Знаменательно, к слову сказать, что по ревизской сказке, в Верхнем Аблязове, в этом большом селе, за двадцать лет не было ни одного беглого крестьянина и ни одного сосланного волей помещика на поселение.

А. В. Луначарский в своей речи о Радищеве высказал предположение, что родители Радищева, «люди добрые, могли осуждать своих диких соседей и рано заложить зерно мучительной жалости и огненного негодования в сердце подрастающего человека великой совести…»

Один из исследователей истории рода Радищевых сделал интересное сопоставление Николая Афанасьевича Радищева с фонвизинским Стародумом:

«Они принадлежат к одному поколению, оба они дети петровских служак. Оба «достают деньги» от земли, «не променивая их на совесть без подлой выслуги, не грабя отечество», — от земли, «которая… платит одни труды верно и щедро». И тот и другой — люди просвещенные и религиозные, хотя, может быть, и неодинаково учились. Один не захотел блистать при дворе, другой отказался от жизни в высшем кругу… Наконец, один словесно осуждает «злонравие» и «бесчеловечие» Простаковых, но отнюдь не отрицает крепостного права, считая только, что «угнетать рабством себе подобных беззаконно», другой своим отношением к крестьянам добивается их покровительства в бурную пору Пугачевщины…» [29]

У Николая Афанасьевича было семь сыновей и четыре дочери. Старшим был Александр.

Родился Александр Радищев 20 августа (31 августа по новому стилю) 1749 года. Все свое детство прожил с родителями в их саратовской вотчине — в селе Верхнее Аблязово.

Интересна история этой дворянской семьи в смене трех поколений. Дед — заправский царский служака, добытчик и собиратель семейного благосостояния; отец — расчетливый и деятельный охранитель устоев семьи; сын — человек новых веяний, шагнувший далеко вперед, бунтарь и мученик, ниспровергатель и разрушитель тех священных основ, на которых зиждилось существование предыдущих поколений…

Родные радищевские места были в те давние времена пустынным и малозаселенным краем, краем дремучих лесов и ковыльных степей.

Здесь, на Самарской луке, где раздольная Волга огибает утесы Жигулевских гор, гуляли Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо. Здесь подстерегала и грабила караваны торговых судов «понизовая вольница». Отсюда на всю Россию прогремело имя Степана Разина…

Сельская привольная жизнь открыла перед мальчиком задушевную, милую красу родной русской природы, навсегда привязала к Поволжью, научила любить родину.

Старые темные леса, степные просторы, моря золотых хлебов. Зимой — посвист метели, сугробы снега под самую крышу избенок…

Деревня с ее трудовой, терпеливой жизнью, старинными обычаями и обрядами — все это навсегда стало родным, дорогим и близким по незабываемым впечатлениям детства.

А первые впечатления детства нередко сохраняются на всю жизнь, и их теплый свет освещает человеку жизненный путь. Не ими ли Александр Радищев навсегда и накрепко связал свою судьбу с судьбою русского народа?..

Впоследствии он с душевной теплотой вспомнит «блаженной памяти» нянюшку Прасковью Клементьевну, великую охотницу до «кофею». «Как чашек пять выпью, — говорила она, — так и свет вижу, а без того умерла бы в три дни…»

Вспомнит он также и своего крепостного дядьку Петра Мамонова, по прозвищу Сума, — человека «просвещенного», чесавшего волосы гребенкой, ходившего в полукафтанье, брившего бороду и усы, нюхавшего табак и мастера поиграть в картишки.

Как часто простые люди из народа — эти вот крепостные нянюшки и дядьки — оказывались первыми учителями жизни своих воспитанников-барчуков! Точно так было и в данном случае: нянюшка Клементьевна и Петр Сума рассказывали мальчику сказки, пели песни о «разбойничках», «удалых добрых молодцах», о Степане Тимофеевиче Разине. В этих сказках и песнях перед мальчиком раскрывалась вековечная, страстная и горячая тоска народа о «вольной волюшке».

Петр Сума обучал барчука грамоте по традиционным псалтырю и часослову. Николай Афанасьевич заботился о воспитании своего старшего сына. К нему, как полагалось, был приглашен француз-гувернер. Но этот носитель европейского просвещения, отважившийся в поисках сытного и теплого местечка заехать в саратовскую глушь — «pour être outchitel» [30] — оказался беглым солдатом. И его, точь-в-точь как злополучного мосье Бопре в «Капитанской дочке», с позором прогнали с барского двора.

Мы мало знаем о детстве Радищева. С полной достоверностью можно сказать одно: детство его мало чем внешне отличалось от обычного детства провинциальных дворян среднего достатка.

Лет восьми Александра Радищева отправили в Москву: отец видел, что ученость доброго Петра Сумы имеет пределы и что мальчику нужны иные наставники, иные учителя.

Москва!..

«…Некогда в Москве пребывали богатое неслужащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые, беспечные, страстные к безвредному злоречию и к дешевому хлебосольству; некогда Москва была сборным местом для всего русского дворянства, которое из всех провинций съезжалось в нее на зиму. Блестящая гвардейская молодежь налетала туда ж из Петербурга. Во всех концах древней столицы гремела музыка, и везде была толпа. В зале Благородного собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою; улаживались свадьбы. Москва славилась невестами, как Вязьма пряниками; московские обеды вошли в пословицу. Невинные странности москвичей были признаком их независимости. Они жили по-своему, забавлялись, как хотели, мало заботясь о мнении ближнего. Бывало, богатый чудак выстроит себе на одной из главных улиц китайский дом с зелеными драконами, с деревянными мандаринами под золочеными зонтиками. Другой выедет в Марьину рощу в карете из кованого серебра 84-й пробы. Третий на запятки четвероместных саней поставит человек пять арапов, егерей и скороходов и цугом тащится по летней мостовой…»[31]

Эту Москву, о которой Пушкин писал, как о Москве давних, прошлых времен, как раз и увидел Александр Радищев в годы детства.

На восьмилетнего мальчика, приехавшего из саратовской глуши, большой богатый город, с огромными «боярскими домами», которые во времена Пушкина стояли «печально между широким двором, заросшим травою и садом, запущенным и одичалым», произвел сильное впечатление.

Но дело не во внешних впечатлениях, — сделавшись привычными, они скоро теряют остроту, — а в том новом и доселе неведомом круге интересов, в который мальчик вступил в Москве.

Александр Радищев жил в семье своего родственника, Михаила Федоровича Аргамакова, человека влиятельного и просвещенного, связанного родственными узами с директором молодого Московского университета А. М. Аргамаковым. Университетские профессора были частыми и желанными гостями в доме Михаила Федоровича. Больше того, они давали уроки его детям, вместе с которыми учился и Радищев.

Москву с давних пор справедливо считали столицей русского просвещения. Это, впрочем, не мешало поэту Александру Петровичу Сумарокову не без горечи и раздражения говорить, что в Москве все улицы вымощены невежеством «аршина на три толщиной».

По всей вероятности, этот нелестный отзыв Сумарокова объясняется тем, что Москва в те времена, по словам историка В. О. Ключевского, была городом «разнообразных крайностей». В его многочисленном дворянском обществе встречались «носители всех перебывавших в России миросозерцаний — от Голубиной книги до системы природы Гольбаха».

Москва была единственным тогда университетским городом, — университет был учрежден в ней в 1755 году по инициативе Ломоносова. В Москве печаталась вторая в России газета — «Московские ведомости». Летом 1756 года открыта была «в удовольствие любителей наук и охотников до чтения» университетская библиотека. При университете учреждены были две гимназии: одна — для дворян, другая — для разночинцев.