Я со всей силы двинул ублюдку в лицо, раздавив пару угрей, которые лопнув, одарили мой начищенный до блеска ботинок жёлтым гноем. Руку он так и не отпустил, Анастасия рыдала, у неё начался приступ паники, и мне пришлось врезать каблуком по его морде ещё раз. Не знаю, что на меня тогда нашло, я просто защищал её, просто хотел, чтобы она была девственной в плане нарушений психики, и чтобы её представление о людях не было ни капельки запятнано цветом, который был бы хоть немного темнее светло-серого. Я бил эту лежащую тварь, которая сжимала одеяние моей любимой в кулаке. Я бил его даже тогда, когда его лицо превратилось в смятый блин, по которому было размазано всё содержимое – и кожа, и какие-то хрящи, даже серые с зеленым мозги. Всё это время я тяжело дышал, моя любовь дышала ещё тяжелее, но я и подумать не мог, что всё так случится и насколько невозможно будет потом исправлять эту ошибку.

Он был фактически мёртв уже как несколько минут, а я всё бил и бил. После этого я осматривал свои туфли – каблука в них не было, просто тонкая подошва - я вбил эту деревяшку ему в лицо и похоронил её под его черепом. И после всего этого, небесная ткань лучшего в мире платья по-прежнему находилась в его омертвелой хватке. Мне пришлось аккуратно оторвать кусочек тонкой материи, сжатой в вонючем грязном кулаке бездомного, но если честно, то поначалу я хотел оторвать его руку, эту безжизненную конечность, и скормить какой-нибудь собаке или отдать таким же бездомным ублюдкам, чтобы они её сожрали на ужин.

Но больше всего я хотел построить машину времени, чтобы вернуться на двадцать минут раньше и уехать с Анастасией домой, а после пересмотреть всю систему безопасности и защиты от проникновения низших слоёв в наш город. После этого случая, моя малышка уже не улыбалась, она конечно старалась это сделать, но выходило как-то натянуто, и меня ведь не проведешь, я смотрю на глаза, а они были полны ужаса и печали.

Я говорил… нет, я даже уверял её, что всё нормально, что всё хорошо, и это просто нужно забыть, но она мотала головой, приговаривала что я всё это время ей врал. Ещё она сказала, что всегда подозревала, что в ней живут эти чувства – сострадание, жалость, беспокойство, но она не могла понять, что они значат и когда их нужно испытывать. Моя любовь попросила показать ей других людей – я повиновался. Она попросила излечить десяток из них – я выполнил. Она приказала мне построить монолитные дома для проживания в этих трущобах – я нехотя, но сделал.

После было заведено только такое правило: она просила, а я делал. Лечил, давал еду, жильё, заботу, возможность зарабатывать, возможность тратить. Через год люди, которые раньше жрали голыми руками мёртвых собак и птиц, уже ходили на работу, тратили деньги в магазинах, покупали себе одежду, заказывали еду на дом и смотрели телевизор. Ещё через год я, по её требованию, я построил развлекательные центры, гипермаркеты, дворцы различных видов спорта.

Я смотрел на Настю – она отводила взгляд. Я просил – улыбнись, пожалуйста, улыбнись ради меня, вспомни как было раньше. Она смотрела на меня около минуты, а после шла делать себе молочный коктейль и долго сидела на пляже, смотря как волны приходят и уходят, приходят и..

В одно время мне казалось, что она сошла с ума. Всё-таки испытать такой шок, узнать, что люди бывают не только с улыбками на лице, одетые в хорошую одежду и празднующие дни благодарения в ресторанах. Велика вероятность сдвига в голове, и моя любимая девочка – уже не та, какой была ранее. Я прослеживал маниакально-депрессивное расстройство, хотя и не в такой стадии, в которой нужно бить в колокола и принимать меры. По крайней мере общалась со мной она адекватно, приводя логические доводы, строя двойные и тройные цепочки. Причём она делала это, даже того не замечая и не подозревая о существовании оных, но мне это жутко шло на руку, ведь это был показатель её интеллекта, показатель того, что она всё ещё в своём уме, а значит делает всё осознанно и по своей воле.

Примерно через три года после того инцидента, город трущоб превратился в огромный центр успешных и не очень людей. Площадь его территории была больше площади нашего города, а зданий было в три или четыре раза больше. Но это не был муравейник, нет, людей там было в меру, слишком мало для таких огромных пространств. Настя говорила, что свободные и большие пространства дают право на реализацию самого себя и на реализацию своих творческих идей, а также бизнес проектов, которые аналогично являются чадом творческого процесса.

На протяжении трех лет во мне нарастало бурлящее чувство недовольства, потому что недопонимание между нами достигало невероятных высот. Она была одержима идеей улучшения жизни этих людей, постоянно придумывая всё новые и новые достатки, которые мне необходимо было воплотить в жизнь. Но я не закатывал истерик или каких-нибудь разборок на повышенных тонах, я понимал, - её золотое сердце не позволяет ей сидеть на месте. И пока в её силах сделать так, чтобы люди были счастливы и в полной мере удовлетворены жизнью – она будет пользоваться такой возможностью. Такой уж у моей девочки был характер, такая любящая и добрая душа, которая чувствовала боль даже незнакомого ей человека. Поэтому я просто решил, что буду молчать и делать всё, чего она пожелает. Строить – без проблем, я построю тебе мегаполис, пусть эти псы в нём живут и развиваются. Лечить? Хорошо, замучу сотню больниц, пусть эти людишки никогда не болеют. Дома престарелых, отдыха, спорткомплексы, организация городских праздников, и пожелания счастливого Рождества по почте каждой семье? Конечно! Всё ради неё, главное, чтобы она улыбалась и была счастливой.

Хоть моя красавица больше и не делилась со мной своим счастьем, считая меня за врага народа, и даже спустя три года, охваченная этой абсурдной идеей по обеспечению трущобных людей всеми земными радостями, её тяга ко мне не усиливалась и находилась на дистанции, которая меня не совсем радовала. Несмотря на это, я всё равно был благодарен небу за то, что мог видеть её красоту день изо дня, слышать её голос (пускай уже и не такой нежный, но всё же), видеть, как она завтракает и вытирает волосы после душа, либо дурачится перед зеркалом (не подозревая, что я за ней наблюдаю, а иначе бы сразу перестала, либо захлопнула дверь ванной), смотреть за тем, как она спит (словно ангел, клянусь).

Мы сидели на пляже, уже темнело, мы молча смотрели на спокойные волны, всё казалось бесконечным и законченным. Весь этот закат поглощал половину горизонта, отдавая вторую половину синему морю. И понимаете, так было всегда, и так будет ещё сотню лет. Тогда я спросил:

- Зачем?

Она ответила резко, будто ожидала от меня этот вопрос очень давно.

- Что зачем?!

Я опешил от такой реакции, но решил не сдавать позиций.

- Родная, зачем ты делаешь всё это?

- Делаю что? – а после некоторого раздумья, добавила. - Даю людям право на жизнь? Того, что не делал ты? Того, что ты ДОЛЖЕН был делать и плевал на этих бедных людей?

Я достал сигарету и закурил – ветра не было и мне это удалось с первой попытки.

- Именно так. Ты дала им всё, дала им то, чего у нас не было первые годы, и что ты получила взамен?

Я смотрел на эти глупые голубые волны и ждал ответа.

- Удовлетворение.

- Боже, перестань, - я фыркнул.

- Они же люди! – крикнула она. – Они такие же, как и мы с тобой, у них точно такие же дети, которые.. будут у нас.. понимаешь?

- У нас будут дети? – презрительно заорал я. – Когда они у нас будут? Когда ты закончишь застраивать всю планету и уделишь мне время? Наконец отдашься мне? Как в первый раз, да? Твою мать..

Я вскочил, выкинул окурок и достал новую сигарету. Меня переполняла ненависть. Я не знал, как достучаться до неё, чтобы объяснить одну простую вещь – этих людей не изменить, и всё добро, которое сделано моей красивой девочкой, оно просто не имеет значения.

- Ты эгоист! Мы обязаны помочь им! Мы…

- Ты и так помогла им! Они живут как короли, живут как мальчишки с Уолл-стрита, которым подносят с одной стороны сигару, с другой стороны гильотину, а с третьей огонёк с серебряной зажигалки Zippo!