Да, Джекобс умеет управлять своими солдатами, он храбр и по- своему неглуп. Это хорошо, что даже в таком смешном положении он оказался достаточно сильным. Самое ужасное положение для человека — это когда он смешон. Заставить людей не видеть этой ужасной стороны — такое доступно только сильной личности. Самойлов решил, что этого человека нельзя упускать из виду, надо держаться такого человека.

— Господин Самойлов, — негромко окликнул Бадма. Голос едва дошел до слуха задумавшегося Самойлова. — Вы не забыли, что за той скалой — Черная Пасть!

Самойлов внимательно всмотрелся.

— Ничего я не забыл, — ответил он. — Семкин поворот!

Был старатель Семка-силач. Говорят, десять пудов поднимал. Он и пробил дорогу, вырубил ее в скале. До него, чтобы добраться до Черной Пасти, надо было сбивать плот и спускаться по бурной реке, шепча: «Господи, пронеси!».

Самойлов подъехал к Джекобсу, склонился.

— За поворотом — Черная Пасть. Сделайте так, чтобы не грабили и женщин не трогали. Иначе не видать ни золота, ни пищи. Шахтеры — народ серьезный, хорошо вооружены!

Джекобс, подумав, велел остановить и построить перед ним отряд.

— Кар-рамба! — крикнул он, с трудом сойдя со своего места, и остановившись перед строем, расставил длинные ноги. — Перед вами Черная Пасть — золотой прииск. Это значит — я привел вас к славе и достатку. У вас будут брать автографы, ваши портреты появятся в газетах. Но для этого надо всем вам вернуться живыми. Так что имейте в виду: здесь много шахтеров и они хорошо вооружены. Никаких грабежей, насилий. Мы станем лагерем в стороне от поселка. Поставлю часовых и за всякий самовольный выход из лагеря — расстрел! Вы меня знаете, кар-рамба!

Поселок показался сразу же, как только миновали скалу. Самойлов, словно видя реку впервой, остановился, восхищенный ее силой: в этом месте она прорвала гору и с грохотом неслась, стиснутая двумя отвесными черными скалами, которые местные жители называют Щеками. От скалы до пенящейся воды — двухаршинная каменная тропа Семки-силача. Сколько раз проезжал здесь Самойлов? Но тут почувствовалось, как остро кольнуло сердце: увидит ли он еще этот уголок родимой земли? Не навсегда ли прощается с этими скалами, с этой рекой? А Черная Пасть?..

Река пробивалась сквозь и поверх острых черных камней, торчащих из белой кипени гигантскими клыками — ни дать ни взять челюсть дракона... Поэзия природы!

Колонна начала втягиваться в ущелье, и Бадма, оглядываясь вокруг, подумал: шахтеры могли здесь запросто держать крепкую оборону, даже целым полком не пробьешься!.. Шахтеры пропускают американцев — хорошо!.. С этими мыслями Бадма весело стеганул своего низкорослого коня и споро зарысил к поселку, намного опередив отряд.

Майор Джекобс при виде скал и узенькой дорожки остановил коней. Дело было не только в том, что по такой тропе не проехать двум спаренным коням, между которыми висел он. Сильное волнение охватило его: дорога к золоту подошла к концу! Вот он, таинственный поселок с таинственным названием «Черная Пасть»! Не поселок виден, а золото! Но отдадут ли его добровольно? А если скажут «нет» — тогда что? Каковы будут действия майора Джекобса? Конечно, имея полтораста штыков, достаточно пулеметов, можно и не беспокоиться — при желании и необходимости примет такие меры, что от поселка, говоря языком атамана Семенова, останутся одни головешки. Но говорится еще с древних времен: самое лучшее применение оружия, оказавшегося у тебя в руках, — это ловко замахиваться им, но не торопиться пускать его в ход! При всей своей лихости Джекобс был осторожным человеком, потому и выбрал его полковник Морроу. Надо оправдывать доверие начальства, нет ничего дороже, чем такое доверие! Да, Джекобс осторожный человек. Он и шепнул Самойлову заранее, чтобы вперед выехал Бадма, поразведал все и дал знак, что колонне можно без опаски следовать в поселок. Золота, по словам Самойлова, накопилось на прииске пять с лишним пудов. Какое оно? Никогда не приходилось Джекобсу видеть золото в его естественном виде. Говорили те, кто бывал на Аляске, что золотой порошок — дрянной, серого цвета, только очень тяжелый. Если золота здесь хранится восемьдесят килограммов, а ему, Джекобсу, по контракту полагается двадцать процентов — это же шестнадцать килограммов или русский пуд! А сколько это в долларах?..

Мистер Джекобс углубился в волнующие расчеты и сидел на стульчике, полузакрыв глаза. Ему стало куда легче: лекарство Бадмы чудодейственно помогло, никаких болей уже не испытывал, настроение становилось отличным, хотя нет-нет да наскакивала мысль о том, что предстоит еще и обратная дорога, что придется снова садиться в седло — от одной этой мысли у него начинался озноб. Крикнув вестового, велел позвать командиров взводов.

— Я послал нашего проводника на разведку, — обратился Джекобс. — Независимо от того, что он сообщит, приказываю: привести взводы в полную боевую готовность...

Когда доложили о прибытии проводника, майор поймал себя на том, что это известие взволновало его так, как, пожалуй, никогда в жизни, а сам проводник, совсем недавно казавшийся Джекобсу существом, на которое можно смотреть только по необходимости, до такой степени привлекательным, что майор еле удержался, чтобы не пожать ему руку. Известие, привезенное Бадмой, стоило такой радости Джекобса.

— Можно ехать! — объявил Бадма. — Шахтерский комитет считает правильным расположить лагерь не ближе полуверсты от поселка. Они нас ждут.

На пустыре выше поселка сразу же приступили к разбивке лагеря. Майор Джекобс, которому совсем полегчало, занялся постами охраны. Решил окружить лагерь двумя поясами. Помимо безопасности, считал важным, чтобы как можно больше солдат было занято делом, службой. Взяв с собой вестового, направился в свою палатку.

— Вот что, Окорок Пенсильванский, — сказал он, — палатку надо оборудовать. Что это значит? Три вещи: во-первых, сделать вдвое больше, а для этого бери еще палатку, режь, крои и прикрепляй к нашей; во-вторых, все мои медвежьи шкуры, что куплены в Верхнеудинске, использовать как ковры — входящих в палатку заставлять разуваться, как у японцев: в-третьих, одну из шкур уссурийских тигров — на мою походную кровать, вторую — на стойках подвесить к моей кровати, чтобы походило на стену с ковром. Бери в помощь кого хочешь, но чтобы завтра было все готово. Понял? Имей в виду, у меня могут быть люди из местных — пусть знают, что зашли в палатку американского майора! А теперь зови Самойлова!

Как только вестовой вышел, Джекобс стал лихорадочно осматриваться, перерыл свой походный гардероб и остался сильно недоволен. Он решил, что будет круглым дураком, если не наградит себя малой толикой золота, не припрячет в каком-нибудь тайнике. Полковник Морроу заберет шестьдесят килограммов, а майор Джекобс должен довольствоваться лишь тем, что в контракте? Глупо, трижды глупо! И обнаружилось: никакого потайного кармана! Решительно некуда девать тяжелый золотой песок. Опечаленный, он подошел к окну. Солнце медленно, словно нехотя, опускалось к острым гребням ближнего хребта. Небо над ним вместо закатного нимба отливало странной синевой. Она была негустая, отдавала изнутри желтизной, то еле приметной, то наливающейся красным оттенком: синева эта была трепетная, она не только сама подрагивала, а приводила в чуть заметное пошевеливание и лес, и горы, и даже проплывавшие облака. Смотря на это диво, которое может показаться только на северном небе и только в конце лета, Джекобс продолжал думать о том, что золото надо любыми средствами припрятать. Да так, чтобы не могли найти даже у раненого — мало ли какая неожиданность может приключиться в этой варварской стране, где даже небо другое, горы, лес — все другое! То, что творилось на небе, вызывало у него не восхищение, а безотчетное раздражение — он был суеверен: черт и дьявол знают, к чему это небесное знамение, какого он никогда не встречал у себя в Америке.

Вошел Самойлов и с удивлением обнаружил, что Джекобс стоит у палаточного окна и пристально вглядывается в синие небесные дали.