Заметив хлебную крошку в уголке его губ, Морин смахивает ее салфеткой. И в конечном итоге не выдерживает она, она первая нарушает это изматывающее молчание:

— А какой момент в нашей с тобой жизни был для тебя самым-самым счастливым?

Чарли откидывается на спинку стула, застигнутый врасплох.

— Смешной вопрос.

— Разве?

Чарли приказывает себе сосредоточиться, иначе брякнешь что-нибудь не то.

— Даже не знаю, что сказать, Мо. Их было так много.

Он чувствует, что нисколько не слукавил, сказал то, что есть. Он вообще не понимает, что такое счастье, зато хорошо понимает, когда его нету. Печали правят миром, они гораздо могущественней веселья. Однако он знает, что от него ждут точный ответ, и старательно вглядывается в почти стершиеся уже изображения на карте прошлого.

— Погоди, дай подумать. Ну а ты что скажешь? Какой твой самый счастливый?

— Когда родился Роберт.

— Я так и знал.

Нет-нет, он не обивал тогда больничный порог. Узнав, что стал отцом, Чарли отправился прямиком в табачную лавку и купил себе сигару. Сигар он не любил, но все равно купил одну, потому что во всех фильмах осчастливленные мужчины сразу хватались за сигару. От крепкого табака, помнится, его стало мутить.

Страх, вот что он почувствовал в тот день. Он и сам не заметил, как его окрутили. Все из-за того, что Морин залетела. Надо было быть осторожнее. Получше изучить собственный организм и повадки своего Мистера Стояка. Не он первый попался. Думал, что он умнее всех, все так думают, пока женские лапки намертво в тебя не вцепятся, во всю твою жизнь.

Когда появился Роберт, стало ясно, что теперь они завязли: вдвоем до самого конца, только он и она. Будут тянуть лямку лет тридцать, а то и все сорок. Это очень долгий срок. Это чертовски долгий срок. Но на свете существует много вещей, с которыми приходится мириться. Например, с войной. Ты должен быть еще одним в этой жизни, в этом твое главное предназначение. Жениться на еще одной. Произвести еще одного ребенка или еще нескольких. Делать то, что делали сотни парней до тебя, становиться в общий строй. "Стройсь!" — эхом отозвался в памяти приказ их сержанта, из тех дней, когда Чарли тянул лямку в армии… Чарли улыбнулся. Стройсь. К этой команде, собственно, и сводится вся жизнь…

— Ну что? Все-таки определился? — с настойчивостью спрашивает Морин.

Говоря по правде, был и у него самый-самый счастливый момент, пятнадцать лет назад. Это когда его дорогая жена забрала Роберта и уехала на месяц к родителям, перебравшимся к тому времени в Австралию. Единственная измена за всю супружескую карьеру, скоротечный роман с секретаршей из отдела комплектации рекламы. Морин даже ничего не заподозрила, а он весь млел и таял, непередаваемое ощущение. Чарли хорошо помнил, как проснулся однажды в ее квартире, снаружи по подоконнику прогуливалась сорока, потом она улетела, а он провожал ее взглядом, пока она не превратилась в маленькую точку. Он помнил запах кофе. И запах ее духов, похожие на аромат земли. Он помнил, как она гладила его лицо, когда ему отдавалась. Он думал о ней постоянно, изо дня в день.

Примерно через полмесяца после возвращения Морин секретарша уволилась, нашла работу где-то за границей, и больше они не виделись. Она стала последней его любовницей, после этого приключения Чарли спал исключительно с законной женой.

— Да, конечно. День, когда ты подарила мне сына.

И снова оба увязают в неловком молчании.

— Что слышно у тебя в типографии? — наконец говорит Морин.

— Они там занимаются всякой чертовней, пидоры проклятые. Всё хотят нас запугать.

Морин вдруг вспоминает, что за все эти годы только раз была у Чарли на работе, но тогда так и не поняла, что он там целыми днями делает. Он попытался ей объяснить, но она сразу запуталась. Не то чтобы это было очень сложно, но ей неохота было забивать себе голову. Естественно, Чарли она об этом не сказала. Она понимала, что далеко не обо всем следует рассказывать, и понимала гораздо лучше, чем ее муж.

— Теперь нашли себе очередное развлечение, новые технологии им подавай. Пытаются их нам навязать. Чтобы у нас было все как в Штатах… Компьютеры. Нажимай себе на клавиши, и текст тут же выводится на страницу. Говорят, от тебя нужно только одно — не перепутать клавиши. А набор? А компоновка отлитых строк? Это же ремесло, очень тонкое ремесло, существующее уже несколько веков. И что теперь? Все давние традиции и секреты мастерства на помойку? Мы не можем допустить, чтобы эти зарвавшиеся бизнесмены все порушили. А политики им потакают. Всем главное побольше урвать. А рабочий человек для них пустое место. Но у них ничего не выйдет, наша позиция твердая.

Он замечает в глазах жены знакомое отсутствующее выражение. Он уже собирался рассказать ей о разграничении сфер деятельности, существующем на данный момент в их профсоюзе, и о накопившихся разногласиях, но слова застревают у него в горле.

— Мне нужно в комнату для девочек, — говорит Морин, поднимаясь со стула и с трудом протискиваясь между их и соседним столиком. После рождения Роберта бедра ее раздались и с годами все больше раздаются вширь, несмотря на все диеты, несмотря на тренажеры и массажеры, несмотря на пробежки и утренние зарядки. Ее фигура не желает стройнеть, сохраняя характерные очертания немолодой уже дамы, мамаши.

Мамаша. Чарли смотрит ей вслед, невольно сравнивая ее силуэт с точеными фигурками двух идущих впереди двадцатилеток, втиснутыми в черные платья. И ему невольно вспоминается тот день, когда судьба наградила Морин этим титулом — мать. Стоило ли так радоваться этому дню? И чему, собственно, было радоваться, чем гордиться? Тем, что они окончательно влипли?

Морин возвращается. Прошло уже полчаса, а заказ им все не несут. Оба умирают от голода. Чтобы хоть чем-то заполнить это голодное молчание, Чарли решает устроить жене лекцию о положении дел в полиграфической промышленности.

Он все-таки рассказывает ей про строгое разграничение среди отраслевых профсоюзов, про непреодолимые разногласия, про тонкости горячего набора и линотипы. Она все это слышала уже много раз. И усвоила одно: похоже, он в этом своем наборном цеху не напрягается, вернее сказать, не слишком и нечасто. И тем не менее, в отличие от большинства ее знакомых, деньги получает неплохие — триста тридцать фунтов в неделю. Она с раздражением замечает знакомое выражение на его лице: сейчас начнутся жалобы на безнравственных обидчиков и притеснителей. Чарли очень огорчен тем, что "начальнички", так он называет всех, кто сумел пробиться на более высокие, чем он, должности, норовят навязать профсоюзу свои правила игры.

— …конечно, начальнички всегда давят. Это естественно. Если ты член профсоюза, то знаешь это, как никто другой. Само собой, и среди них попадаются приличные люди. Вот Мармадьюк Хасси, тот настоящий джентльмен. Но некоторые субъекты… особенно из этих, из выскочек… тот же Мердок… так вот, некоторые субъекты считают нас быдлом. Но мы заставим их понять, кто есть кто, это я тебе обещаю.

Морин наконец стряхивает с себя накатившую скуку, привычно закамуфлированную легкой полуулыбкой.

— Дорогой мой Чарли, технический прогресс все равно не остановишь — невозможно. Раз уж эти компьютеры где-то применяются, рано или поздно они появятся и у вас. Что вы сможете с этим поделать?

Чарли никак не ожидал, что Морин, вечно ему поддакивавшая, способна иметь другое мнение. На его лице отражается легкое изумление.

— Знаешь, детка, это сложно объяснить. Конечно, компьютеры должны появиться и у нас. Но когда? Вот в чем вопрос. Сейчас? На будущий год? Через пятьдесят лет? Кому решать? По-твоему, это должно решать только начальство?

— Начальству нужно налаживать ваши дела, так? Чтобы не прогореть, сохранить бизнес. Если им не удастся справиться с нынешними трудностями, вы же все лишитесь работы. А оставлять все по-прежнему невыгодно с экономической точки зрения.

После этой ее тирады изумление Чарли сменяется раздражением.