— Хватит! — тихо приказал я.

Они замолчали.

Я заполнил форменный бланк и предложил Касумову собственноручно записать полный ответ на мой единственный вопрос: «Где вы находились вечером 23 апреля, в ночь на 24-е и весь день 24 апреля?»

Касумов шапкой осторожно промокнул раны на лице, правое подглазье выглядело к этому времени красно-багровым, тяготеющим к фиолетовым тонам.

Я подумал: «Если бы следователь или оперативный уполномоченный знал, что подозреваемый — вор, грабитель, даже убийца — будет немедленно освобождён из-под стражи, как только будет установлено, что к нему применялись незаконные методы ведения следствия, — никто бы не поднял на него руку».

Мазут взял со стола шариковую ручку и к слову «ответ» приписал: «Где я находился вечером 23 апреля, в ночь на 24-е и весь день 24 апреля, я не помню. Кто убил Пухова, не знаю и никакого касательства к этому не имею. Касумов».

Даже если бы он собственноручно написал, что убил рыбинспектора, признание, полученное после избиения, лишалось доказательной силы.

— А теперь? — спросил он, положив ручку на стол.

— Снимай моторы с лодки, — вскочил со стула Алиев. — Они тебе больше не понадобятся. Поедим — и поедем в Восточнокаспийск, в прокуратуру.

Так, по-видимому, они и работали тут до моего приезда.

— Вы свободны, — сказал я Касумову. — Орезов даст повестку — завтра приедете в водную прокуратуру.

Мазут на секунду окунул лицо в ушанку, убрал её, взглянул на меня. Хаджинур сунул в руку ему повестку. Не прощаясь, ни на кого не глядя, браконьер прошёл к дверям.

Через минуту мы услыхали гул спаренных моторов.

— Вот и обед приспел…

Едва Мазут уплыл, Миша Русаков и Керим вошли к нам, и я понял, что они слышали наш разговор. Русаков принёс с судна завёрнутые в скатерть буханки хлеба, две банки салаки пряного посола, лук и кулёк карамели.

Он и Хаджинур Орезов нарезали хлеба, вспороли банки с консервами.

— Зря вы его отпустили, Игорь Николаевич, — сказал начальник рыбинспекции. — Они теперь договорятся, кому какие дать показания. Вы их не знаете! Нам теперь их вовек не разоблачить…

Мы сидели за длинным, плохо обструганным столом и грели руки о пиалки с мутным чаем.

— Что, Керим? — спросил Цаххан Алиев у старика. — Если бы ты прокурора не боялся, сейчас бы нашлась из заначки осетрина да икра малосольная…

Старик прокажённый что-то жевал, по-стариковски, задумчиво глядя куда-то в стену. У него была массивная даже для его крупной головы, тяжёлая нижняя челюсть. Он, казалось, не присутствовал при разговоре.

— Нельзя было его отпускать… — повторил Алиев.

— Оставьте, — сказал я. — И больше ни слова об этом. Я прокурор, а не костолом…

— Вас вызывают в обком! Первый… — объявила мне Гезель, едва я появился в приёмной.

Хаджинур и начальник рыбинспекции, сопровождавшие меня, продолжали в это время разговор, который я искусно направлял, — о женщине, которая могла быть у погибшего рыбинспектора.

— Хорошо, хорошо…

Мы прошли в кабинет. Необходимое для доклада, документы — всё уже было подготовлено. Хаджинур и Цаххан Алиев продолжали лениво препираться. Я взял папку.

— А я видела Пухова с женщиной… — Гезель открыла дверь, ей в приёмной было слышно каждое произнесённое нами слово. — С месяц назад. Он разговаривал с Веркой Кулиевой…

— С Веркой?! — удивился Срезов.

— Женой Умара Кулиева. Я с ней училась. Мы и живём рядом.

— Верка Кулиева… — фыркнул начальник рыбинспекции. — Ну и удивила! Да просто она никому проходу не даёт. Ни из рыбоохраны, ни из милиции… Думает, Умара спасёт! Умар как взял её в классе шестом, а то и в пятом девчонкой, она так всё и бегает за ним! Сказала тоже — Верка Кулиева…

Гезель смущённо ретировалась.

Мы ушли втроём: Цаххан Алиев, Хаджинур и я. В коридоре я извинился.

— Идите, я сейчас догоню.

— Гезель, — спросил я, возвращаясь в приёмную, — ты давно видела жену Умара Кулиева?

— Да нет. Она то тут, то в Москве. Хлопочет за мужа.

— Попроси её зайти к нам.

— Что?

Она уже отвлеклась — смотрела на меня влажными, полными затаённой надежды на будущее счастье глазами. Время от времени она нас никого не воспринимала, жила своим внутренним миром и его особыми сроками, где конкретные даты все заменены количеством недель и лунных месяцев, а также результатами систематических анализов мочи и крови.

Я вынужден был повторить:

— Мне надо встретиться с женой Умара Кулиева! Гезель улыбнулась испуганно:

— Я понимаю.

Милиционер на входе внимательно посмотрел моё удостоверение и сказал:

— Вас ждут на втором этаже. Комната 201.

Аэродромное величие кабинета. От дверей к столу секретаря обкома вела ковровая дорожка, и она ещё более усугубляла ощущение взлётной полосы. Я шёл по безграничному паркетно-ореховому простору навстречу почти исчезнувшему за горизонтом хозяину кабинета, невольно убыстряя шаг, как самолёт на взлёте, и, когда Митрохин встал мне навстречу, я уже не шёл, а почти летел в пространстве, преодолев земное тяготение.

Мы поздоровались.

— Значит, не успел приехать, а уже серьёзное дельце подкинули? спросил он. — Садись, пожалуйста.

Он не вернулся на своё место, а сел за приставной стол, напротив меня.

Первый был невысок ростом, широк в плечах. Моложавое, с тонкими злыми губами лицо его выглядело озабоченным.

— Это не случайное преступление. — Он поправил очки с чистыми, как капли морской воды, стёклами. — Я бы квалифицировал его как политическое убийство…

Я промолчал.

— Убит старший рыбинспектор при исполнении служебных обязанностей. Это уже второй случай. Перед этим был зверски убит и сожжён Саттар Аббасов… Он пересказал то, что я уже знал. — Думали, там спит начальник рыбинспекции…

Говорил он коротко и ёмко.

— …Тут — не курорт. У нас вечно фронтовой город: бьёмся с пустыней, бьёмся с трудностями климата…

Он говорил, и я видел, как он сам себя распаляет и заводит, и беседа наша с ним была не похожа на реплики двух обсуждающих какой-то важный вопрос людей, а напоминала публичное выступление трибуна.

— …Диспропорция отраслей местного хозяйства, отдалённые последствия нарушений экологических норм…

Всё это были, в общем, до некоторой степени абстрактные понятия. Но дальше Митрохин сказал:

— Браконьеры!.. — И по тому, как он произнёс это слово, все сразу встало на свои места.

Дальше разговор пошёл уже «без дураков».

Браконьер с его мощными орудиями запрещённого лова был для Митрохина реальным противником из плоти и крови, имел биографию, имя, национальность, социальную и партийную принадлежность, прошлое и будущее. Война с ним была зримой для всех, опасной, кровопролитной и справедливой. С вызовами для докладов на самый верх. Со справками о количестве уголовных дел, рассмотренных в судах. С экспонатами браконьерской техники, демонстрируемыми периодически в ЦК республики, в Москве и других городах на различных активах, семинарах, международных симпозиумах.

Если бы браконьеров не было, их стоило бы выдумать. Но они действительно были! И это подтверждали упомянутые трофейные выставки дорогих быстрых лодок с мощными японскими моторами «Судзуки» и отечественными «Вихрь-30», спаренными и учетверёнными; вместительных бензобаков, успевших отслужить срок службы в военной авиации; километрами хищнической снасти, именуемой каладой, несущей на себе тысячи стальных крючьев, изготовленных специальными мастерами-профессионалами.

Прекрасное оправдание пустым полкам магазинов, снижению уловов, низкой производительности предприятий местной промышленности!

— …Ты не думай, что назначение сюда — это… — Я с трепетом ждал продолжения. Со словом «синекура» у меня уже установились почти интимные отношения, а сама синекура уже имела милые индивидуальные черты, в расцветке её оперения было даже что-то от японской куртки доктора Мурадовой. Нет, Митрохин не употребил этого слова, и я был ему благодарен. — Это — путёвка на отдых. Встреча с браконьером происходит обычно один на один, ночью ил и на рассвете в глухом месте моря или побережья. Нападение может произойти врасплох или из засады… И браконьер обычно стреляет первым. — Он испытующе посмотрел на меня. — Дети есть у тебя?