Он медленно вышел на Тишинскую площадь, глядя на уродливую Церетелевскую стеллу. А ведь во времена его детства здесь располагался тенистый скверик со скамейками, где они часто гуляли с мамой. Ах, мама, мама, если бы ты знала, до чего дошел твой сын, ты бы наложила на себя руки. Но ты не дожила.

Он присел на краешек каменного основания памятника и закрыл глаза. Сколько раз он корил себя за то, что не досмотрел, не уберег единственную доченьку. Сколько выслушал упреков от жены. Жена. Алла. Они не назвал бы их брак счастливым, все держалось на Ксюшке, дочери. Для того чтобы у нее все было не хуже, чем у других, он жил. Скучная банковская работа, хотя и руководящая должность. Под вечер в глазах рябило от цифр. Пока ехал на машине домой, представлял, как почувствует быстрый поцелуй дочки на щеке и услышит «Привет, пап».

Потом банк разорился, и он остался без работы. Сначала они жили на сбережения, потом Сергей занялся частным извозом. Джип к тому времени продали, ездил на восьмерке. Ему больше нравилось крутить баранку и беседовать с пассажирами, чем сидеть в офисе перед компьютером. Алла обзывала его никчемным.

— Нет, ты только посмотри на него! — молодая девушка в дубленке, показывала на него своей подруге. — Докатился! Почему их всех не вывезут из города?

Ее подруга, одетая гораздо скромнее, бросила на Сергея сочувственный взгляд.

— Да ладно тебе, Кать. Пусть сидит, что тебе жалко, что ли?

Сергей снова закрыл глаза. Почему сегодня, когда он хочет побыть один и подумать, его все отвлекают? Это еще один минус жизни на улице. Нет двери, которую можно запереть и сказать: «Пошли все к черту».

Однажды Ксения, отпросившись у него, отправилась с друзьями на дачу и, увлекшись, не сделала себе укол инсулина. Ее увезли в деревенскую больницу, откуда позвонили, когда она уже умерла. Жена обвиняла его в том, что он разрешил ей уехать. Как обвинял себя он, не знает никто.

Он встал и сделал несколько кругов вокруг памятника. Холодно. Надо где-то согреться. Он посмотрел на уличные часы. Одиннадцать. Он может пойти в свой подъезд и посидеть немного в кресле. Продолжить анализ своей жизни.

Он уселся поудобнее и вытянул ноги. Ботинки безумно жали, но на помойке не выбирают.

После Ксюшкиной смерти он начал пить. Жена подала сначала на развод, потом на размен квартиры. Ему досталась комната. К тому времени ему было все равно. Пусть Алла пробует начать сначала, он все равно не сможет.

Живя в коммуналке, он продолжал устраивать пьянки. Он плохо помнил, как шустрая соседка уговорила его подписать доверенность. Он обменял свою комнату в Москве на дом в Шатуре.

Хлопнула входная дверь, кто-то стал подниматься по лестнице пешком. Он насторожился.

Девочка с портфелем испуганно застыла, встретившись с ним взглядом.

— Проходи, не бойся, — Сергей убрал ноги.

— Я не боюсь, — девочка прошмыгнула мимо, но остановилась на верхней ступеньке и оглянулась:

— Это правда, что у вас нет дома?

Он повернулся к ней.

— Правда.

— А почему у всех есть, а у вас нет?

— Так получилось.

— Дядя, а вы кушать хотите?

Он с изумлением посмотрел на нее. За те полтора года, которые он провел на улице, ему никто из взрослых не задал такого вопроса. И вдруг этот ребенок… Ответ замер у него на губах. Но девочка уже знала ответ. Она поставила на ступеньку портфель и копалась в нем. Потом достала что-то завернутое в салфетку и легко сбежала к нему.

— Вот, возьмите. Это бутерброды с ветчиной.

— Нет, спасибо, — Сергей даже руки спрятал за спину, чтобы не возникло искушения.

— Пожалуйста, а то мама будет меня ругать, что я их в школе не съела, — девочка развернула салфетку и положила бутерброды на подоконник. Теперь, когда на нее падал свет из окна, он мог видеть ее лучистые глаза, веснушчатый нос и упрямый подбородок.

— Спасибо, — его рука против его воли потянулась к розоватому мясу, и он осторожно откусил кусочек. Когда последний раз он ел свежий бутерброд?

— Если хотите, я могу каждое утро приносить вам еду. У нас раньше в подъезде жила кошка, я ее кормила. Может, видели, она прихрамывала? А потом папа позвонил куда-то, и ее забрали.

Сергей помнил эту кошку, иногда они коротали ночи вместе. Кошка охотно шла к нему на руки. Ее не беспокоил запах и его социальное положение. Впрочем, она тоже была бомжом, только из животного мира. Правда, к бездомным животным люди относятся лучше. Они их жалеют. У кошки всегда стояла миска с едой. Кто-то даже сделал ей постель в коробочке из-под туфель. А однажды, ему стыдно даже вспоминать, он выпил ее молоко из блюдца, потому что был очень голоден. А еще он пробовал китикет.

— Как тебя зовут? — спросил Сергей, чтобы не возвращаться к постыдным воспоминаниям.

— Настя. А вас?

Бог мой! Да она даже обращается к нему на «вы»? Он не слышал подобного обращения со времен своего бродяжничества.

— Меня… Сергей.

— А отчество? Вы же старше меня?

— Можно и так, без отчества.

На лице девочки отразилось недоумение, но она быстро нашла решение.

— Я буду назвать вас дядя Сергей, хорошо?

Он кивнул, чувствуя спазм в горле. Что же ты со мной делаешь, Настенька? Ведь я уже привык к людской черствости. Ведь я здесь, на дне, чтобы меня унижали.

Наверху хлопнула дверь, послышались тяжелые шаги. Настя испуганно прошептала:

— Это мой отец. Я звонила в домофон, он знает, что я подъезде. — на ее милом личике появился страх, и Сергею захотелось защитить ее.

— Ах, вот ты где?! — на лестничной площадке возвышался мужчина с пивным брюшком. Он грозно взглянул на девочку. — Что ты здесь делаешь? Опять общаешься со всякой швалью? Или этот бомж к тебе пристает?

— Нет, пап. Я сама с ним заговорила.

— Ты, как та свинья, которая везде грязь найдет! То кошка блохастая, то этот, — он смерил Сергея презрительным взглядом. — Я дома с тобой разберусь! А бомжару этого в милицию сдам.

— Папа, он не виноват, что у него нет дома.

Сергей встал и снова посмотрел в лучистые глаза Насти. Ему показалось, что впервые за те полтора года, которые он бомжевал, он попытался расправить плечи. Попытался! Потому что тем, кто привык жить на дне, это очень сложно.

«И что за день такой сегодня выдался», — размышлял Сергей, выходя из подъезда. Возврата в прежнюю жизнь не существует. Невозможно прийти в офис устраиваться на работу в куртке с помойки, потому что ты решил измениться. Твое решение ничего не значит! Сначала надо добыть приличной одежды, вылечить синяки. Что толку об этом думать? У него нет ни копейки.

И все же, может быть, ему, Сергею Добровольскому, удастся повернуть нисходящую спираль? Бесполезно. Мир слишком жесток к тем, кто осмеливается мечтать, даже к молодым. Что уж говорить о тех, кто на пятом десятке остался без дома? Так сказать, решился на эксперимент.

Он рассеянно посмотрел на асфальт и увидел оброненные кем-то сто долларов. Он не поверил: нагнулся, поднял, повертел в руках хрустящую бумажку. Сто долларов. Что это? Еще один шанс напиться или купить чистую одежду и начать новую жизнь? Он спрятал купюру на груди.

— Эй, Серега, — крикнула Машка Рваное ухо с помойки, — Куда ты запропастился?

Он сделал вид, что не слышит. Прижал руку к груди. Может, все-таки закончить этот эксперимент: купить одежды, побриться и попробовать найти работу?

— Серега, иди к нам, скорее! — услышал он снова навязчивый голос Машки.

— Я приду попозже, — крикнул он ей, поспешно заворачивая в угол, чтобы не поддаться соблазну — накупить выпивки и всех угостить.

Ему нужно подумать. Он не сможет больше приходить в этот подъезд, где живет Настя. Он больше не позволит, чтобы эта девочка носила ему свои бутерброды. Он не осмелится больше взглянуть ей в глаза, пока не изменится. Другое дело — сможет ли он измениться? Но в этот холодный декабрьский вечер он мог признаться самому себе, что если он и попытается что-то сделать, то лишь потому, что увидел доброту в глазах десятилетней девочки. Доброту, которую он уже отчаялся увидеть.