Вдали показалась россыпь разноцветных огоньков воздушного вокзала.

Расстегнув непослушными пальцами ремни и откатив геликоптер на стоянку, Бурри ощутил смутное беспокойство. Никак не удавалось уловить какую-то очень нужную и все время ускользавшую мысль. И вдруг мучительно заныло сердце. Почему же Аштау не подвергся омоложению? Сам не захотел? Или не успели? Как же так?! Ведь он был бы жив... Жив...

Бурри остановился, почувствовав, что на него смотрят. Это был диспетчер, молодой человек в строгом темном костюме. В просторном зале со светлыми стенами и потолком, рядом со светлой панелью огромного пульта этот человек казался существом другого мира, где нет места изменчивым человеческим чувствам, а есть только строгие цифры расчетов.

— Мне нужно в Южную Австралию, в Грампиану, — сказал Бурри.

Диспетчер кивнул и пощелкал выключателями пульта. На молочной поверхности заметались огоньки, словно на пульте разыгрывалась разноцветная буря, что-то щелкнуло, и металлический, лишенный обертонов голос машины произнес:

— Порт Амадиес. Пять часов на стратоплане или полтора на ионолете. От порта Амадиес до Грампианы местная линия — один час двадцать минут.

— Достаточно, — легким движением руки диспетчер выключил машину. — Теперь можно вычислить... Так... — Он задумчиво прищурил серые глаза. — Часов через двенадцать вы будете в Грампиане.

— Мне обязательно нужно уже утром быть в Грампиане, — сказал Бурри упавшим голосом. — Я не могу... Умер академик Аштау, мой учитель, и я спешу на его похороны.

Диспетчер покачал головой.

— Я понимаю, чего вы хотите, — вам нужен спецрейсовый стратоплан. В исключительных случаях право на него имеет каждый. Но, как вы понимаете, для этого нужен ряд объективных условий, которых в вашем случае я не усматриваю. Судите сами: академик уже умер, и ваше своевременное прибытие или опоздание ровным счетом ничего не изменяет.

— Позвольте... — Бурри заволновался, голос его срывался. — Проститься с академиком прибыли очень крупные ученые, они не могут ждать, у них срочные дела... Это же ясно... А согласно воле покойного кремировать его должен я.

— Понимаю. Но те, кто спешит, могут уже улететь, поскольку они, можно считать, уже простились с академиком. Ведь, в конце концов, все это традиция, условности, не больше. Впрочем, мы можем проверить верность суждения, подвергнуть ваши и мои доводы объективному анализу.

Диспетчер протянул руку с длинными глянцевитыми пальцами и снова вызвал каскад огней на пульте. Машина откликнулась незамедлительно:

— Приведенных доводов недостаточно для предоставления спецрейса. Они не удовлетворяют необходимым условиям в силу следующих причин...

И потрясенный Бурри выслушал, как машина повторила то, что сказал диспетчер, но еще более непреклонно и категорично. Событие, в глазах Бурри несоизмеримое ни с чем, в логических построениях машины стало некоей отвлеченной математической величиной, не соответствующей какой-то безжалостной формуле.

— Прекратите! — хрипло вскричал Бурри, и, наклонившись к самому лицу отшатнувшегося диспетчера, сказал сквозь зубы: — Как вы не понимаете, что есть вещи, которые выше вашей логики... выше всего, вы, кибернетический мыслитель!

Бурри опомнился, только миновав пятые или шестые двери, которые послушно распахивались перед ним и, пропустив, снова бесшумно закрывались. Они были все одинаковые — прозрачные, автоматические и до идиотизма угодливые.

В поисках выхода на площадь Бурри наугад заглянул в несколько комнат, и везде его встречал мягкий гул каких-то установок с большими зеленоватыми экранами. Перед ними сидели молчаливые люди, не обращавшие на него никакого внимания — они были слишком заняты. Наконец, он попал в просторную комнату с рядами столиков, украшенных цветами. Это была столовая. За одним из столиков сидел высокий мужчина в светлом. Услышав приближающиеся шаги, он поднял голову и посмотрел на Бурри. Что-то в его внешности сразу располагало к себе. У него были спокойные серые глаза и морщинки вокруг рта, придававшие лицу выражение дружественной скорби. Руки его устало покоились на полированной крышке стола.

— Я не помешаю вам? — спросил Бурри, останавливаясь.

— Пожалуйста!

Бурри опустился в кресло, и тотчас перед ним засветилось окошечко, снизу вверх медленно пополз список блюд. Бурри нажал кнопку, и в центре стола возникло круглое отверстие с бокалом рубиновой жидкости. Бурри с жадностью выпил.

Сосед заказал три различных фруктовых сока и, смешивая их, спросил:

— Вы где остановились, в гостинице?

Бурри бледно улыбнулся и невпопад ответил:

— Нет, утром я обязательно должен быть в Южной Австралии.

Собеседник удивленно взглянул на него:

— Не сможете. Вы выбрали очень неудачное время. А у вас действительно неотложное дело?

Бурри опустил голову.

— Да. Действительно...

И вдруг, ощутив необходимость поделиться с кем-то своим горем, торопливо начал рассказывать, кто такой Аштау и почему он, Бурри, должен быть к утру в Грампиане.

Мужчина слушал его сбивчивый рассказ, сдвинув брови и помешивая ложечкой в стакане.

Когда Бурри кончил, он поднял глаза и протянул руку:

— Давайте познакомимся. Рой Фарг, врач.

Рука у Фарга была сухая и горячая.

— Мстислав Бурри, — сказал Бурри и подумал, что недаром что-то в облике Фарга привлекло его внимание, — он напоминал Шанкара. Та же уверенность, ясность, те же точные сдержанные движения.

— Я не электронная машина, — сказал Фарг и испытующе посмотрел Бурри в глаза. — Мне ваши нелогичные доводы кажутся убедительными. Пойдемте, я постараюсь помочь вам.

— Как?! — Бурри даже задохнулся от неожиданности. — Кто вы такой?

— Я уже говорил вам — я врач Экстренной медицинской помощи Земли. Знаете о такой организации?

Бурри кивнул, еще не вполне осмысливая происходящее.

— И вы можете отправить меня в Грампиану? Или до порта Амадиес?

— Думаю, что до Грампианы. Давайте поспешим, а то до утра уже немного.

Выйдя из здания вокзала, они пошли по темному саду. Под ногами смутно белела дорожка, посыпанная светлым скрипучим песком. В кустах испуганно пискнула какая-то птица, шумно вспорхнула и тотчас затихла. Фарг негромко спросил:

— Вы обратили внимание, какой воздух? В нем прохлада и — замечаете? — тревожное ожидание чего-то.

Фарг поднял голову и на секунду остановился.

— Уже появилась синева... Это рождается утро. Какое чудо! Скажите, вам станет грустно, если вы будете знать, что подобное будет повторяться миллионы и миллиарды раз, и кто-то будет восхищаться этим? Но разве все это умирает вместе с нами? Разве не оставляем мы это бесценное сокровище своим потомкам вместе с жизнью? И мы — частица всего этого: утренней прохлады, вот этих темных деревьев и всего-всего, а мы — это вы, я, Аштау...

И после короткой паузы он добавил:

— Вы сейчас должны чувствовать все это острее, чем я.

Бурри молчал. Он подсознательно чувствовал, чем вызваны эти слова. Фарг знает, что после потрясений сегодняшней ночи, в этот тихий предрассветный час его, Бурри, душа обнажена, с нее сорван тот панцирь обыденности, который нарастал на ней год за годом вот уже двадцать четыре года.

Фарг ласково обнял его за плечи и повел дальше.

Впереди сквозь деревья проступило освещенное двухэтажное здание, на котором виднелась очерченная красным огнем эмблема Экстренной медицинской помощи — чаша со змеей на фоне Земного Шара.

Подойдя к широким просвечивающим дверям, Бурри оглянулся. Деревья отчужденно молчали, скрывая сотворение дня, вершившееся сейчас за их темными кронами.

Войдя, Бурри увидел большой круглый зал с низкими пультами вдоль стены. За каждым сидело по три человека. Некоторые из них, держа возле губ микрофон, что-то негромко говорили, остальные следили за извивающимися кривыми на экранах или напряженно слушали, прижимая к уху плоские круглые коробочки наушников. В центре зала перед тремя видеофонами сразу сидел худой старик, вокруг которого стояли и сидели мужчины и женщины, одетые в одинаковые белые куртки с красной эмблемой Экстренной помощи.