— Вроде получилось ничего! — улыбнулся Иннокентий, очень довольный. — Вместе с командирами голову ломали.

Тут на Бадму кто-то кинулся сзади, крепко обхватив шею.

— Сынок! Чимит! — воскликнул Бадма дрогнувшим голосом.

И Бутырин рассказал про злоключения Чимита. Это он сделал тем охотнее, что знал: у казаков-бурят строго блюдут обычаи предков — не смеет сын хвастаться перед отцом, перед старшими, он не станет передавать про свои дела, если даже этот рассказ будет правдой от первого и до последнего слова.

— Одного из тех «ангелов» вчера наши кокнули, — сказал Бутырин. — Чимит признал.

Бадма молча прижал сына к груди.

Обнаружив исчезновение проводника, Самойлов не пришел в ужас, не испытал никакого желания вскочить, кинуться искать, как это делал Джекобс, когда пропал сын Бадмы. Как только исчез Чимит, Самойлов сразу понял, что судьба «Золотой экспедиции» решена. Теперь ему казалось, что он точно предвидел и момент, когда проводник уйдет — у Ущелья Согжоев. Из рассказа о гибели оленьего стада у него возникло смутное предчувствие начала конца.

Самойлов лежал с открытыми глазами, не шевелясь. Исчезновение Бадмы он странным образом почувствовал даже не поворачивая головы. Протянув же руку, понял, что казака нет давно — постель была холодная. Имея представление об Ущелье Согжоев, руководствуясь все тем же арабским наставлением молодым аристократам, решил не поддаваться каким бы то ни было чувствам: чем грознее обстоятельства, тем хладнокровнее и тщательнее должен быть анализ этих обстоятельств. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что в это ущелье отряд заведен. И это было естественно. Конечно, не могло быть, чтобы большевики с превосходно поставленным сыскным аппаратом, со своим ЧК оставались бы в неведении, какую американцы затевают экспедицию. Судьба золота была, возможно, решена еще в станице Доодо Боролдой. Почему же он, Самойлов, не предложил свои услуги и в качестве проводника? Ведь он ничуть не хуже Бадмы знает дорогу к своему прииску... Спокойнее! В ущелье — засада. И на девять десятых — это партизаны. Ну, а чем могут оказаться опасными для самойловских ящиков партизаны? Сами по себе ящики, конечно же, не представляют никакого интереса для красных. Опасность может возникнуть только в случае сопротивления. Все может случиться в схватке. Значит? Надо, чтобы этого сопротивления не было. Значит? Вовремя нанял Джекобса — это колоссальный выигрыш. Надо приказать Джекобсу: золото сдать, а сопротивление — должна быть только видимость. Итак, решено.

Что-то теперь скажет этот самодовольный гусак? Его не проймет ничто... Партизаны не будут интересоваться архивами Самойловых. А если белые? Эти не посмеют напасть на отряд САСШ. И в этом случае насилия не будет, то есть самойловским ящикам опасности нет. Золото, видимо, отберут и те, и другие. Но лучше, чтобы партизаны — они порядочнее. И в этом никакого парадокса нет. Партизаны ведут себя как представители государственной власти, утвердившейся в России, — золотой запас империи отняли у Колчака под носом у представителей Антанты не эмиссары регулярной Красной Армии...

И вдруг страшная мысль обожгла голову: а если в ущелье — анархисты?! Недаром они кружили вокруг все это время... Чтобы замести следы, могут отправить к праотцам всех, не разбираясь, кто и откуда. От них можно ожидать все!

Самойлов, надевая на ходу свитер, побежал к палатке Джекобса.

— Проводник исчез! — крикнул он.

Джекобс не сразу попал ногами в штанины. Пока одевался, в голове пронеслось столько мыслей, сколько бывает больно секущих лицо песчинок во время урагана. И все сходилось к тому, что главное — сохранить ящики Самойлова, всеми силами отряда оберегать голову миллионера-хозяина. В кармане ведь лежит тепленький и уютненький контракт — он, Джекобс, будет получать генеральское содержание!..

— Кар-рамба! Вам не надо беспокоиться, сэр. Эй, дежурный! Вестовой!

Вбежали испуганные вестовой и дежурный.

— Что я тебе наказывал, Окорок Пенсильванский, а?

— За проводником следить, сэр! — трясясь и бледнея, отвечал вестовой.

— Где он? Спал, сволочь?

Оба солдата, избитые в кровь, были выброшены из палатки.

— Тревога! — крикнул Джекобс. — Поднять лагерь!

Колонна втягивалась в узкое ущелье. Оно оказалось более мрачным и зловещим, чем о нем рассказывал проводник. Река грохотала так, что трудно было услышать соседа. Дневной свет проникал из-за высоченных заоблачных вершин, почти смыкавшихся. Даже Самойлову, облазившему не одно ущелье, было жутковато: тропа идет над каменным обрывом, а под нею — вся в белой пене осатанелая река. Никогда Самойлов не попадал в такие гиблые места!

Вдруг впереди раздался грохот такой силы, что, казалось, сам воздух, стесненный узкими каменными стенами, заклубился. В колонне началась паника, хотя никто еще не понимал, что произошло. Самойлов остановил лошадей. И тут увидел Джекобса.

Майор гарцевал среди колонны, непрерывно подавая трубный голос и высоко держа кольт. Он был великолепен — паника, овладевшая солдатами, его не задела, и он принял самое правильное решение: непрерывно подавать свой командирский голос, изрыгая жуткие ругательства — они должны были слышаться в ушах солдат как что-то самое желанное в такую минуту, вселяющее хоть какое-то ощущение надежды на спасение. Люди стали приходить в себя — проклятия Джекобса возымели действие.

Джекобс, остановив отряд, подъехал к Самойлову. Они вдвоем осторожно двинулись вперед по тропе, пока не убедились, что положение отряда совершенно безвыходно: дорогу плотно перегораживал вал из камней высотой по грудь человека, а на валу торчал тупорылый пулемет. Оглядевшись, Самойлов увидел, что со скал, с деревьев — отовсюду нацелены стволы винтовок и бердан, всюду виднелись нахальные, уверенные бородатые рожи.

Вскоре к Джекобсу подскакал всадник. То был один из командиров взводов, посланный майором за удравшими солдатами. Дрожащим голосом сообщил: в тылу дорога тоже завалена, выставлены пулеметы.

— Кар-рамба! — вскричал Джекобс. — Видит бог, я пытался сделать все!

— Спокойно! — беря майора за локоть, крикнул Самойлов.

— Слушаю, сэр! — нелепо козырнул Джекобс, приведя в крайнее изумление командира взвода.

— Немедленно поднять белый флаг! — продолжал Самойлов. — Призовите всех командиров и уймите это стадо. Вступите в переговоры.

— Все понял, сэр!

— Задача отряда — охранять мои ящики!

Джекобс, козырнув, ушел. Самойлов улыбнулся: да, он сделал все, чтобы спасти свои сокровища! Шесть лет, не жалея денег, золота, скупал Самойлов эти сокровища. Сразу же, как только вернулся из Сан-Франциско. Началось с того, что подвернулся замечательно древний экземпляр, называвшийся «Чертеж землицы Сибирской», составленный одним из землепроходцев XVII века. После этого приобретения его осенило: раз он мечтает развернуть гигантское горнопромышленное дело, то ведь ему нужна будет и гигантская основа — то есть все сведения о том, что, где и в каких количествах содержит в своих недрах эта «землица сибирская». Он стал скупать геологическую документацию: отчеты геолого-поисковых партий, самые разнообразные карты, составленные геологами, геодезистами и топографами. Однажды ему удалось купить у одного штабс-капитана с немецкой фамилией военно-топографическую карту Восточной Сибири — восемнадцать тысяч рублей пришлось отвалить тому мерзавцу! Отец охотно поддерживал это увлечение сына, знал, что в большом деле не надо отказываться и от того, что пусть не прямо, а лишь отдаленно и косвенно касается твоего дела — пригодится, и никогда не знаешь заранее, с какой стороны и каким образом. И получилось — почти вся геология Восточной Сибири легла в сейфы Самойловых. И эти сокровища теперь вывозит Самойлов под видом семейных архивов. Хороши архивы! Вряд ли у большевиков появятся свои геологи. А если и появятся, придется им начинать с нуля.

И с этой стороны нужны будут для освоения кладовых Восточной Сибири горнопромышленники Самойловы — никуда не денутся большевики без них! Американцам они предоставят концессии, а с ними будут Самойловы, вооруженные всей геологической документацией огромного и самого богатого в Сибири региона. О том, что вывозится в этих ящиках, знает генерал Грэвс. И больше никто. Грэвса отблагодарил отец...