— Уксуса?

— Ну да.

— Не хочу, чтобы от моих окон воняло, как от гнилой картошки.

Кэрол хохочет, выставив напоказ белые крепенькие зубки. В ее выговоре легкая северная тягучесть. Чарли думает, что Кэрол "джорди"[4], хотя на самом деле она из Лидса[5]. Чарли пытается представить — и далеко не в первый раз, — какова она в постели. Теперешние девахи хорошо знают это дело, с ними наверняка не соскучишься. Весь мир помешался на сексе. Чарли оборачивается. Куча отбросов красуется у самой двери. Когда передние окна открыты, в кухню несет крепкой помоечной вонью.

— По мне, лучше гнилая картошка, чем все это, детка.

— Я попробую с уксусом. Как дела у Роберта?

Чарли пожимает плечами:

— Кто его знает. Он непрошибаемый. Как "китаец"[6].

— Мне кажется, он просто чем-то расстроен, — говорит Кэрол.

— Ну, это у него такое хобби. Кукситься. Если он улыбнется, то, боюсь, не выдержат щеки, порвутся с непривычки.

— Он хороший парень, правда. Просто много о чем думает.

Чарли хмыкает:

— Это точно. И как у него только голова не лопнет.

Ребенок начинает плакать. Кэрол бежит к нему, берет на руки и легонько покачивает, цокая языком.

— Шш, Нельсон, — бормочет Чарли. Маленькие дети всегда его смущают, он не умеет с ними разговаривать.

— Ути-ути, — приговаривает Кэрол, качая сынишку.

— Великий был человек, — говорит Чарли, не придумав ничего более подходящего.

— Кто? — спрашивает Кэрол.

— Адмирал Нельсон, — отвечает Чарли в некотором недоумении.

— Но я назвала его в честь другого человека, — говорит Кэрол.

Нельсон плачет все громче. Он извивается как уж и брыкается.

— Я, пожалуй, пойду, — говорит Чарли.

— Передайте привет Роберту. От меня.

— Мы почти не разговариваем. Он у нас сам себе голова. Постараюсь не забыть.

— До свидания, мистер Бак.

— Пока, Кэрол, пока, Нельсон.

Уже шесть часов. Темнеет. Дверь в их квартире металлическая, темно-серого цвета. Точно такая же, как в остальных квартирах. Муниципальная администрация закупила их по дешевке у морской компании. Так они стали частью сухопутного интерьера.

Чарли вставляет в скважину ключ, поворачивает И входит. Стрелка барометра на стене, сделанного в виде испанской гитары, замерла на стыке "умеренного" и "очень умеренного". Интерьер самой квартиры подчинен тому же принципу строгой экономии. Стены блекло-коричневые, отчего комната кажется еще меньше и темнее. Коричневая водо-эмульсионная краска тоже была закуплена где-то оптом. Морин терпеть не может этот цвет, но жильцам запрещено перекрашивать стены. Нельзя заменять дверные ручки, нельзя избавиться от дешевенького газового камина с имитацией поленьев, нельзя заменить пластмассовые выключатели, короче: хватит с вас того, что вы получили вместе с жильем.

Пятнадцать лет они тут, но статус их не изменился: не смейте ничего трогать, и стены и вся квартирная начинка по-прежнему неприкосновенны. Они с Морин тут только приживалы, подданные городских чинуш, оказавшиеся здесь исключительно по милости этих безымянных невидимок. А если прорвало трубу или, как обычно бывает зимой, отсырела стена, в их приемную хрен дозвонишься, сколько ни торчи в угловой телефонной будке.

Разумеется, Морин уже закончила пробежку и, разумеется, успела приготовить чай. Играет радио, негромко, в самый раз. Передают песню "Пина Колада". Он заглядывает сквозь сервировочное окошко в кухню и видит, что жена его уже при полном параде: красное платье, из которого она "выросла" еще несколько лет назад, на шее бусы из фальшивого жемчуга. Сейчас еще наденет туфли на высоких каблуках, накрасит губы яркой помадой и уложит волосы, намазав их гелем, который ей всучила парикмахерша.

Чарли знает, что все эти прихорашивания не имеют к нему ни малейшего отношения. Даже в лучшую свою пору, которая, увы, давно миновала, Морин не баловала его такими почестями. Просто сегодня по телевизору показывают сериал "Даллас", это для нее лакомство, сладкая прослойка между "Терри и Джун" и "Петрочелли". Чарли никогда не понимал, на черта ей так выряжаться, какая разница, в чем сидеть перед экраном, но кто их, этих женщин, разберет. Они не подчиняются законам логики. Зато сердце у них более доброе и отзывчивое, чем у мужчин.

Чарли знает, что с женой ему, что уж там скромничать, повезло. Сам он тоже не сказать чтобы свеженький, хотя волосы, тьфу-тьфу, пока не выпадают, и с помощью "греческого-2000" он закрашивает седину. Когда-то крепкое, с литыми мышцами тело стало дряблым, бока обвисли, что ни день на лбу и вокруг глаз появляются новые морщины. Нет, все-таки он молодец, что присмотрел себе жену помладше. Она и сейчас еще очень ничего, не пилит, отличная хозяйка и заботливая мать.

Кстати, где же Роберт? В своей комнате, где ж ему быть. Он вечно там торчит. Там или за стеной, у Кэрол, сидит слушает эти ее кошмарные, оглушающие пластинки. Домой Чарли обычно добирается как раз к накрытому столу, но в последние два года все реже и реже замечает Роберта на территории кухни, коридора или прихожей. Спит его сыночек допоздна, слушает радио, листает журнальчики. Как кончил два года назад школу с двумя "неудами", так и болтается до сих пор без работы.

Чарли снимает пиджак, вешает его на плечики и тщательно расправляет.

— Привет, детка, — не оборачиваясь, говорит он жене.

Потом оборачивается и смотрит на нее сквозь узенькие вертикальные щелки между разноцветными лентами, висящими перед кухней вместо двери, из-за них Морин выглядит как какая-то нарезка…

Услышав голос Чарли, Морин вдруг ощущает, какое дряблое у нее тело; от этого ее бега трусцой никакого толку. Она досадливо морщит нос, потом, сделав спокойное лицо, поворачивается к Чарли.

— Привет, Рок.

Рок. Это давняя их шутка. Когда-то, до встречи с Чарли, Морин обожала Рока Хадсона[7], самый любимый ее актер. Рок Хадсон был для нее воплощением настоящего мужчины. Ей казалось, что Чарли на него похож, но даже если и был, то теперь ни малейшего сходства, вот что делают с людьми годы. Но чтобы его порадовать, она иногда называет его Роком. И Чарли всегда сияет, услышав старое прозвище.

Она улыбается, как бы закрепляя шутку. У нее в запасе целый арсенал улыбок, уж на это она никогда не скупится. Улыбки, выражающие самые разные чувства, и для каждого чувства особый набор улыбок, раздаваемых без меры и без оглядки… Улыбки виноватые и ободряющие, изумленные и сочувственные, улыбки оборонительные и чертовски кокетливые. И все эти такие разные улыбки слились сейчас в одну — только для него, для Чарли, с особым подтекстом, лишь бы его порадовать, лишь бы ему угодить. Как знать, может, из-за одной такой улыбки он на ней и женился. Он абсолютно не замечает, что с годами эта улыбка существенно изменилась, что в ней явно проступает разочарованность. Но он видит только то, что ему специально и очень искусно внушают этой улыбкой: жена его счастлива, и спустя девятнадцать лету них все по-прежнему хорошо.

Она двигается с чуть нарочитым изяществом, памятуя, что на ней нарядное платье. Темно-рыжие тонкие волосы, очень густые, облегают ее голову наподобие шлема — прическа, напоминающая шевелюру Пурди из "Новых мстителей"[8]. А лицо самое обыкновенное, годы стерли с него все незаурядное. Хотя она на десять лет моложе, выглядит на сорок с хвостиком. Кроме Рока Хадсона в кумирах у нее теперь еще числится Патрик May эр[9].

— Как у нас с чаем?

— Погоди, не гони лошадей.

Чарли садится на шоколадный, с обивкой под вельвет, трехместный диванчик, рядом с которым стоит единственный в их доме книжный шкаф из четырех полок. Он набит английскими классиками девятнадцатого века в твердых переплетах: Диккенс, Гарди, Остин, сестры Бронте. Поблескивающие золотым тиснением корешки ласкают глаз. Когда-нибудь, решает Чарли, он непременно кого-нибудь из них почитает. А пока эти книги служат исключительно украшением, он заказал их по Граттоновскому каталогу — пятнадцать фунтов за штуку, по почте.