Землянка у командира взвода связи была просторной, светлой. Кругом чистота и порядок. Постель аккуратно заправлена. В углу лежал свернутый матрац, на нем — вещевой мешок, это место, как видно, занимал ординарец. Куликов был человеком невзрачным, малорослым, ноги у него были необыкновенно короткие, и ходил он как-то забавно, точно на подставках, оттого остряки прозвали его «Обрубок». Но был на редкость трудолюбив, уважал порядок, выглядел тихим, даже робким. Он вызывал сочувствие, если не жалость, а заподозрить его в каком-либо преступлении было бы великим грехом. Тем не менее в голове капитана роилось нечто подобное...

Он начал досмотр с самодельного чемодана, который стоял возле койки и принадлежал Егорову. Здесь также чувствовалась аккуратность хозяина: перевязанная тесемкой пачка писем, написанных одним почерком — женой, ее фотокарточки, в картонной коробке — все, что необходимо, чтобы заштопать одежду, подшить подворотничок к гимнастерке, пришить пуговицу. Тут же лежали новые погоны — капитанские, Егоров вскоре должен был получить очередное звание. Внимание привлек флакон валерьяны, хранившийся под бельем в углу чемодана. «Разве у Егорова не в порядке сердце? Или принимает, как успокоительное?» — мимолетно подумал Потапов. Он открыл флакон, понюхал — запаха не было. Да и по цвету жидкость не походила на настой валерьянки. Это заинтересовало капитана. Он сходил в медсанбат за флаконом, немного отлил в него подозрительной жидкости...

Сделать анализ «валерьяны» на месте не было возможности. Майор Шамин для этой цели выехал в штаб армии. Через сутки мы получили шифровку: предоставленная для анализа жидкость — проявитель микропленки.

Над Егоровым нависла серьезная угроза. Возникла необходимость повторного, более тщательного досмотра. На этот раз с Потаповым был я. Обнаружить ничего не удалось. Только я заметил, что на некоторых конвертах остались следы почтовых марок, а солдатские письма посылались без марок. Мне было известно, что марки использовались в агентурных связях для передачи информации: на обратную сторону способом микрофотосъемки наносился текст, и письмо благополучно проходило цензуру. Таких конвертов оказалось три. Все от жены.

Вечером у капитана Обухова мы обсуждали результаты досмотра. У всех было какое-то нервное состояние.

— Что же получается?! — воскликнул Обухов. — Он и жену втянул в шпионскую работу? Невероятно! Невообразимо! Чушь собачья... Извините. Порядочный человек, офицер и вдруг!..

— Возможно, кто-то воспользовался ее письмами, — предположил я. Мне тоже не по нутру было все это сознавать.

— Давайте без эмоций, — заключил Потапов. — Факты налицо, мы обязаны принимать меры.

Да, факты. Проявитель, марки. Хотя возникал логичный вопрос: зачем это все Егорову, если в его руках все рации полка? Но Потапов прав: надо принимать меры.

Во-первых, требовалось установить, где находилась дивизия, когда пришли эти письма, то есть в 1942, в начале 1943? Выяснить это не составило труда. Дивизия воевала на территории Брянской и Гомельской областей, происшествий, связанных со шпионской деятельностью, не отмечено. Во-вторых, послали шифровку на предмет проверки поведения жены Егорова, ее связей, знакомств, ее прошлого. Это был самый тяжелый для всех нас пункт: когда СМЕРШ вмешивается в судьбу человека, тем более женщины, жены, матери — это страшный удар. Поэтому мы решили включить просьбу — выполнить необходимое самым деликатным образом...

С предъявлением обвинений Егорову решили не спешить. Взять под контроль переписку стало моей обязанностью, установить наблюдение за жильем — Потапова.

Капитан Потапов уже более часа наблюдал за жилищем Егорова. Самого хозяина там не было, он находился на дежурстве, домовничал ординарец Куликов. А этот человек вызывал все более серьезные подозрения. В последнее время (после Соловьева) он стал интересоваться рацией, и не просто рацией, а новой, еще секретной радиостанцией. Куликова можно было понять: его скоро должны были комиссовать по состоянию здоровья, а жить на гражданке без специальности трудно. Егоров содействовал осуществлению этого желания своего ординарца, поспособствовали и мы — дали «добро» начальнику радиостанции старшине Оглоблину. Естественно, у нас возникло предположение: командир Егоров и ординарец Куликов работают совместно...

Первые дни наблюдения Потапова ничего не дали. Никто не приходил, сам Егоров, если был дома, никуда не отлучался, сидел в землянке и Куликов.

На этот раз было то же самое. Когда стемнело, в жилище зажглась лампа, полоска света прорвалась из дверной щели. Через четверть часа должен был вернуться сам хозяин — он был всегда точен, — может быть, его возвращение даст что-то...

Егоров появился вовремя. Он шагал энергично, уверенно, как человек, которому нечего бояться. Так же размашисто распахнул двери, отчего-то замешкался на пороге, затем шагнул внутрь, а через минуту выскочил, огляделся по сторонам и кинулся к штабу. Он шел так быстро, что Потапов едва поспевал за ним...

Обухов собрался идти отдыхать, когда раздался звонок телефона. Капитан не сразу узнал голос Егорова, командир взвода связи был так перепуган, что даже заикался.

— Совершено нападение. На нас...

— Когда? Где? Кем?

— На землянку и Куликова...

— Живой?..

— Кажется. Без сознания...

Тут же к Обухову зашел Потапов. Вызвали меня...

Ординарец сидел на полу, обхватив голову обеими руками. Кругом валялись вещи, вытряхнутые из чемодана командира взвода и мешка ординарца.

— Ну, как ты, Куликов? — участливо спросил Егоров, склоняясь над ординарцем. — Пришел в себя?

Тот кивнул, ощупывая голову.

— Можешь рассказать, как все случилось? — спросил Обухов.

— Я пришел. Зажег свет, — с трудом, пристанывая, начал Куликов. — Хотел приготовить постель товарищу старшему лейтенанту. Склонился над койкой. А тут меня ударили... Больше ничего не помню.

На голове его вздулась шишка, видимо, от удара тупым предметом.

— Когда это случилось? Время? Примерно, — поинтересовался Обухов.

Куликов обвел нас мученическим взглядом:

— Теперь сколько часов?

— Около одиннадцати.

— Значит, в девять, может, позже...

— Что скажете, капитан? — спросил Егоров, собирая свои вещи. Я помогал ему и заметил, что пузырька с валерьяной нет. Исчез.

— Что у вас было в чемодане, кроме личных вещей? — уточнил я.

— Ничего. Никаких документов здесь не держу, — немного смущенно ответил Егоров. Возможно, он испытывал неловкость за поднятую им панику и свой испуг?

— Все вещи целы? Не пропала ли какая-нибудь мелочь? — снова поинтересовался я. — Проверьте внимательно.

— Да нет. Все цело до иголки.

— Может, чего-нибудь позабыли? — настаивал я. — Вы часто разбираете свой чемодан?

— Нет. Я и не разбираю его. Знаю, где что лежит. Беру нужное даже в потемках. Чего же искал грабитель?

— Ну, может быть, деньги, секретные документы, — пожал плечами я.

— Я же сказал: ни денег, ни документов здесь не держу.

— Откуда же ему знать об этом? — улыбнулся Обухов. — Необходимо составить протокол с указанием всех вещей, до мелочи.

— Зачем же протокол? — удивился Егоров. — Ведь все в целости!

— Таков порядок. И потом — вы могли забыть, и что-то все же потерялось...

Пока составляли протокол и опись, Куликов сидел на своем матраце, куда передвинулся по нашей просьбе, тупо глядел перед собой и не снимал рук с головы. От медсанбата он отказывался, однако капитан Обухов настоял, чтобы он прошел освидетельствование немедленно, как того требует порядок. Куликов, показалось, вздохнул с облегчением.

Потапов расхохотался, когда я ему в нескольких словах передал эту живописную картинку: маскарад!

— Но зачем он устроен, цель? Избавиться от проявителя? Они могли его просто выбросить. Убедить еще раз в своей непричастности к агентуре?

— А не обнаружили ли они ваше посещение? — предположил Обухов.

И такое могло быть. Однако Егоров вел себя в этой ситуаций вполне нормально, естественно. И все равно подозрение с него мы не могли снять, не имели права.