II. Предатель

   Между тем Сади так сильно возвысился в милости не только у великого визиря, по и у султана, что уже причислялся к визирям, не имея еще в действительности этого титула. Сильное, непреодолимое желание подниматься все выше и выше по пути к славе наполняло его душу, и в сердце его не было другой мысли, как только сделаться необходимым султану.   Но великодушие Сади побуждало его, кроме того, преследовать еще и другую цель -- облегчить бедствия народа! Махмуд-паша, великий визирь, нисколько не заботился о том, что положение низших классов во всем государстве с каждым днем становилось все ужаснее, его занимали только свои дипломатические планы, о внутренних же делах государства он очень мало беспокоился и менее всего думал о бедах несчастного народа.   Сади счел задачей своей жизни внять страданиям народа, он хотел воспользоваться своим высоким положением не для своего личного обогащения, как это делало большинство других сановников, а для облегчения жизни народа.   Эти стремления возбуждали в высших кругах чиновников только затаенный смех, а муширы и советники шептали друг другу, что эти человеколюбивые стремления молодого паши скоро кончатся. Другие же полагали, что он должен питать слишком смелые замыслы на будущее, стремясь сделаться любимцем народа, и что это легко может ему удаться, так как вместе с рукой принцессы ему достанутся несметные богатства.   Новый визирь Рашид-паша, а также Гуссейн-Авни-паша выказывали ему большое расположение, и Сади был слишком доверчив, чтобы видеть за этим еще что-нибудь, кроме желания подружиться с ним.   Сади сам был чужд всякого лукавства. Его исполненная благородных планов и стремлений душа, его жаждущий великих подвигов ум и в других не подозревал ничего дурного, а потому он чистосердечно и с радостью примкнул к новым друзьям.   То, что он в этом бурном порывистом стремлении к славе и почестям забыл Рецию, что бледный образ ее являлся ему только во сне, -- виной этому было проснувшееся в нем честолюбие, которое заглушало все остальные чувства, но все-таки не могло уничтожить его благородства и великодушия.   Первое время часто по ночам, когда он покоился на мягких подушках, когда блеск и свет гасли вокруг и безмолвие ночи окружало его, в воображении его рисовался прекрасный образ Реции, слышался ее нежный голос, называвший его по имени. Он вскакивал с постели, и имя Реции замирало у него на устах.   Утром же образ ее бледнел перед хлопотами во дворцах, перед просьбами бедных просителей, которым покровительствовал Сади, перед отношениями с визирями и министрами, перед блеском трона, к ступеням которого он мог приблизиться. Потом исчезал образ, терялось воспоминание, внутренний голос, напоминавший ему о Реции, был заглушен суетой мира, жаждой подвигов.   Упоенным взорам молодого паши представлялось блестящее светило трона, заманчивая высота, и он чувствовал, что здесь найдется для него столько дел, сколько едва он мог вынести. Он чувствовал, что здесь при таком высоком положении необходимо честное сердце, бьющееся для блага народа и султана. И на нем лежала обязанность занять это место, которого недоставало при дворе, и выполнить все связанные с ним обязанности.   Через несколько дней после праздника султана Гассан и Сади встретились в Беглербеге.   -- Очень рад, что встретил тебя, -- сказал Гассан, входя вместе с Сади в пустую комнату по соседству с кабинетом султана.   -- Ты хочешь что-нибудь передать мне?   -- Предостеречь тебя, -- отвечал Гассан.   -- Предостеречь? И какой у тебя торжественный вид!   -- Это потому, что мое предостережение очень важно.   -- Относительно кого же намерен ты предостерегать меня, Гассан?   -- Относительно новых друзей.   Сади с удивлением и вопросительно поглядел на своего товарища.   -- Я все еще не понимаю тебя, -- сказал он.   -- Ты собираешься примкнуть к Рашиду и Гуссейну.   -- Они весьма предупредительны относительно меня.   -- И к тому же фальшивы.   -- Ты меня удивляешь.   -- Тем не менее это правда, Сади, я не доверяю этим обоим визирям, они преследуют свои планы и замыслы. Рашид -- давным-давно орудие Мансура.   -- У Мансура нет теперь орудий, друг мой. Мансур не имеет уже больше власти.   -- Открыто нет, это правда. Но втихомолку он все еще закидывает свои сети. Ты знаешь, что Рашид-паша ему одному обязан своим теперешним положением и всем, что имеет. Рашид н теперь еще орудие Мансура.   -- Ты, Гассан, глядишь на все слишком мрачным взглядом.   -- Не отвергай моего предостережения. И Гуссейн-Авни-паша с некоторых пор изменился, причина понятна. Ты знаешь, принц был настолько неосторожен, что отослал его дочь Лейлу в дом отца. Гуссейн никогда не забудет этого оскорбления, но он слишком умен и осторожен, чтобы хоть как-нибудь обнаружить происшедшую с ним перемену.   -- Мне кажется, Гассан, ты слишком далеко заходишь в своих подозрениях, тем не менее благодарю за предостережение. Рашид никогда не будет моим другом, я отвечаю только на его любезность, как того требует долг вежливости, Гуссейн же -- другое дело, он военный министр и благоволит ко мне.   -- И постарается употребить тебя для своих целей, -- запальчиво перебил Гассан своего товарища, -- он знает, что ты в последнее время стал правой рукой великого визиря, и хотел бы через тебя получить необходимые сведения о подробностях в решении разных дел. Остерегайся его, вот мой совет. Сейчас тебя позовут к султану.   -- Право, я не знаю, по какому делу!   -- По твоему собственному, как ты увидишь. Вчера я получил от Зоры первое письмо. Кажется, в Лондоне он запутался в приключениях и интригах, -- сказал Гассан, -- по крайней мере, из письма его видно, что он завален делами, постоянно в обществе и окружен удовольствиями. Любовь же его к леди Страдфорд, кажется, еще усилилась, он бредит ее красотой, умом и любезностью. Хорошо, если только он не игрушка в ее руках.   -- Ты всюду видишь ложь и измену.   -- Нас окружает много лжи, друг мой, -- отвечал Гассан, который в последнее время часто бывал угрюмым и сосредоточенным: пророчество старой Кадиджи не выходило у него из головы.   -- Мне кажется, -- продолжал он, -- что в будущем нам не предстоит ничего светлого.   -- Нет, Гассан, брось эти глупости, -- улыбаясь, воскликнул Сади, -- отгони от себя эти мрачные мысли и образы, прежде они не так одолевали тебя.   -- Тише, звонок, я должен вернуться в кабинет, -- прервал Гассан разговор и, оставив своего друга, поспешил на зов султана в его кабинет.   Через несколько минут он снова вернулся к Сади.   -- Султан зовет тебя, -- сказал он и отвел Сади в маленький красивый тайный кабинет, где Абдул-Азис сидел на диване.   -- Я приказал позвать тебя, Сади-паша, чтобы объявить тебе о решении, принятом мной и касающемся тебя, -- начал султан, окинув испытующим взглядом красивого молодого пашу. -- Мне докладывают, что принцесса Рошана намерена вступить в брак и что она желает отдать тебе свою руку.   Лицо Сади засветилось надеждой, он горел нетерпением услышать решение султана.   -- Хотя ты и низкого происхождения, но я не против этого союза, так как ты своими заслугами и моей милостью возвысился до сана паши, -- продолжал Абдул-Азис, -- я даже очень доволен, что принцесса желает вступить в брак.   -- Приношу вашему величеству благодарность за новое доказательство благосклонности! -- прошептал Сади.   -- Я ничего не имею против этого союза и желаю только, чтобы ты остался у меня при дворе, так как великий визирь хвалит мне тебя, -- сказал султан. -- Теперь ты знаешь мою волю. Гассан-бей, позови военного министра Гуссейна-Авни-пашу в мой кабинет!   Сади не мог уйти, так как не был еще отпущен и, казалось, что Абдул-Азис хотел удержать его при себе.   Гассан отдернул портьеру.   Военный министр с поклоном вошел в кабинет.   -- Садись, паша! -- приказал ему султан. Сади же остался стоять возле Гассана. -- Ты пришел ко мне с докладом, начинай!   Гуссейн бросил вопросительный взгляд на Сади.   -- Сади-паша останется здесь! -- сказал султан. -- Говори так, как если бы мы были одни!   Визирю, по-видимому, вовсе не хотелось, чтобы Гассан и Сади оставались свидетелями его доклада: он не знал, насколько еще можно было им доверять.   -- Новые полки выступают завтра, -- начал он, -- корабли с солдатами и военными снарядами уже три дня, как оставили гавань и отправились на место возмущения! Меня извещают, что все христианские народы, подвластные вашему величеству, намерены восстать, но пока довольно тех сил, которые мы уже отослали в Боснию.   -- Мятежники принуждают меня к этому важному шагу, я приступаю к нему неохотно, так как заранее предвижу, что этот раздор приведет меня к столкновению с другими державами! Продолжай!   -- Я хотел бы обратить внимание вашего величества на один благоприятный случай, -- продолжал Гуссейн, -- но не знаю, смею ли я в настоящую минуту говорить обо всем?   -- Обо всем!   -- Даже и о престолонаследии?   -- Даже и об этом! Гассан-бей пользуется моим полнейшим доверием, и Сади-паша также знает мои намерения, Махмуд-паша не будет скрывать их от него.   -- Я хотел, не теряя времени, указать вашему величеству, что теперь настала удобная минута ввести новый закон о престолонаследии! -- сказал Гуссейн-Авни-паша. -- Шейх-уль-Ислам молчит, но исполнить желание вашего величества, может быть, удастся и без него, принудив его затем дать свое согласие.   -- Что ты говоришь? -- перебил Абдул-Азис визиря. -- Ведь это насилие!   -- Государственный переворот, ваше величество, что не редкость в истории разных государств, -- это быстрый и энергичный шаг к достижению желания вашего величества, смелый удар, насильственная отмена обременительных и устаревших законов!   Сади недоверчиво глядел на человека, высказавшего такое предложение, ему казалось, будто возле султана шипела змея, как будто это были слова Иуды, желавшего предать своего господина и благодетеля. Преследуя добрые, честные намерения, Гуссейн никогда не мог бы посоветовать султану подобной насильственной мерой поссориться с духовенством и этим дать грозное оружие в руки врагов!   -- Ваше величество имеете в своем распоряжении меня и войско! -- льстиво продолжал визирь, чтобы успокоить султана. -- Теперь самая благоприятная минута. Всеобщее внимание устремлено на вассальные княжества, и войско внезапно выдвинулось на сцену! Войска вашего величества в образцовом порядке, они душою и телом преданы своему повелителю, за что я ручаюсь!   -- Ты говоришь о насилии, я должен буду штыками и пушками придать вес своей воле.   -- В назначенный вашим величеством день совершится переворот, и, проснувшись на следующее утро, Константинополь найдет уже все оконченным, -- продолжал Гуссейн. -- Войска займут все важные пункты, Шейх-уль-Ислам и его советники будут окружены караулом, и новый закон о престолонаследии будет объявлен вашим величеством народу!   Абдул-Азис, по-видимому, находил удовольствие в заманчивой картине, которую рисовал ему военный министр, он задумчиво слушал его и позволил ему продолжать.   -- Большинство слуг вашего величества стоят за этот план, противники же его и ненадежные будут в ночь накануне решительного дня арестованы в своих квартирах. Примкнув к новому закону, они тотчас же будут освобождены. Если народ возмутится, тогда выступят на сцену штыки. Принцы будут отправлены в отдаленное место, а от имени наследника принца Юссуфа будут розданы народу деньги. За один день решится все и, не дожидаясь согласия Шейха-уль-Ислама, желание вашего величества будет приведено в исполнение.   -- Я обдумаю твой план, Гуссейн-паша, -- отвечал султан.   Затем, отдав визирю еще несколько распоряжении, отпустил его.   Сади не мог больше сдерживать себя. Как только Гуссейн вышел из кабинета, он бросился перед султаном на колени.   -- О чем хочешь ты просить, Сади-паша? -- спросил Абдул-Азис.   -- Быть милостиво выслушанным вашим величеством! -- отвечал Сади. -- Речь Гуссейна не была речью верного слуги, умоляю ваше величество оставить его слова без внимания! Это были слова предателя!   Даже Гассан был удивлен этой неожиданной выходкой Сади, но тот следовал влечению своего сердца.   -- Не отвергайте, ваше величество, моей просьбы, -- продолжал он, -- внутренний голос говорит мне, что за словами этого визиря скрываются измена, фальшь, что заставляет меня трепетать за жизнь вашего величества!   -- Что ты сказал?! -- резко и сердито перебил молодого пашу султан. -- Обвинение твое падает на испытанного советника и слугу моего трона!   -- Внутренний голос не обманывает меня, я взываю о милостивом внимании вашего величества! Заманчивые предложения визиря фальшивы, а если и не так, то это результат заблуждения, последствия которого будут ужасны! -- сказал Сади.   -- Довольно, Сади-паша! -- закричал султан. -- Я извиняю твою опрометчивость твоими добрыми намерениями, но в этом случае просьба твоя опрометчива и недальновидна. Ступай!   Сади встал, предостерегающий голос его не был услышан, он только навредил себе своими словами, он это почувствовал, он впал в немилость, но нисколько на раскаивался, так как не мог поступить иначе.