Основой моего новоиспеченного бизнеса стали пластинки, которые я собирала в надежде стать диджеем — вместе с сотней других, подаренных Анис. «Я все равно должна от них избавиться, прежде чем перееду на запад», — настаивала она, как будто ее поступок не был чистым проявлением невероятной щедрости.
Несколько «ненужных» Анис пластинок оказались редкими монозаписями «Битлз», и мне сразу удалось продать их коллекционерам и заработать небольшое состояние. Еще я наняла человека по имени Ноэль в качестве управляющего. Ноэль, с неизменной бейсбольной битой в руке, представлял собой гору железных мышц, но при этом был ходячей музыкальной энциклопедией. Я познакомилась с ним на площади Святого Марка в одном из больших магазинов грампластинок, которым он руководил от имени владельца, и сразу же поняла: он — то, что нужно молодой женщине, которая пытается открыть неподалеку магазин грампластинок. Я уговорила его уйти из большого магазина и, используя наличные от продажи альбомов «Битлз», предоставила ему полную свободу действий в наборе персонала.
Мы с Лаурой счастливо жили на шестом этаже чуть выше по Стэнтон-стрит. Внизу располагался круглосуточный продуктовый магазин, поэтому, если я слишком поздно понимала, что у меня нет молока или арахисового масла, чтобы с утра приготовить для Лауры завтрак, мне было достаточно спуститься вниз. Двумя этажами выше нас жили Вердесы, и их вторая дочь, Мария-Елена, со временем стала близкой подругой Лауры. Девочки всегда торчали или у нас, или у них.
А в квартире прямо над нами жила чета Мандельбаумов. Макс работал шофером, а Ида вела хозяйство. Очень общительная пара. Было слышно, как уверенный и громкий голос мистера Мандельбаума разносится эхом по всему дому, даже когда двери были закрыты. Но он никогда не кричал. Никогда не злился. Обожал свою жену даже после пятидесяти лет брака, и она платила ему тем же. У нее была привычка посылать его каждый день вниз за молоком, когда он возвращался с работы, и каждый раз он ворчал по этому поводу.
— Тише, Макс, — всегда журила она его в ответ. — Ты же знаешь, врач говорит, что тебе необходимы физические нагрузки. — Когда он возвращался, миссис Мандельбаум говорила соседям, которые оказывались рядом: — Он ворчит, но ему нравится, когда жена его «пилит». Лучше открыто упрекать, чем скрывать любовь.
И мистер Мандельбаум продолжал брюзжать себе под нос, но по глазам его было видно, что он верит в то, что она говорит.
Миссис Мандельбаум никогда по-настоящему мужа не «пилила». Никогда не повышала голос и вообще была мягкого нрава. Ее глаза сияли, она всегда была рада встрече и готова предложить любые земные блага — мягкий диван, горячий чай, поднос со штруделями, тарелку с леденцами, остатки ужина, который готовила каждый вечер… На это всегда можно было рассчитывать в их маленькой квартирке.
Ида с радостью читала Лауре книжки с цветными картинками или учила ее готовить печенье, пока мистер Мандельбаум сопровождал меня в соседнюю мясную лавку, булочную или к торговцу фруктами. Пока я выбирала, он пристально следил за весами, чтобы удостовериться, что меня никто не пытается обмануть.
— Такая молодая, как ты, одна с дочерью! — восклицал он. — Кто-то должен позаботиться о том, чтобы твоей неопытностью не воспользовались.
Когда я наконец-то смогла позволить себе оборудовать Лауре отдельную спальню, миссис Мандельбаум настояла на том, чтобы сшить красивые кружевные занавески из «пары старых шматас[15], которые у меня повсюду».
Казалось, Лаура с восторгом оставалась с Мандельбаумами, хотя, возможно, не так бы любила бывать у них, если бы не их кошка — коричневая полосатая кошка с зелеными глазами, белой грудкой и такими же лапками, которая однажды увязалась за ними по пути из мясной лавки.
— И что нам оставалось делать? — любила говорить миссис Мандельбаум. — Мы взяли ее домой. Макс никогда не умел говорить «нет» попавшим в беду девицам.
Кошка, как будто понимая, что мистер Мандельбаум стал ее спасителем, отдавала ему всю свою любовь. Ходила за ним по пятам из комнаты в комнату, под настроение сворачивалась клубочком у его ног или на коленях. Она симпатизировала людям и характером обладала мягким, но единственным человеком, которого она любила так же, как мистера Мандельбаума, была Лаура. Я частенько задерживалась на работе допоздна, и, когда приходила забрать дочь, та уже уютно спала на маленькой кровати в комнате, которая раньше была спальней сына хозяев. Одной рукой она обнимала мягкий полосатый комочек, свернувшийся на подушке рядом с ней.
Я, конечно, понимала, что мы с Лаурой заменили им сына и внучку или внука, которого у них никогда уже не будет. Тем не менее не любить Мандельбаумов было невозможно. Ведь нам с Лаурой тоже нужна была семья.
Время от времени миссис Мандельбаум нежно брала меня за подбородок и говорила:
— Такая красивая девушка, как ты, достойна лучшего. Ты обязательно должна встретить того, кого полюбишь. Человек не должен быть один.
— Я не одна, — возражала я. — У меня есть Лаура, есть вы двое и мой магазин. Разве я одинока?
Однако я понимала, о чем она говорит. Вспоминала о Нике, которого не переставала любить, хотя и понимала, что он того не стоит. Вспоминала печальный блуждающий взгляд своей матери после того, как она потеряла моего младшего братика. Мандельбаумы нашли в себе силы продолжать жить после такой же потери. Но люди в моей семье были не похожи на Мандельбаумов. Если мы ломаемся, то так и остаемся развалинами.
Самый большой плюс, равно как и самый большой минус владения магазином — войти в него может кто угодно. Могут прятаться от дождя бездомные. Есть и те, кто каждый день по три раза заходит к вам потому, что не с кем поговорить. И еще есть те, кто зациклен на корзинах с последними рекламными листовками, которые только-только выпустили музыкальные критики. Я была более снисходительна к таким людям, чем Ноэль. Я всегда проверяла, чтобы у нас в наличии были кофе и содовая, а когда на улице холодало, в полуподвале складывала стопками одеяла и пальто, чтобы раздать нуждающимся. Я хотела быть частью этого общества, но больше всего я хотела, чтобы люди знали Лауру. Она не могла постоянно находиться со мной в магазине или дома с Мандельбаумами. Ей нужно было играть и на улице, с друзьями, и я спала по ночам лучше, когда знала, что приглядывать за дочерью мне помогает целая армия людей.
«Настоящих» покупателей у нас тоже было много. Тусовщики требовали Лидию Ланч или «New Order». Дети, экспериментирующие с латинским хип-хопом, заглядывали в нашу секцию сальсы. Диджеи с самого Бронкса заходили купить «Schoolly D» или старый школьный фанк, чтобы сделать ремикс. Один трансвестит, торговец марихуаной и страстный приверженец республиканцев во главе с Рейганом, выступающий в кабаре под именем Двойник Веры, заглядывал к нам по крайней мере раз в неделю, цитировал Айн Рэнд[16] и покупал пластинки с оперными ариями. Любой человек с зелеными волосами автоматически покупал панк и уговорить его взять что-либо другое было невозможно. Жители же пригорода приезжали за последними альбомами Спрингстина или «Talking Heads», и эти покупатели радовали нас больше всего. Они сразу же меняли свои двадцатки на новый диск Бон Джови, а чуть позже уходили с записями «Public Image» или «Liquid Liquid», потому что именно их композиции звучали в качестве музыкального фона у нас в магазине. «Что за песня? Звучит неплохо», — говорили они и тут же лезли в кошельки за наличностью.
В каком-то смысле управлять магазином грампластинок и работать диджеем — это одно и то же. По выходным, когда к нам набивалось полно народу, я будто чувствовала толпу. Я чувствовала, как меняется настроение в зависимости от того, какую композицию я вывожу на колонки в магазине. Если я ставила кавер-версию «Мексиканца» Бейб Рут в исполнении Джеллибина Бенитеза, все присутствующие в магазине начинали танцевать и я продавала все экземпляры композиции, которые были у меня в наличии.