— Разрешите? — Из-за стола, уставленного множеством телефонов и экранов отображения воздушной обстановки, поднялся полковник Прилепский.

Скорняков, не отрывая взгляда от карты, согласно кивнул. Наконец-то. Решился. Прилепский выждал, пока командующий посмотрел в его сторону, и начал докладывать:

— Отражение массированного налета «противника» потребует…

— Мы сами знаем, чего оно потребует! — оборвал Прилепского Лисицын. — Чего вы лезете не в свое дело? Порядок взаимодействия давно определен. Офицеры управления подготовлены. Это не вопрос!

Прилепский осекся на слове и обескураженно посмотрел на Лисицына. «Что же это такое? Ведь я же дело хотел предложить. Черт дернул ввязаться, лучше смолчал бы».

— Продолжайте, — донесся до него знакомый голос. Скорняков поднял ладонь, словно предупреждая Лисицына. — Что предлагаете, Вадим Витальевич?

Прилепский вздрогнул, услышав свое имя-отчество. Ослышался, конечно. Вроде бы и не принято так.

— Что предлагаете? — переспросил Скорняков.

Прилепский коротко доложил.

— Убедительно, — согласился Скорняков и, дав задание штабу, снова принялся то рассматривать карту, то ходить возле нее. Зря отмахнулся Лисицын — прав Прилепский. Ночь, начнется налет, в воздухе десятки самолетов. Молодец, Вадим, не побоялся. Другие спешат в рот начальству заглянуть, боятся высказать свое мнение. А вдруг — вразрез? Плохо это… Не многим нравится активный подчиненный. Легче работать, когда тебя внимательно слушают, записывают, молчаливо соглашаются со всем, что говорится. Может, стареем — раньше чаще лезли в драку, сам не раз получал синяки и шишки. Теперь же некоторые стараются побыстрее получить пироги и пышки. Нередко люди сидят и молчат, видимо, следуют поговорке: «Слово — серебро, а молчание — золото». Нет, не нашего времени эта пословица. И даже вредна. Она порождает соглашателей. Вспомнилось недавнее совещание в центре, когда многие не восприняли предложение старшего начальника, но молчали. В перерыве же сразу кинулись в атаку: «Явная ошибка. Надо сказать!» «А что же ты не поднял руку и не попросил слова? Скажи! Потом век помнить будешь». — «Пусть другие — нам еще рано с предложениями выступать». Да, вздохнул Скорняков, кое-кто приспособился, боится лишний раз потревожить начальство, правду о деле высказать. Ни тебе споров, ни обсуждений. Так-то оно спокойнее. Прилепский не побоялся сегодня. Смелее стал.

После Прилепского встал оператор полковник Тужилин. Его предложение по распределению сил приняли с ходу, никто против не высказался, все было учтено и просчитано на ЭВМ. Машина такие задачи решала быстро и точно. Это Скорняков знал и доверял машине полностью. Цифры, рассуждал он, машина любит и оперирует с ними играючи, только успевай запоминать. И на бумагу выдаст все, до последней точки.

И все-таки Скорняков не чувствовал облегчения, что-то скребло внутри, мешало оставаться спокойным. Почему два направления? А стык? Он наверняка будет использован нападающей стороной. Одно направление, туда основные силы. А если ошибка? Что тогда? Конечно, в военном деле почти невозможно предусмотреть все в полном объеме, но здесь, как нигде, не должно быть ошибок и просчетов, ибо в условиях войны каждая ошибка — это огромные потери… Не должно ошибаться военное ведомство. Не должно. Искать и находить пути оптимального решения. Предусматривать различные варианты. Просчитывать все боевые потребности. Создавать резервы.

Мысль о резерве возбудила его, он почувствовал облегчение, будто сбросил груз с плеч.

— Оставьте в резерве, — сказал он, — две эскадрильи перехватчиков.

«Если ошиблись в определении главного направления, — подумал он, — используем резерв. Будет чем заткнуть прорыв. Резервом перевеса, конечно, не создашь, но часть сил «противника» можно отвлечь, а если удастся, то и втянуть в затяжной бой».

— Все согласны? — Скорняков обвел взглядом присутствующих офицеров.

После того как все разошлись по своим рабочим местам, Скорняков с Тужилиным отошли в притемненный угол зала, чтобы поговорить с глазу на глаз. Тужилин отвечал односложно, больше «да» и «нет», но смотрел на Скорнякова как-то по-детски обиженно, словно просил защиты.

— Вы правильно заметили, товарищ командующий. Мы ни предложений не приучены высказывать, ни рекомендаций. Приучили нас язык за зубами держать. А если есть идеи — иди к шефу. Одно скажу, товарищ командующий, надоело быть мозговым донором.

Скорняков осмотрелся и заметил входившего Лисицына. Почему Тужилин так внезапно закончил разговор? «Мозговой донор». Оригинально. Не раз встречался с Тужилиным. Всегда с докладом аккуратен, точен, мыслит не шаблонно. Отличный оператор. Сын командира РККА! Столько довелось человеку пережить… На четвертый день войны немцы ворвались в гарнизон на юге Литвы. Жен и детей командиров сразу начали расстреливать. На его глазах немцы мать и младшую сестренку убили, он же с соседским мальчишкой успел в погреб спрятаться до вечера. В темноте вышли — и в лес. Четверо суток шли по лесу, пока не наткнулись на хутор, где-то на севере Белоруссии. Там их и приютила белорусская женщина Алеся; всю войну поила, кормила, а мальчишки ей по хозяйству помогали. В сорок четвертом партизаны пришли на ночевку, с ними и упросился Колька Тужилин. В разведку ходил, связным не раз посылали. После войны, когда муж с фронта вернулся, Алеся усыновила обоих, вырастила, заботилась, как о близких, и называла их сыночками. Подросли ребята, школу кончили. Митя в колхозе остался, а старший — Николай захотел в военное училище.

Каждый год в отпуск приезжал и подарки отцу с матерью привозил. Служил и на востоке, и на севере, и везде о нем самое хорошее мнение. Экзамены в академию сдал на «отлично». Горел на работе! А потом сник, замкнулся. Не может же способный человек с ясным мышлением отмалчиваться. Не те времена. Сейчас больше бойцы-пулеметчики нужны, чем подносчики патронов. Нельзя ни Тужилину, ни таким, как он, оставаться в роли подносчиков патронов. Пора и за пулемет. Пришло время о Тужилине позаботиться. «Мозговой донор…» Таких офицеров растить надо, из них то-о-лковые руководители получаются. «Но почему я об этом так поздно узнал, — корил себя Скорняков. — Люди молчаливо отсиживались на совещпниях, и это не беспокоило тебя…»

— И все-таки, Николай Николаевич, — Скорняков взял за локоть Тужилина, — почаще лезьте в драку, спорьте, доказывайте, вносите предложения. Без боя ни одну высоту не возьмешь! Ваши высоты ждут вас! А разговор мы продолжим.

Скорняков улыбнулся и заметил, что глаза Тужилина посветлели, уголки губ чуть приподнялись в едва заметной улыбке, весь он оживился и, как показалось Скорнякову, преобразился, стал выше ростом. Широкие плечи развернулись, спина выровнялась, стала по-строевому прямой, чуть длинноватые руки полусогнуты в локтях. «Конечно же, — мысленно рассуждал Скорняков, — он сейчас не бросится доказывать и спорить, но что-то в нем должно измениться. Помочь ему надо. Да и по службе пора выдвигать».

Они сели — каждый на свое место; Скорняков придвинул к себе вычерченный операторами план-график варианта боевых действий. Работа Тужилина. Все четко и ясно. Так, так. В резерве две эскадрильи. Посмотрел на часы, придвинул к себе микрофон:

— Разведчики, доложите обстановку!

Доклад разведчика изобиловал словами «вероятно», «может быть», «ожидаем». Скорняков дважды прерывал его, предлагая поточнее излагать данные о «противнике», но тот, словно не слыша командующего, продолжал говорить с той же неопределенностью. О времени налета ни слова, ни полслова.

— Плохо! — оборвал разведчика Скорняков. — Очень плохо! Вы не утруждаете себя денно и нощно следить за «противником», накапливать о нем информацию, по крохам собирать данные о его технике и тактике! Нам очень важно знать, что там — за горизонтом.

— Нам прислали… — пытался оправдаться разведчик, но Скорняков досадливо отключил микрофон.