Перед уходом из штаба Скорняков позвонил оперативному дежурному. Голос оперативного узнал сразу: полковник Вадим Прилепский. В одной части служили. Хороший офицер, храбрый и решительный. С командира звена его заприметил, помогал парню по службе. Вадим самозабвенно любил свою мать — она растила его одна. Вадим — незаконнорожденный ребенок и был очарователен, как истинное дитя любви. Женщины засматривались на него: высок, строен, глаза голубые; говорят, что летчики — рядом с небесной голубизной, оттого, мол, у них в глазах васильки-то и расцветают. Как знать, может, и так.

Воспоминания покинули Скорнякова, как только он свернул в самую дальнюю полутемную аллею. Здесь Анатолий Павлович сразу же ощутил ночную прохладу, сырость, запахи прелых листьев; сюда доносились звуки улицы, чей-то грубый, хриплый голос из-за забора, отделявшего военный городок от овощной базы.

Скорняков остановился в нерешительности, посмотрел по сторонам и торопливо пошел обратно. Им вновь овладели завтрашние заботы: приближались ракетные пуски на полигоне, и теперь уж никак нельзя откладывать поездку к ракетчикам. Поговорить с людьми, посмотреть, поизучать самому лично. Пора познакомиться с ракетным комплексом не в классе, а там, на стартовой позиции; главный инженер говорил, что система доведена до совершенства и главное — надежна в эксплуатации.

О сыне вспомнил. Как-то там Сашка управляется? Не думал, не гадал служить рядом с сыном, да вот судьба свела. Не хотелось, чтоб рядом служил, — прислали. Батареей командует. Хорошо, если смог одолеть текучку, определить самое важное направление в работе, увлечь людей. Люди… Разные характеры, разное отношение к делу, разность возрастов… Командир первой батареи на четыре года старше Сашки, да еще, говорят, с высоким мнением о своей персоне — стихи пишет. Непросто в такой обстановке ему командовать. Ой как непросто! Теперь каждый считает себя личностью, и чуть ли не каждый — талант. Вспомнился разговор со Снежковым.

— Почему-то в последнее время больше говорят о личности, ее становлении, более чутком и требовательном к ней отношении… В наши с вами лейтенантские годы мы больше слышали о миллионах тонн, о миллиардах пудов. И вдруг — человек! Становление личности! Или жареный петух в одно место клюнул?

— Видимо, Анатолий Павлович, в те годы не до того было. Надо было сначала вырваться из «обильной и бессильной», потом восстановить страну после тяжелой войны, с людей телогрейки надо было снять, одеть их в пальто, дать жилье. Не было соответствующей обстановки — люди работали как волы, годами без отпусков и месяцами без выходных дней.

— А разве сейчас можно вполсилы работать?

— Я не о том. Но в работе теперь имеется возможность видеть каждого, замечать яркие индивидуальности.

Времени для развития личности больше стало. Вот мы о ней и заговорили.

Старший лейтенант Скорняков. Сын. Сашка. Комбат. Кем он будет? Личностью? Как знать… Да, надо завтра лететь в дивизион. Нельзя откладывать ни на один день. Посмотреть обустройство, а заодно и с Сашкой поговорить, подсказать ему что-то из своего опыта. Урок прошлого года зарубкой в памяти на всю жизнь остался… Ох и намаялся тогда! Зима на носу, а люди на неустроенной пока позиции в палатках, техника не укрыта. Увидел сам. Словно кто толкнул — съезди да посмотри. Взял вертолет и — как снег на голову. Командир дивизиона — розовощекий крепыш-майор и все, кто докладывал о благополучии, получили свое, но те семь дней и ночей Скорнякову пришлось и спать в палатке, и есть, и ходить в резиновых сапогах… Почему-то у молодых начальников нет того беспокойства, что в достатке у людей старшего возраста. Нет хозяйского догляда: казарму не доделали — бросили, взялись за котельную — котлы заслали не той марки, снова за казарму. Хватились — стеклить нечем, никто не проверил, не посмотрел. «Строители виноваты». Виноваты, конечно, а где же твой командирский глаз, черт тебя подери! Не стройка, а шарашкина контора! Вам здесь жить, нести службу, а вы — словно постояльцы. Канализация испортилась — никому дела нет. Вали на строителей, а работы — на полдня. Снег падать начал, пустили котельную, согрелись, вроде бы повеселели люди, но ненадолго — мотор от перегрузки вышел из строя. Почему не подключили второй мотор? Некогда, другим делом занимались. Вскипел, конечно: «Вы мне очки не втирайте! Когда вы успели стать такими равнодушными? Вам же тридцать пять! А вы только и твердите: «Того нет, другого не завезли». Когда будете планово работать? Спать нельзя, если знаете: что-то не доделано, что-то не завезено, чего-то не хватает! Люди-то у нас хорошие, трудолюбивые, но еще лучше должны быть руководители. Все дело в организаторах. От них все зависит. И опять пришлось того начальника вспомнить, что к зиме не подготовился.

— Знаете, чего вам в вашей шарашкиной конторе не хватает?

— Чего? — обидчиво спросил неудачливый офицер.

— НЭП вам нужен!

— НЭП? — повторил за Скорняковым офицер.

— Да, да! НЭП — наведение элементарного порядка…

Не всем, видно, дано умение распределять внимание и время. Как при полетах в облаках. Там, в кабине истребителя, взгляд от одного пилотажного прибора к другому, от него — к третьему, и так весь полет. Не заметишь крена на авиагоризонте — высоту потеряешь, прозеваешь взглянуть на прибор скорости — того и гляди, загремишь к земле.

Скорняков давно привык замечать главное. Порой текучка закручивала, как в полете ночью или в облаках. Встряхнешь головой, осмотришься, определишь главное направление — и пошли дальше. Многим кажется, что все, кто власть имеет, без труда могут решить самые сложные вопросы. Как бы не так! Чем ответственнее должность, тем труднее решать различные проблемы, ибо дело приходится иметь не с двумя-тремя инстанциями, а с десятками, да многие к тому же различных ведомств; по телефону переговори, фонды выбей, лично уважение засвидетельствуй, расскажи о делах своих. Одни шли навстречу, помогали. А другие наобещают горы, а на поверку — одни разговоры. Всякое бывало… Хорошо, когда помощники деловые, думающие, инициативные, на них и опереться можно, но сначала научить, а это не всегда удается. Действительно, талант руководителя в том, чтобы находить и растить другие таланты.

Услышав ревун, командующий округом ПВО Скорняков сразу же кинулся к штабу, на ходу прикидывая возможные причины тревоги. Бежал, расплескивая лужи, не разбирая дороги, гася яркие светлячки звезд; он знал, что отлаженная система оповещения сработала надежно и в эти начавшие отсчет секунды о тревоге уже знают все, кому это положено. В машине, рванувшейся в сторону командного пункта, снял трубку радиотелефона и вызвал оперативного дежурного КП. Тот ответил сразу же: появилась контрольная цель, назвал ее удаление и азимут. «Все пока идет как предусмотрено, — удовлетворенно подумал Скорняков, — главное — вовремя изготовить участвующие в учении или тренировке силы, а уж остальное, как любят говорить спортивные комментаторы, дело техники».

— Действуем по ночному варианту. Поняли?

— Вас понял! Ночной вариант! — глухо ответил оперативный, и все стихло.

Взглянул на часы и мысленно представил себе, как в это время сотни оттренированных командирами людей устремились к пусковым установкам ракетных комплексов, в кабины радиолокационных станций, к стоянкам истребителей-перехватчиков, и ему стало как-то спокойнее. Конечно, все, что сейчас делалось в подразделениях, трудно было представить себе, но главное, что делалось там — в лесах, на аэродромах, на боевых постах, он представлял четко, ибо прошел все это сам, пропустил эти тревоги через свое сердце, когда командовал полком. Его люди знали свое дело, и он надеялся на всех вместе и на каждого в отдельности.

Недавно Лисицын упрекнул его за то, что он излишне оберегает людей. «Уж коли надели погоны, — требовал Лисицын, — пусть запах пота почувствуют. Как говорится: тяжело в учении — легко в бою». А почему мы не должны их беречь, спросил Скорняков и, не дождавшись ответа, сам же и пояснил. Тренировки — очень хорошее дело, но именно — тренировки, а не сидение в кабинах, отчего, как известно, и происходит одна из распространенных в двадцатом веке болезней. Уж коли организуешь тренировку, так сделай так, чтобы у людей спины от боевой работы и напряжения взмокли. Самое гиблое дело — ждать и ничего не делать. Суворовское «понимай свой маневр» и в наши дни не теряет своего значения. Вот хотя бы полк Леонова. Этот полк хоть ночью, хоть днем, зимой или летом подними по тревоге — он весь до самого левофлангового солдата нацелен, устремлен на бой; другой же полк, Корзунова, например, потянуться любит, к маршу готовится, словно старуха на базар собирается, шарит, ищет в темноте, а все равно что-нибудь да забудет. Почему так? Потому, что Леонов тренировки проводит — любо-дорого посмотреть, не часто, но уж зато с полной выкладкой, с маршем, с оборудованием новых позиций. Корзунов же чуть ли не каждый день людей дергает, сам весь в мыле от ненужной беготни. Кому такая тренировка нужна? Вот и пришлось отменить ее. Чего зря людей мучить? Пусть те, кому положено спать, — спят, кто должен дежурить — дежурят, а командир Корзунов пусть ночь подумает хорошенько вместе со своим штабом и к утру доложит план настоящей тренировки.