— Мы не убиваем пленных, — сказала Наташа.

Литаст протянул руку и схватил ее за госпитальный халат, наброшенный поверх гимнастерки.

— Неужели вы говорите правду?

У входа в палатку она столкнулась с капитаном Гольдиным, который еще вчера приехал на место допроса. Из кармана у него торчал уголок небольшой книжки. «Англо-русский словарь», прочитала Наташа на корешке, и это сразу перенесло ее в далекую студенческую пору.

— Если бы вы знали, как я мало успела! — сказала она. — Я даже вторую часть «Фауста» не кончила. Как раз двадцать второго…

— А я не начал своей диссертации о Шевченко, — отозвался Гольдин.

Наташа сбросила с себя халат:

— Вы свободны? Проводите меня до штаба.

Гольдин снял очки и засунул их в полевую сумку.

Огромные близорукие глаза без очков непривычно щурились.

Стоял тихий, спокойный вечер. Слышалась отдаленная перестрелка. Они шли по узкой лесной тропинке.

— А знаете, я ведь убежден, что Шевченко виделся с Чернышевским. Перед самой войной мне посчастливилось найти такие документы, что…

Он снова вытащил из сумки очки:

— А ведь это очень важно. Совсем по-другому все понимается. Вот когда он жил в Петербурге…

Нагибаясь за растущим у тропинки цветком иван-да-марьи, Наташа снизу, искоса взглянула на своего собеседника. Гольдин говорил, все больше увлекаясь.

Неожиданно он перебил себя:

— Но ведь вот что обидно. Если и убьют такого Петольда, вместе с ним в землю уйдут бредовые арийские «идеи», а им все равно не жить. Ну, а если Петольд убьет меня?

Гольдин даже остановился на секунду — так поразила его эта мысль. Он тревожно смотрел Наташе в лицо. Она молчала.

— А ведь может и так случиться, — тихо сказал Гольдин, не дождавшись ее ответа. — И вот тогда я этого не напишу. И еще хотелось… — Он снова перебил себя: — Да что говорить! Не я один! Столько нужно было сделать каждому из нас! А ведь он, Петольд, рос только для войны…

В голосе Гольдина звучала горечь.

— Но знаете что, — сказала Наташа — если бы вы остались тогда, двадцать второго июня, в библиотеке, все равно ничего вы не поняли бы ни в Шевченко, ни в Чернышевском.

Может, это было сказано слишком сильно и не совсем справедливо, но — странно— Гольдин был с ней на этот раз совершенно согласен.

— Это верно, ведь и они не отсиживались, а воевали. Только имея чистую совесть, можно понять этих людей.

Она снова взглянула на него. Обычная его сутулость была совсем незаметна. Таким она видела его только однажды: во время боев за Грачи.

— Зато когда вы вернетесь с войны…

— Скорей бы! А вы любите моего Тараса? Да? Обязательно приходите на защиту диссертации.

Он приглашал ее совершенно серьезно. Ей показалось, что защита должна состояться на этой неделе.

— Приду обязательно.

Из-под земли выросли холмики штабных блиндажей.

Раз в неделю разведчики возвращались с нейтрального поля на отдых в расположение наших боевых порядков. О чем только не говорилось у небольшого, чуть тлеющего костра, которому не давали разгораться в полную силу…

Перегабрин приходил в роту читать вслух «подвалы» «Красной звезды». Ревякин рассказывал о том, как трижды бежал из дому в осажденный Мадрид. Попрышкин под градом насмешек остроязыкого Ревякина постигал тайны солдатской кулинарии и вспоминал своего деда — сибирского лесника, убившего на своем веку девятнадцать медведей.

— Лесник-то лесник, только вспомни хорошенько: может, не твой он дед, а дед твоего соседа, — как всегда, не унимался Ревякин. — Не может у охотника такого внука быть. Ты и блохи не убьешь!

— А кто фрица поймал? — возмущался Попрышкин.

— Подумаешь! Попробовал бы ты еще фрицев не ловить! — отвечал Ревякин.

И разведчики снова и снова приставали к Наташе с просьбой рассказать какую-нибудь историю, да такую, «чтоб дух захватило».

И снова у самого костра лежала за пулеметом чапаевская Анка. И снова прямо перед костром мчался по степи на тачанке Павел Корчагин.

— Ох, и здорово ж это они! — вздыхал внук сибирского лесника.

Посреди рассказа начинал прорезать небо пронзительный шестиствольный немецкий миномет (разведчики называли его почему-то «скрипуном»). Языки огромного пламени слизывали с неба редкие ранние звезды. Разведчики разбегались по ямам.

«Скрипун» прекращал концерт. Разведчики опять собирались вокруг костра.

— Поздравляю вас с присвоением офицерского звания. — Начальник отдела кадров протянул Наташе большую ладонь. — А это вам лично от меня подарок. — Он вытащил из планшетки пару новеньких фронтовых погон — зеленое поле с маленькой звездочкой посредине.

Наташа вернулась в блиндаж разведотдела и, сев в свой уголок, стала пришивать погоны к новой гимнастерке, сшитой батарейным портным.

Медников сидел за столом и медленно отхлебывал из кружки горячий чай:

— Зобнев, отчего чай сладкий — от сахара или от ложечки?

— От сахара, товарищ старший лейтенант.

Медников щедро сыпал сахар в кружку ординарца:

— Пей. Сладко?

— Нет, товарищ старший лейтенант.

Медников наливал чай заново и, старательно размешивая ложечкой, отодвигал сахар на другой конец стола:

— Пей. Сладко? Что, опять нет? Ну вот, а ты говоришь!

Он снова придвигал Зобневу сахар.

Поймав на себе осуждающий Наташин взгляд, Медников встал и подошел к ней:

— Что это вы делаете? Погоны достали новые? Ба! Да у вас офицерские уже. Что ж молчите? Поздравляю. Честное слово, рад, как за себя. Растет наш отдел не по дням, а по часам!

Медников повернулся на каблуках:

— Это же замечательно! Только вот что, Наташа: теперь многое придется вам изменить. Всегда нужно помнить об этих вот звездочках. Агитируете? Беседуете? Теперь как офицер вы можете просто приказывать. И всё. Пусть выполняют.

— Но ведь тем-то и отличается советский солдат, что…

— Я вам сказал свое мнение. Честное слово, спорить об этом не стоит.

Он ушел…

Через три дня Наташа спустилась в блиндаж и увидела, что все стены оклеены газетами из подшивки «Красной звезды». Блиндаж выглядел чистенько и весело, но Наташа пришла в отчаяние: «Красная звезда» была основным пособием для агитационной работы в роте.

— Товарищ старший лейтенант, что же вы сделали?

— Товарищ младший лейтенант, я, собственно говоря, ничего не делал, — ответил Медников. — Я только приказал, чтобы в блиндаже было уютно и чисто. Вы против этого разве? А Зобнев как находчивый ординарец мигом разыскал сподручный материал. Подшивка вам ни к чему.

Медников сменил тон и сказал более дружелюбно:

— Разговоры, беседы — все это уже отошло. Как вы не поняли этого, Наташа? Газеты читаете, а устарели, как прошлогодний снег.

— А вы напоминаете мне листья, которые загордились перед корнями, — сказала Наташа.

— Зобнев, подать шпоры! — крикнул Медников. — Простите, я спешу.

Он быстро оделся, подтянул портупею и вышел из блиндажа.

…Наутро Наташа сходила в дивизионную библиотеку. С этого дня каждую ночь она сидела над томиком Ленина.

— Товарищ старший лейтенант, — сказала она однажды, протягивая Медникову книгу. — Вот, посмотрите — ленинская теория развития по спирали. Прочтите, вы поймете: введение погон — не просто повторение старого, а воспроизведение лучших черт прошлого на совершенно новой основе.

Медников отвел от себя протянутую книгу:

— Вы не в институте, а на войне.

— И что же?

— На войне не занимаются теорией. Кончим войну — будем учиться.

— На войне тоже учатся.

— У меня на это времени нет.

Через несколько минут его вызвали на передний край.

На нейтральном поле против Мархоткина разведчики обнаружили небольшую яму, заваленную буреломом. Недалеко от этого места проходил, как было установлено, немецкий кабель.

— Эх, если бы использовать яму для дневного подслушивания! — сказал однажды Аршинов.