А. Н. Самойлов помещает в своих мемуарах следующую историю об отставке Александра Потемкина: «Александр Васильевич, просивший увольнения от службы по причине тяжких ран, явясь в Государственную военную коллегию для предъявления оных, по обыкновению начал было скидывать свой мундир, как познав в числе членов коллегии одного, служившего у него в роте унтер-офицером, тогда когда он уже был капитаном, и, не могши снести такого для себя унижения, сказал, указывая на того члена: "Как? и он будет меня свидетельствовать! Я сего не перенесу и останусь еще в службе, сколь ни тяжки мои раны". И действительно после сего происшествия прослужил еще два года»22.
Современный человек вряд ли посчитал бы зазорным пройти медицинское освидетельствование у бывшего подчиненного. Но в те времена смотрели на дело иначе. Вспомним, как отец Петруши Гринева читал «Придворный календарь». «Чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи… Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: "Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!.. А давно ли мы…"» Мысль о том, что прежний товарищ, тем более младшего чина, обошел по службе, раньше получил орден, производство, пожалование, задевала честь дворянина и считалась нестерпимым оскорблением.
Недаром Самойлов передает случай с отставкой Александра Васильевича не как курьез или пример упрямства взбалмошного старика, а «чтоб изобразить благородство духа его». Потемкин-старший не собирался обнажать свои раны перед каким-то выскочкой, кланяться ему, просить о снисхождении к здоровью, расстроенному на службе Отечеству. Он гордо удалился и, стиснув зубы, тянул лямку еще несколько лет. В таком поступке виден характер. Возможно, и Гриц унаследовал от отца немалую долю фамильной непреклонности. Во всяком случае, в его дальнейших конфликтах с людьми, стоявшими выше на социальной лестнице, но не вызвавшими у юноши уважения, заметна та же черта — подчеркнутая забота о своей чести: «Я этого не перенесу!»
Покинув армейскую службу, Александр Васильевич перешел на статскую. В 1728 году он стал воеводой Алатырс-кой провинции, через десять лет поступил в Контору конфискаций в Москве и был уволен лишь 13 октября 1742 года с чином подполковника23. К этому времени ему было уже под семьдесят, а его сыну и наследнику Григорию исполнилось только три года. Как же случилось, что Потемкин так долго не заботился о продлении рода?
Его первый брак с Мариной Ивановной был бездетным. А пятерых дочерей и единственного сына мужу родила вторая супруга — Дарья Васильевна. История их венчания обросла легендами и заслуживает особого рассмотрения. Впервые она была изложена в 1872 году историком и собирателем древностей П. Ф. Карабановым, дальним родственником Потемкиных. Он записал истории о князе и поместил их в «Фамильном известии», которое было опубликовано в журнале «Русская старина».
«Отец светлейшего, — писал Карабанов, — смоленский помещик, отставной подполковник Александр Васильевич, был человек оригинальный. В преклонных уже летах, живя в пензенском своем поместье сельце Маншина, нечаянно увидя овдовевшую бездетную красавицу Дарью Васильевну Скуратову, по отце Кондыреву, неподалеку жившую у мужниных родных в селе Большом Скуратове, что на киевской дороге, — прельстился ею и начал свататься. Скоро после свадьбы молодая Потемкина, уже беременная, узнала, что она обманута, и что первая супруга жительствует в смоленской деревне; потребовав свидания с законною женою, горчайшими слезами довела ее до сострадания, склонила отойти в монастырь, и вскоре, приняв пострижение, сим средством утвердить брак сей»24.
С этого времени история свадьбы родителей Г. А. Потемкина обычно принималась исследователями на веру. Никого не смущал тот факт, что в мемуарах А. Н. Самойлова, можно сказать, выросшего в той же семье, что и светлейший князь, нет ни слова о скандальном двоеженстве. Подобное умолчание списывалось на трепетное отношение племянника к великому дяде.
Однако семейные предания — источник ненадежный. Он плохо поддается проверке. Обычно максимум того, что можно сделать, — сопоставить одну фамильную легенду с другой. К счастью, на этот раз вышло по-иному. Уже в наше время московский историк К. А. Писаренко исследовал в Российском государственном архиве древних актов комплекс дел, связанных с семейством Скуратовых, и из челобитных представителей этого рода выяснил немало интересных деталей25.
Прежде всего, и сама Дарья Васильевна, и ее отец Василий Иванович свою фамилию произносили не «Конды-ревы», как у Карабанова, а «Кофтыревы». Родня первого мужа Потемкиной, в частности сын Алексей Иванович Скуратов, называла мачеху «Ковтыревой».
Путаница в написании дворянских фамилий — случай для того времени заурядный. Ведь языковая и делопроизводственная нормы еще не были выработаны, и люди писали в большинстве случаев, как слышали. Например, представители семьи Струйских именовались в документах и Струшскими, и Стружскими, и Струскими, а должны были, по их собственным заверениям, — Шуйскими26. Наш герой, будучи недорослем, старательно подписывался: «Па-темкин». Алексей Орлов поименует его «Патиомкиным», а позднейшие публикаторы записок Орлова из Ропши прочтут скоропись: «Патючкин». Таким образом, девичья фамилия матери Григория Александровича могла писаться очень по-разному. Недавно обнаруженная первая русская биография светлейшего, написанная Л. И. Сичкаревым, тоже дает вариант «Кофтырева»27.
Сопоставляя даты челобитных, удается примерно определить время заключения брака родителей Потемкина и ухода в монастырь первой жены Александра Васильевича. На примере дела о пострижении в монахини свекрови Дарьи Васильевны — Марьи Федоровны Скуратовой, которая на старости лет решила удалиться от мира, — Писаренко показал, каким непростым и отчасти бюрократизированным был этот процесс в XVIII веке. Замужней женщине, желавшей уйти в монастырь, следовало сначала испросить разрешение у монарха, в данном случае у Анны Ивановны. Документ поступал в Московскую синодальную контору, специальный чиновник которой должен был допросить челобитчицу, подлинно ли та имеет означенное намерение и в чем его причина. Обычно это бывало вдовство. Затем контора сносилась с игуменьей избранного монастыря, куда заблаговременно делался вклад. Марья Федоровна, например, дала двадцать рублей в «Страшной девич монастырь» и откупила себе келью, где намеревалась доживать последние дни. Но и на сем дело не заканчивалось. Прежде чем принять постриг, будущей монахине предстояло прожить в монастыре три года в послушании, испытывая себя «на искус».
Из этого видно, что рассказанная Карабановым история, будто бы Дарья Васильевна кинулась первой жене Потемкина в ноги и умолила ее уйти в монастырь, слишком уж проста. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. В реальности подобные мероприятия занимали не один год. К тому же, если бы Марину Ивановну стал допрашивать чиновник Московской синодальной конторы, то правда о причине ее решения могла вскрыться.
Когда же первая супруга Потемкина удалилась в монастырь? Точная дата неизвестна. Зато сохранилась челобитная за июнь 1727 года от Мавры Семеновны Мерлиной, жены полковника Ивана Петровича Мерлина, о том, что «в прошлом 726 году декабря в 24 день продала ей Егорьевского девича монастыря, что в Москве, монахиня Мид-гарина Иванова дочь бывшего капитана Александровская жена Васильева сына Потемкина недвижимое имение в Ки-нешемском уезде деревню Нехайлу с крестьяны и со всеми принадлежащими угодьи»28. В июле 1727 года купчая была отмечена в Записной книге Вотчинной конторы, и там монахиня именуется уже «Маргаридой»29. Из приведенных документов следует, во-первых, что в иночестве Марина Ивановна приняла имя Маргарита, а во-вторых, что в конце 1726 года она уже была пострижена.
Перед этим первая супруга Александра Васильевича должна была года три жить в избранной обители, готовясь к постригу. Значит, она приняла решение об уходе от мира и перебралась в монастырь приблизительно в 1723 году. Причиной такого шага могла послужить ее бездетность. В те времена нередко случалось, что «неплодная» жена освобождала от себя мужа, давая ему возможность продлить род с новой избранницей. Видимо, супруги договорились обо всем полюбовно, и Александр Васильевич, еще находившийся на военной службе, начал подыскивать новую партию. А Марина Ивановна продолжала распоряжаться своим наследственным имуществом и, как мы видим, вскоре продала деревню Нехайлу. По закону Потемкин имел право удержать ее приданое, но не сделал этого. Видимо, сохранение за немолодой женщиной фамильного имущества было условием ее мирного пострижения.