Я пытаюсь вспомнить и не могу. Да это и не важно. Такая ерунда, я проделывал это миллион раз.

— Наверное, просто чтобы проверить, сойдет ли мне это с рук. Ради острых ощущений.

— И ты еще меня считаешь странной? — удивляется Джуно. Я пожимаю плечами и подбираю еще один камешек.

Джуно опять проводит рукой по своим торчащим волосам. Затем делает долгий выдох и при этом становится похожей на сдувающийся шарик.

— Наверное, не важно, что я скажу, ты все равно не поверишь, — она ерзает и поворачивается ко мне лицом, — в 1984, в начале Третьей Мировой Войны, мои родители с несколькими друзьями покинули Америку и поселились в глуши Аляски.

— Третьей мировой не было, — замечаю я.

И тут же встречаюсь с ее недовольным взглядом.

— Так ты будешь слушать или нет?

Я поудобнее облокачиваюсь на камень и готовлюсь слушать.

ДЖУНО

В конце моего рассказа Майлс совершенно ошеломлен. Рот раскрыт, приподнятые брови застыли в немом вопросе. Наконец, он снова обретает дар речи и спрашивает:

— А сейчас?

— А сейчас что-то происходит с моими способностями. Со вчерашнего дня, я едва могу Читать. И уж точно не могу колдовать. Я даже с По ничего не могу поделать, хотя между нами уже была установлена связь.

— А мне покажешь эти свои подручные средства? — спрашивает он, и я осознаю, что пока говорила, он отбросил все свои насмешливо-скептические замашки и был искренним. Может, он и не верит всему, что я говорю, зато не сомневается, что я говорю только то, во что верю сама.

Уит научил меня читать язык тела — распознавать, как люди непроизвольно выражают свои чувства и мысли через жесты и выражение лица. Впервые Майлс сдал свою оборонную позицию и сделал первый шаг к тому, чтобы мне поверить.

И я, отвечая взаимностью, демонстрирую ему содержимое своего рюкзака. Он наблюдает, как я вытягиваю порошок слюды, камни, травы, мех и кости животных и расспрашивает, что для чего используется. Странно, но у меня такое чувство, будто, показывая ему все это, я предаю свой народ…раскрываю их тайну. И я, на всякий случай, даю нарочно туманные объяснения.

И не достаю драгоценные камни и золотые слитки. Уит настойчиво рекомендовал всегда прятать их от посторонних глаз. И, несмотря на то, что он предатель, совет его вполне уместен. Фрэнки предупреждал, что Майлсу не стоит доверять. Не хватало еще, чтобы мальчик из большого города удрал с машиной, деньгами и золотом, а я окончательно осталась ни с чем.

Я смотрю, как он изучает мешочек с толченым корнем боярышника, нюхает его и морщит нос.

— Ты таскаешь за собой уйму…вещей, — говорит, наконец, Майлс.

— Знаю, — отвечаю я, — Уит использовал все это для разных целей. А мне, в принципе, большая часть без надобности. Я применяю опал для всего, кроме Чтения огня. Но когда Уит рядом, пускаю в ход и остальное, чтобы его порадовать.

— С чего бы ему от этого радоваться? — спрашивает Майлс.

Мне неловко говорить об этом.

— Я Читаю лучше Уита. Он обучил меня всему, что знал о Чтении, а Колдовство я постигаю своими силами. Именно он обнаружил связь человека с Йарой и старался открыть разные способы соединения для разных ситуаций. Но у меня складывается впечатление, что он ошибается, и эти фетиши только все усложняют, хотя я бы никогда не посмела признаться в этом.

Я верчу в руках кроличью лапку и касаюсь пушистым талисманом своей щеки.

— Значит, Уит все это замутил? — спрашивает он.

— Да, хотя многое он почерпнул из обрядов различных мировых культур, особенно восточных, таких как буддизм и индуизм, что были особо популярными в Америке в шестидесятых. Я читала, что католики, чтобы сосредоточиться, используют четки или иконы, а буддисты — шарики молитве*, мандалы*, или свечи. Мне кажется, эти предметы, — я киваю на свою кучу, — для Уита выполняют то же назначение. Вот только, я начала подозревать, что сами по себе они не слишком значимы. Кажется, решающую роль играют намерения и сила воли человека.

(*Буддийские шарики молитве — традиционный инструмент молитвы используемый в различных формах. Они подобны другим шарики молитве, используемым в различных вероисповеданиях мира; этот инструмент известен так же, как буддийские четки. Состоит из определенного количества бусин-шариков, обычно из стекла, собранных на нить.

* Ма́ндала — сакральное схематическое изображение либо конструкция, используемая в буддийских и индуистских религиозных практиках. Прим. Редактора)

— Тогда почему ты продолжаешь использовать порошок слюды и свой опал?

— То, что у меня есть собственная теория, еще не значит, что я буду ее проверять, — говорю я, — это только размышления. Тем более, моя связь с Йарой с каждым днем слабеет. И я не рискнула бы в данный момент менять правила.

Вдруг я осознаю, что во время всего разговора гладила опал и прижимала его к груди, чтобы убедиться, что он на месте — связующее звено с коллективным подсознанием сверхорганизма. С Йарой.

Я чувствую, что пора уже сменить тему разговора, лезу в рюкзак и достаю книгу по движению Гейи. Перелистываю в конец, вынимаю фото, которое ношу при себе с того дня, как покинула Денали, и протягиваю Майлсу со словами:

— Это — мои родители.

— Старая фотка? — спрашивает он, приглядываясь.

— Меня еще и на свете не было, — подтверждаю я.

Пока Майлс разглядывает фотографию, я замечаю, что он несколько изменился. В нем появилась мягкость, которой раньше не было. И я понимаю, что все потому, что он полностью расслабился. Выглядит он по-настоящему милым.

И снова я позволяю себе посмотреть на него глазами Ном. «Заценить», — как сказала бы она. — Он красив утонченной, холеной красотой, а не той приземленной, грубоватой, как Кинай. Черты его лица — скулы, подбородок, орлиный нос — четкие и гладкие, будто вылеплены скульптором из глины.

Он смотрит то на меня, то на фотографию, сравнивая мое лицо с лицами родителей. И пока его озерно-зеленые глаза скользят по моим чертам, что-то внутри меня переворачивается. Это волнующее чувство появлялось у меня и раньше, когда утром я выходила из юрты и наблюдала красоту горы Денали, возвышающейся над нашим поселением. И не смотря на то, что я выросла там и видела ее каждый день, меня всегда покоряло ее великолепие.

Я думаю, это оно. Это знакомое волнение внутри. Майлс прекрасен. Неосознанно я прижимаю ладонь к груди, так же как я делала это каждое утро, не давая чувствам выплеснуться.

Предводитель обязан быть сильным. Чувства не должны влиять на поступки — напомнила я себе. Вскоре я должна стать Мудрецом общины. У меня были обязательства. У меня есть обязательства.

Это осознание выводит меня из задумчивости. Моя цель — найти и спасти моих людей. Я встаю, не могу позволить себе отвлекаться от важнейших вещей в моей жизни. Безопасность моей общины зависит от того, что я делаю, чтобы найти их. А не от траты времени на разговоры с парнем, которого, как он и сам признает, выгнали из школы по глупости.

Майлс воспринимает то, что я встала, как сигнал к завершению сеанса "скажи-покажи" и тоже поднимается на ноги. Он возвращает мне фотографию и говорит:

— Ты похожа на свою маму.

— Спасибо. Все говорят, что мы бы выглядели с ней как близнецы, если бы она не умерла, когда мне было пять, — спокойно отвечаю я, вкладывая фото в книгу.

Майлс колеблется, а затем говорит:

— Сожалею.

— Это было давно. И я ее практически не помню. Меня вырастили папа и община. И с того времени, как мама умерла, Уит был моим наставником.