Зип расхохотался.

Смех его внезапно оборвался, когда он понял, что моряк тоже хохочет.

— Что это было? — спросил Джефф.

— А-а, Морская Тигрица, — ответил Луис.

— Что?

— Морская Тигрица. Новенькая с острова, наверное, это ее первый день здесь. Морская Тигрица. Так назывался один из первых кораблей, на которых пуэрториканцы иммигрировали на Большую землю.

— Да уж, это было что-то, — восхитился Джефф.

— Ты видел ее волосы? — Луис взмахнул руками над головой. — Вот сейчас она поедет в подземке, и все будут думать, что все пуэрториканки похожи на нее. — Он грустно вздохнул. — Надо принять нитроглицерин, — сказал он и скрылся в заднем помещении кафе.

— Что, был бы не прочь завалить ее на спину, а, моряк? — осклабился Зип.

— Ну, вообще-то она не совсем мой тип, — ответил Джефф.

Он отвернулся к стойке. Ему не нравилось разговаривать с развязным мальчишкой, ему не хотелось заводить с ним приятельских отношений — теперь, когда он был трезв и познакомился с Чайной, это едва ли было необходимо.

— Не твой тип, да? — повторил Зип. — А в чем дело? Тебе не нравятся испанские девушки?

— Этого я не говорил.

Зип закурил сигарету и выпустил струйку дыма. Он как следует обдумал свои следующие слова. Он сам не знал почему, но незнакомец начинал его раздражать. С одной стороны, ему хотелось, чтобы этот моряк страстно возжелал испанку, а с другой стороны, все в нем протестовало против того, чтобы он хотя бы притронулся к девушке. Это противоречие беспокоило его.

Нахмурясь, он заговорил:

— У меня есть несколько свободных минут. Если ты все еще интересуешься девушками, могу отвести тебя в хорошее место.

— Не интересуюсь, — буркнул Джефф.

— Нет? — удивленно нахмурился Зип. — Почему это? Что ты имеешь против пуэрториканок?

— Ничего. Просто девушки меня сейчас не интересуют.

— А зачем же ты сюда явился? Ведь за девушкой, верно?

— Верно, — согласился Джефф.

Его ответ окончательно разозлил Зипа.

— Так почему же ты не хочешь, чтобы я раздобыл тебе девушку?

— Я тебе сказал. Это меня больше не интересует.

— Тогда чего ты здесь околачиваешься?

— Это мое дело, — отрезал Джефф.

— Если девушки тебя больше не интересуют, почему ты не уберешься отсюда?

— Ты задаешь слишком много вопросов, — ответил Джефф.

— Да, это верно. Так что же?

— Ну так ответь и ты на один.

— Я не обязан…

— Зачем ты передал те пистолеты?

Зип вытаращил глаза:

— Что?

— Ты передал целый арсенал тем двум мальчишкам. В кого вы собираетесь стрелять?

Они сидели бок о бок у стойки, Джефф — положив на нее кулаки, Зип — прищурившись, пристально глядя на моряка. Остальные парни, за исключением Сиксто, отошли от музыкального автомата и расположились поближе к своему вожаку.

— У тебя очень большие глаза, бабушка, — сказал Зип, внезапно выбрасывая кулак в незащищенное лицо Джеффа.

Джефф, не ожидавший удара, попытался усидеть на табурете, интуитивно осознав, что совершит большую ошибку, упав на пол. Он ухватился за стойку, но не удержался, руки его соскользнули, он, падая, ногами, зацепившимися за кольцо табурета, вышиб его из-под себя и через мгновение очутился на полу. Он попытался смягчить удар о пол спиной, одновременно стараясь освободить от табурета ноги, когда кулак соперника снова врезался в его голову.

Он инстинктивно вскинул руки, все еще пытаясь освободиться от табурета, нелепо дрыгая ногами, но получил следующий удар в грудную клетку. Ему показалось, что из него вдруг вышибли весь воздух. Тут же Зип саданул его по шее, а потом удары посыпались один за другим, тяжелый ботинок угодил ему в правый глаз, у него наступил болевой шок, но все же он успел почувствовать тепло своей крови и подумать: неужто он позволит забить себя на полу в этом чертовом кафе? И еще успел услышать крик Луиса: «Что это вы делаете?! Ублюдки! Что вы делаете!» А над всем этим бедламом, или за всем, или вокруг раздался душераздирающий вой полицейской сирены.

Эрнандесу уже доводилось видеть такую квартиру. Он побывал не именно в этой, но в бесконечном множестве ей подобных в домах своего участка. В очень похожей он жил, когда был мальчишкой.

Передняя дверь вела на кухню. На ней стоял обычный замок; первая пластинка с отверстием была привинчена к двери, вторая врезана в пол, если они соединялись металлическим штырем, то открыть дверь было невозможно. В дальнем конце кухни располагалось окно, выходящее во внутренний двор. Пол кухни покрыт узорчатым линолеумом. Он был старый, вытертый у порога, у холодильника и у плиты, но чисто вымытый. Напротив плиты стоял белый лакированный стол, над ним на стене висело изображение молящегося Иисуса. Стены выкрашены в бледно-зеленый цвет, но из-за многолетнего грязного налета и въевшихся пятен они казались намного темнее. Краска на потолке и на стенах в нескольких местах потрескалась с годами и стала отслаиваться. На столе стоял тостер, накрытый куском полиэтилена. Кухня выглядела обшарпанной, но чистой. Он хорошо помнил точно такую же.

В зимние дни мальчишкой он сидел, бывало, на полу около плиты, играя в солдатики на чисто вымытом линолеуме. Его мать каким-то чудесным образом умудрялась готовить, хотя он сидел прямо у нее под ногами. В кухне всегда вкусно пахло ее стряпней, и было так уютно сидеть рядом с теплой плитой, оделяя каждого металлического человечка именем и характером. В доме Эрнандесов на кухне всегда было тепло, тепло от плиты и аппетитного запаха еды, тепло от мягкого маминого голоса, и это тепло пропитывало монологи малыша Фрэнки, адресованные его металлическим солдатикам.

В этот июльский день в кухне Гомесов было прохладно, несмотря на изнуряющую жару. С улицы послышался вой полицейской сирены. Миссис Гомес подошла к окну и закрыла его. Звук исчез.

— Всегда мигалки, — сказала она. — Всегда сирены. Ни дня без этого. — Она покачала головой. — А зимой еще хуже.

— Где мальчик? — спросил Эрнандес.

— В спальне. Фрэнки, пожалуйста, будь с ним помягче. У него серьезные неприятности. Но… он вряд ли осознает это до конца.

— Я постараюсь, — пообещал Эрнандес.

Она повела его через квартиру. В гостиной стояли гарнитур из трех предметов, телевизор, напольная лампа, с потолка свисала люстра с тремя светильниками разных цветов. Когда он был мальчиком, он делал домашние задания в гостиной, растянувшись на полу. В те дни телевизоров не было. По радио, он хорошо помнит, передавали «Таинственный омар», «История ведьмы», «Верховой Рэнфрю» и, конечно, «Тень» по воскресеньям. Он вырос с мыслью, что Лэмент Крэнстон — самое великое имя в мире. Теперь он смеялся, когда кто-нибудь упоминал об этом, но все же, вопреки смеху опытного и искушенного мужчины, это имя все еще затрагивало в нем струнку зависти и заставляло его ощущать благоговение где-то в глубине души. Лэмент Крэнстон — Тень. Воспоминания мальчика: волчий вой, а потом слова: «Вер-р-рхово-о-ой Р-р-рэнфрю», Дик Трейси каждый вечер в… пять?.. или в пять пятнадцать? Молоко на кухонном столе и крекеры, облитые шоколадом, — воспоминания мальчика. И вот теперь почти точно такая же гостиная — с похожими светильниками, в таких же блеклых цветах… только через нее шествовал уже мужчина, а не мальчик. Он прошел в спальню — она оказалась близнецом той, в которой когда-то спал он сам, и теперь, столкнувшись лицом к лицу с шестнадцатилетним мальчишкой, на лице которого явно читались боль и страх, Эрнандес-мужчина вдруг забеспокоился: а куда же ушел Эрнандес-мальчик? И что он растерял на этом длинном пути?

— Это Фрэнки Эрнандес, — сказала миссис Гомес.

— Привет, — воинственно произнес парнишка.

— Твоя мать волнуется за тебя.

— А ей совершенно не о чем волноваться.

— Ну, кажется, у нее другое мнение. Она проделала путь до полицейского участка, потому что она думает по-другому. Как насчет этого, Альфредо?

Альфредо глубоко вздохнул.