Но я осталась и спутала все карты. Он убьет меня, как только поймет, что я его подозреваю. Хотя он мог сделать это еще в подвале. Тогда почему не сделал? Пожалел меня? Чушь. Уж если он решился убить своего друга, то какое значение для него могла иметь я?

Меня бросало то в жар, то в холод, я не чувствовала вкуса горячего кофе. Противный липкий страх. «Тебе надо уехать из России», — сказал Эмиль, когда мы шли по бульвару. Конечно, если бы я уехала, ему не пришлось бы дважды рисковать. И все же что-то здесь не сходилось. Мне срочно нужна дополнительная информация.

Я сняла трубку и набрала номер бабы Насти. Через несколько минут уже бежала пешком по знакомому маршруту, уговаривая себя, что я не должна трусить.

После чая я развалилась в кресле. Обед как всегда был вкусным. В уголке мурлыкал телевизор. Очередная реклама чистящих средств. Баба Настя взялась за вязание. Какое-то время я тихо сидела, размышляя. Мне хотелось, чтобы мой вопрос прозвучал естественно. Просто как обычное женское любопытство. Больше всего на свете мне не хотелось бы, чтобы баба Настя что-то заподозрила. Мы обсудили сериал, который смотрела баба Настя, и только после этого я решилась:

— Что вы знаете об Эмиле? Мы иногда встречаемся, но он неохотно рассказывает о себе. Словно у него что-то произошло.

Старушка довязала ряд и положила вязание на колени. Потом сняла очки с толстыми стеклами и посмотрела на меня.

— Они дружили с детства. Очень хороший мальчик, хотя какой он сейчас мальчик, настоящий взрослый мужчина, — она улыбнулась. — Из приличной семьи. Только не повезло ему в жизни. — баба Настя вздохнула.

— А что такое?

— Андрюша тебе не рассказывал?

— Нет.

— Ну и я не буду. Грустная история. Что тебя расстраивать? Ты вон и так с тех пор как сюда приехала, похудела. Кожа да кости. Приходила бы ты к нам почаще, я бы тебя кормила.

— Расскажите, пожалуйста. Просто мы с ним иногда встречаемся, и мне бы не хотелось попасть впросак. Мне тоже показалось, что он какой-то грустный, — придумала я на ходу, чувствуя, как часто бьется сердце.

— Андрей не считал, что он виноват. Он вообще никого не обвинял. Умел входить в положение. Сколько он тогда с Эмилем водки выпил. Я уже боялась, что сопьется. А он мне: «Баба Настя, я же не могу оставить друга в беде. Я боюсь, Эмиль руки на себя наложит». Я только и могла, что накормить их. Разве они меня слушали, что здоровье свое губят.

— Баба Настя, не говорите загадками. Я вас умоляю.

— Да нет тут никаких загадок. У Эмиля была невеста. То есть она и сейчас есть. Но… разве это жизнь, — старушка махнула рукой. — Я уж сколько ему говорила, чтобы он… Да ладно. Его дело. Но он же все деньги туда отдает, а она труп, труп почти. Надо отключить эти трубки. Даже родственники ее согласны, а Эмиль говорит, что пока она живет, он тоже может жить.

— Что произошло-то, авария? — тихо спросила я, уже не стараясь узнать все с самого начала.

— Эмиль и его невеста, они к тому времени уже заявление подали, возвращались с дачи. Эмиль за рулем. Какая-то иномарка, знаешь, они летают, как бешеные, вылетела на встречную полосу. Он свернул на обочину, а затормозить не успел. Врезался в дерево. У него-то подушка безопасности сработала, а Галя… — голос у бабы Насти сорвался, и она договаривала уже в слезах. — Он положил ее в частную клинику и оплачивает ее содержание. Хотя все врачи говорят, что надеяться не на что. Мозг уже умер. Она растение.

Бедный Эмиль. Теперь понятно, почему в его глазах постоянная грусть. И как поверить в то, что он мог убить Андрея? Оглушенная историей, я пошла в ванную комнату, чтобы умыться и не расплакаться. С нервами просто беда. Чуть что и слезы выступают. За этот вечер мы больше не возвращались к этой истории. И что-то еще расспрашивать, сил не было.

Я долго сидела одна в комнате Андрея, рассматривая его школьные фотографии. С Эмилем они учились в одном классе. На всех фотографиях они стоят рядом. Два маленьких смешных мальчика в школьной форме почти одинакового роста. Только у одного очки, которые делают его строже. На любительских фотографиях у Андрея замечательная улыбка. Он всегда был красивым. Даже ребенком. Красивым и добрым.

Все-таки я разревелась. Не могу я без тебя, Андрюшка. Не могу! И за что же мне такое несчастье — полюбить впервые в жизни и потерять. И даже не сказать «люблю». Он был уверен, что нет. Я же скрытная, вся в себе. Я Петушинская. Если бы можно повернуть время вспять, ту ночь. Ночь, когда… Я зажала себе рот и свернулась калачиком на его диване. Воспоминания не отпустят меня никогда.

Мы возвращались из маленького ресторанчика, куда я с трудом уговорила Андрея зайти поужинать. Конечно, он не дал мне заплатить. Даже разозлился, когда я стала настаивать.

— Лиза, ты совсем меня за мужика не считаешь?

— Ну что ты, напротив, — я находилась в состоянии легкого опьянения, когда некоторые сдерживающие барьеры рушатся. Провела рукой по его лицу. Обвела пальцем красивый изгиб его рта. Мы сидели в углу на диванчике в совершенно пустом зале. Даже официант и тот куда-то исчез. — Я считаю тебя настоящим мужчиной, — выдала я банальнейшую фразу, но он, не обратив на нее внимания, перехватил мои пальцы и начал целовать по одному. Теплая волна, поднявшаяся снизу, накрыла меня с головой, сбивая дыхание.

— Андрей, — я запустила руку в его кудрявые волосы, чувствуя их шелковистость и замирая от новых ощущений. Он нашел мои губы и поцеловал. Мир исчез, он провалился. Я забыла, где мы находимся. Вокруг все плыло от его нежности, от долго сдерживаемых чувств. Я не разрешала себе думать об этом. Не хотела начинать наши отношения и умирала от желания начать.

Андрей сунул деньги в принесенную официантом папочку и потянул меня за руку на улицу. Нас накрыла душная июльская ночь с ее фонарями, горящими рекламами и вечно спешащими автомобилями. Мы обнялись и прошли несколько шагов. Потом остановились и снова поцеловались.

— Как я этого боялась, — выдохнула я.

Он отстранился, и я почувствовала, что мне стало холодно.

— Мы еще можем остановиться. Что значит, всего лишь один поцелуй?

— Нет, мы дойдем до конца, — я снова прижалась к нему, чувствуя родное тепло, вдыхая его слабый запах туалетной воды.

— Ты уверена, Лиз? Ты не пожалеешь?

— Нет, никогда.

Я не могла вспомнить, как мы дошли до «Марко Поло», как я взяла ключ и под пристальным взглядом знакомой девушки-администратора прошла с Андреем по коридору. Мы поднимались пешком и останавливались на каждом лестничном пролете. Его губы, его руки становились все нежнее и требовательнее. И вот уже мой номер. Я открыла дверь, радуясь, что нигде ничего не разбросано. Отец приучил меня к безукоризненному порядку, и сейчас это оказалось кстати.

Мы не зажигали свет. Я расстегивала пуговицы на его рубашке, еле сдерживаясь, чтобы не дернуть изо всех сил. Потом прижалась лицом к груди и почувствовала, как билось его сердце. Его руки гладили меня по спине. Он старался быть нежным и не спешить. Даже слишком нежным.

Утром, перед тем как провалиться в сон, я поняла, что даже если мы останемся вместе, эту ночь нельзя будет повторить. Ни с ним, ни без него. Без него тем более. Если существует полное растворение в человеке, то это произошло. Когда умираешь, возрождаешься и понимаешь, что лучшее уже позади. И даже страшно. Сжимается все внутри и сердце бестолково летит куда-то, бьется в груди как залетевшая в комнату птица, которая никогда не найдет выход на свободу. Потому что свободы больше нет. А есть вечная и сладкая зависимость от другого человека, от его взглядов, настроения, улыбки.

Когда я проснулась, Андрея рядом не было. Сначала я подумала, что он в ванной, но, оглядевшись, заметила, что нет его вещей, которые я вчера разбросала вокруг. От разочарования я заплакала. Мне так хотелось прижаться к его небритой щеке и сказать, что так, как с ним, у меня никогда не было, и что я чувствую себя абсолютно счастливой. Почему он ушел? Не хотел меня видеть утром? Я часто слышала, как говорят, что когда все закончено, мужчине хочется побыстрее уйти. Исключение составляет лишь женщина, которую он любит. С ней хочется проснуться.