Вокруг установилась такая тишина, что слышны были лишь дыхание людей да писк дерущихся в кустах воробьев. Женя же не слышал даже собственного дыхания.

— Товарищ Маршал Советского Союза! — Женя задохнулся, едва ворочая омертвевшим языком, сглотнул сухоту. — Разрешите обратиться? Бывший курсант авиаучилища Седых. — Он поборол секундное замешательство, сдержал тяжелое дыхание.

— Да, да, пожалуйста. — Маршал, наклонив голову, приблизился вплотную, теперь виделись даже красноватые жилки на его уставших глазах.

— …Выпускной курс. Общий налет на истребителях… Ни одного замечания. Отчислен… Отец погиб на фронте… Мечта с детства. Прошу… Очень прошу… Ваших указаний. Пересмотреть решение…

— А кем вы здесь, товарищ Седых? — Маршал смотрел прямо в глаза Жени, словно пытался узнать все, о чем тот думал.

— Каменщиком. — Женя ответил и замер в ожидании решения маршала. «Сказал почти все. Может, надо было и об одиночестве матери. Теперь поздно. О главном сказал. Что же молчит маршал?»

— Как трудится летчик? — спросил маршал, оборачиваясь к сопровождавшим его генералам и офицерам.

— Работает хорошо, планы перевыполняет. Дисциплинирован. — Голоса командира части Женя не узнал, но все, что было сказано о нем, подбодрило, добавило сил.

«Спасибо, товарищ командир. Обиды на меня не затаили… хотя ругал крепко, когда я хлопотал об отпуске Паше».

— Разберитесь, — маршал обернулся к стоявшему с раскрытым блокнотом своему помощнику. — Надо помочь товарищу. Доложите после возвращения в Москву. — Маршал взглянул на Женю, замершего в ожидании решения, заметил, как он побледнел, тихо добавил: — Вам сообщат.

Группа двинулась вдоль строя. Женя долго еще смотрел на удалявшегося маршала, стараясь уловить в его походке, повороте головы, жестах возможные варианты решения. Взгляд теплый, располагающий, глаза внимательные, чуткие, жесты плавные. Значит — характер добрый, а раз так — отказать не сможет. Его слово — закон. «Надо помочь товарищу», «Очень надо, дорогой товарищ маршал, — мысленно повторял просьбу Женя. — Если бы знали, как надо мне, как надо маме, всем, всем надо. Должна же восторжествовать справедливость!.. Господи, неужели все возвратится на круги своя…»

— Вы что — не слышите!

Женя очнулся, поднял глаза и увидел стоявшего перед ним незнакомого офицера в застегнутой на все пуговицы шинели; его лицо было морковного цвета, правая щека подергивалась.

— Виноват. Не слышал.

— Кто вам разрешил обращаться к маршалу с такой мелочью? Вы за это получите! Нашел кому жаловаться! — Офицер резко повернулся, бросил на Женю колючий, раздраженный взгляд и заспешил на левый фланг, где находилась группа генералов и офицеров.

«Кто это? — подумал Женя. — Почему он разговаривал в таком угрожающем тоне? Разве судьба даже одного человека — мелочь? Как можно так разговаривать?.. Я же не обидел маршала вопросом, он выслушал внимательно, дал задание помощнику разобраться. Маршал есть маршал, но зачем же огораживать его от человеческих судеб. «Все хорошо, товарищ маршал. Как говорится — на Шипке все спокойно. Никаких проблем…» Ну, а в жизни не так. Сколько еще трудностей, невзгод, неустроенных судеб… Сколько ошибок, а их надо исправлять, кто бы ни совершал. И в данном случае — ошибка, люди перестраховались, проявили «сверхбдительность».

Глубокой ночью, когда все спали, Женя лежал с открытыми глазами и мучительно думал о своей такой незавидной судьбе. Слезы душили его, вспоминая прожитый день, он тихо постанывал, укрывшись одеялом с головой.

Утром он поднялся последним, едва передвигая ногами; обычно он вскакивал раньше других и спешил на зарядку; теперь же, когда бессонная ночь и горькие мысли погасили огонек надежды, не хотелось ни идти, в и бежать, ни думать. Женя все делал автоматически: умывался, одевался, завтракал. На настойчивые расспросы забеспокоившегося Паши ответил резко, давая понять, что разговора не будет. Потом подумал: «За что парня обидел?»

На стройке Женя надел фартук, принялся за работу.

К обеду выяснилось, что его кладка никуда не годится. Обругав Женю, бригадир тут же сбросил наземь верхний ряд кирпичей…

Женя подошел к старшему, помялся и рассказал о своем настроении. Тот ухмыльнулся и резко бросил:

— Если все, Седых, будут работать только по настроению, то мы коммунизма не построим еще сто лет.

— Не могу я сегодня, поймите вы. Трудно мне…

— Ладно, — согласился старший. — Пойдешь на погрузку. Там повеселее. Только за краном смотри, а то крановщик опустит на твою голову бетонную плиту.

— Так я пойду?

— Иди, иди. Скажешь там крановщику, что я послал.

В тот день Женя едва доработал до конца смены. Все. Это конец. Вокруг темнота. Дальше — никакого просвета, никаких надежд. Пойти к дневальному в соседнюю казарму, к пехоте. Поболтать с дежурным — пехота любит рассказы об авиации, он часто бывал у них и каждый раз «расскажи да расскажи». «Дежурный уснет, у него ключи от оружия. Возьму ТТ. Тульский. Токарев. Холодная, вороненая сталь ствола. Медный патрон. Только один. В ствол… Что ж — неудачнику на этом свете делать нечего. Хотя — это в общем-то очень глупо. А мама? С кем она, моя бедная мама? Да, мама, трудно тебе, но и я не могу больше. Я лишен мечты. За что? Я не могу больше жить. Прости меня, моя бедная мамуля. Я, видно, плохой сын. Чего-то во мне не хватило. Жизненной стойкости, наверное. Рос без мужского догляда и вырос хлюпиком. Мужчин взращивают настоящие мужчины. Оставаться без мечты — без руля и без ветрил — нельзя. Я не смогу так жить».

Он не знал, что маршал сразу после возвращения в Москву потребовал личное дело бывшего курсанта Седых, прочел служебные и летные характеристики и написал на углу справки, затребованной по его указанию: «Вернуть тов. Е. Седых в училище. Завершить летное обучение с присвоением ему офицерского звания. 22.12.50 г.»

Решение отправили из Москвы почтой; среди обилия различных документов оно несколько дней «спускалось» с верхней ступени по множеству инстанций, обрастая резолюциями и указаниями.

…Дневальный оказался хорошим парнем, любителем послушать интересные истории, и Женя сразу же расположил его, рассказав о том, как первый раз поднялся в небо, как впервые прыгал с парашютом из кабины По-2. Дежурный стоял рядом и слушал. Женя изредка бросал на него короткие взгляды и мысленно торопил его: «Чего же ты торчишь здесь? Тебе уже отдыхать пора. Вон и глаза в штопор завалились. Иди, друг, иди в свою келью баиньки». Дежурный будто внял безмолвным советам Жени и отправился в комнату отдыха.

Новогодняя ночь длилась долго; большинство солдат, постояв возле установленной в казарме нарядной елки и послушав импровизированный концерт, отправились спать. Затихла радиола, погас свет в спальных помещениях, сник дневальный, опершись на тумбочку; из комнаты отдыха слышались легкий храп и посвистывание спящего дежурного. «Пора, — сам себе приказал Женя. — Скоро смена дневального. Тот, новый, будет бодрствовать до утра». Женя полистал для вида подшивки газет и незаметно прошел в комнату дежурного. Теперь осталось нащупать в его кармане связку ключей, вынуть, открыть стоявший у стены ящик с пистолетами.

Укрывшись за высоким, узким ящиком с оружием, Женя прижался к стене. В голове гудело, ноги подкашивались, ощутимо дрожали пальцы рук. «Как же я смогу залезть в чужой карман… Это же подло. Человека же потом засудят. Из-за меня засудят. Нет! Не могу…»

Он осторожно выскользнул из комнаты, постоял для видимости возле стенной газеты и, пройдя мимо дремавшего дневального, вышел на улицу и зашагал к своей казарме.

— Ты где был? Тут тебя искали! — встретил его дневальный.

— Кто искал?

— Командир. Ругался…

— Не знаешь, зачем искал? — Женя почувствовал легкий озноб. «Никому здесь не нужен и вдруг — искали. А, наверное, решил выговорить угрозы офицера из комиссии за обращение к маршалу… Что ж, пусть высказывает, не страшно».

Повернулся и застучал каблуками сапог по ступенькам. Его нагнал дневальный, когда он повернул за угол казармы: