном прижимаюсь к ней. Она приоткрывает губы и…

— Что… — Я падаю на пустое сиденье.

Джемма стоит на улице, упершись рукой в дверцу. Солнечные лучи путаются в волосах и отражаются от плеч.

— Лэндон, — с драматичным вздохом качает она головой, — я не знаю, как я тебя поддержу. Что-нибудь придумаю.

— Намек понят, — смеюсь я.

— Тогда идем, — нетерпеливо машет она рукой в сторону пляжа. — Уайт лает как ненормальный.

— Сомневаюсь, что у меня получится. Неизвестно, пройду я отбор или нет, а уж попадание в рейтинги тем более под вопросом.

— Смысл не в том, получится или нет, — пожимает она плечами. — Смысл в том, что ты попробуешь.

Я киваю, и десять минут спустя мы плывем на бордах. Мы минуем пену, ныряем под набегающие волны, соленый, холодный, живой океан омывает наши головы. На брейке я напоминаю, что надо следить за прибрежной линией, чтобы не унесло течением. Потом мы ложимся животами к яркому небу, кончиками пальцев водим по воде.

— Ты не боишься, что нам будет не о чем поговорить? — вдруг спрашивает она.

— Шутишь, что ли? — улыбаюсь я восходящему солнцу. — Нам всегда будет о чем поговорить.

— Например?

— О том, что нас бесит, — напоминаю я.

— Нельзя прибегать к этому каждый раз.

— Что-нибудь придумаем.

— Ну давай придумай.

— Это сложно, когда ты припираешь меня к стенке, — со смешком чешу я грудь.

— Видишь? — произносит она так, будто я подтвердил ее мнение. — Нам не о чем говорить.

Я сажусь, чтобы видеть ее лицо. Она хмурится.

— Ты серьезно?

— А если ты начнешь участвовать в соревнованиях, вспомнишь, что ты восхитительная суперзвезда, и я вдруг покажусь неинтересной?

— Этого не случится, — заверяю я, глядя на бескрайний океан. — Придумал. Об этом мы сможем говорить до конца жизни.

Джемма отбрасывает волосы и ждет.

— Попробуй назвать то, что не сочетается ни с сыром, ни с шоколадом.

— В смысле? — хохочет она.

— Я утверждаю, что любая еда сочетается с сыром или шоколадом. Назови то, что не сочетается.

— Что угодно?

— Только не очень специфическое. Что-нибудь простое вроде пасты, барбекю, мороженого, сэндвичей.

— Ладно, — улыбается она. — Цукини.

— Цукини? Нет, жареный цукини, посыпанный пармезаном, — это очень вкусно.

Ее смех заполняет небо.

— Суши?

— Роллы часто делают со сливочным сыром.

— Сэндвич с арахисовым маслом и желе, — кивает она.

— Можно добавить шоколада, и сэндвич получится обалденным.

Джемма задумывается.

— Чипсы?

— С сырным соусом.

— Конфеты?

— В шоколаде.

Мы встречаемся глазами и смеемся.

— Ладно, этот раунд ты выиграл, но предупреждаю… я подумаю, — шутливо говорит она.

— Думай на здоровье. — Я не шучу. — Я буду ждать.

Она заглядывает мне в лицо, словно не верит, что я настоящий. А ее улыбка — это ответ на миллион вопросов, которые не придется задавать, это возможность, теплая и сияющая, истинная и бесконечная, как безупречное небо.

— Джемма, я буду любить тебя вечно.

Я так сильно ее люблю. Хоть один человек любил кого-то вот так?

Она улыбается шире.

— Я тоже тебя люблю. Навечно. — Она радостно хохочет. — Все, хватит трепаться. Готов посерфить?

— Конечно, босс.

Разгребаю руками воду, ложусь на доску. Сердце начинает знакомый отсчет.

Раз.

Два.

Три.

Четыре.

Пять.

«Жди, Лэндон. Жди».

Волна поднимается. Чувствую, как доску ведет, гребу быстрее, взмываю над водой.

«Вот», — думаю я. Вот оно. Этот момент. Эта волна. Это волшебство. Эта девушка.

Дело не в том, чтобы спрятаться за заборами и ограждениями. Дело в том, чтобы добраться до края.

Разогнаться, чувствовать холодную горьковатую воду, что хлещет по лодыжкам. Знать, что в любую минуту можно упасть в темно-синюю бездну. Знать, что можно упасть, но все равно быть здесь.

Джемма была права.

Я океан.

А она… она луна, ведущая меня к берегу.

«Совершенно секретно»

Какая милота!

Фанаты веб-сериала «Фреш», ставшего сенсацией в марте прошлого года, были рады видеть исполнительницу главной роли Джемму Сэйерс в минувшие выходные в Хантингтон-Бич, где она поддерживала своего парня Лэндона Янга, принимавшего участие в Открытом чемпионате США по серфингу.

Все смотрели только на эту парочку. Говорят, все утро они держались за руки и смеялись. Прямо перед заплывом, закрепившим впечатляющую победу Янга, серфер целовался со своей возлюбленной и шептал что-то ей на ухо под аплодисменты зрителей.