Все рубленые дома в какой-то мере похожи друг на друга. Разве что крыши разные — то тесом крытые, то шифером... Но этот дом Залыгин отыскал сразу, хотя номера на нем не было. Походил возле него, потом сел в машину, объехал... И все это время он, не переставая, думал о хозяйке дома. Звали ее Грушей. Она была симпатичной, довольно-таки предприимчивой женщиной. «Стоит поухаживать за ней, — думал он, — и она моя... и это хорошо. Поди, не без средств. Вон какой домище отгрохала».

Между тем сама Груша мыла-драила полы, кое-где переставила мебель. Уже давно собиралась сделать это, да все недосуг.

Вечером после работы с друзьями обещал прийти человек, который пришелся ей по душе. «Пусть, пусть приходит, — мысленно говорила сама с собой Груша. — А уж я встречу хлебом да солью».

Наступил вечер. Груша зажгла свет, закрыла ставни, затопила печь. Начала готовить ужин и тут услышала чьи-то голоса. Выбежала в сени, спросила, прислонясь к закрытой на защелку двери.

— Кто там?

— Я, Залыгин, — ответили из-за двери, — и не один, с друзьями.

— Добрый вечер, — войдя в прихожку, поздоровался он.

Груша окинула взглядом вошедших и недоуменно посмотрела на Залыгина. Тот виновато улыбнулся... Понял, она ожидала, что придет с людьми более солидными.

— Лев Левухин, — представился, протягивая руку, круглолицый, смуглый парень лет двадцати, с карими, острыми, прямо-таки сверлящими глазами. Он был в поношенном черном полушубке и черной шапке из кроличьих шкурок.

— Значит, Лева! — усмехнулась Груша, испытующе поглядывая на парня. — Ну, ну...

К Груше подошел третий парень, поздоровался. Она небрежно подала ему руку и назвалась Аграфеной Самойловной.

— Нюругиев, — представился тот. — Балта.

Груша с интересом посмотрела на него. Что-то в нем было такое, отчего она решила, что он из интеллигентной, обеспеченной семьи. Быть может, все дело в том, что этот парень в отличие от приятелей держался непринужденно, свободно.

Нюругиев прошел в зал и сел рядом с Залыгиным на диван, застеленный ковром. Персидский ковер ручной работы висел и на стене.

Когда к ним присоединился Левухин, Залыгин сказал:

— Обращайтесь друг к другу только по имени. О кличках забудьте, ясно?!

— Нет, не очень... — ответил Левухин.

— Что ты за человек? — сказал Нюругиев. — Неужели не понимаешь, что она другая. Вон в доме все блестит: в буфете хрусталь, сервизы... А стулья-то! Стулья!.. Да им цены нет!

Пока дружки говорили, Груша принесла с улицы беремя дров, подкинула в топку печи. Потом надела длинный шелковый халат и вошла в зал. Присела на мягкий антикварный стул с высокой спинкой, который стоял напротив дивана, чуть в стороне от пианино, улыбнулась:

— Что же вы замолчали? Расскажите что-нибудь.

Она была ослепительно хороша; круглое белое лицо, из-под густых длинных ресниц смотрели большие голубые глаза. И Залыгин растерялся, не сразу пришел в себя.

Груша заметила, как смутились при ее появлении парни, и это понравилось ей. Но захотелось смутить их еще больше. Она подошла к пианино и стала играть... А потом повернулась к парням, спросила:

— Нравится?

— Грушенька, к музыке мы глухи, — ответил Залыгин.

— Неужели ни разу не слышали? Я сыграла отрывок из увертюры к опере «Цыганский барон».

— Признаюсь, я как-то с парнями ходил в оперный театр, как раз шел «Цыганский барон», — начал рассказывать Залыгин. — Нет, не с этими парнями, с другими... До начала спектакля мы зашли «отметиться» в буфет. Взяли по сто граммов коньяку, выпили. А потом еще... еще... Короче, когда прозвенел звонок, я прошел в зал, сел и... Сосед справа толкает меня локтем в бок и говорит: «Не храпи!» А у меня глаза не открываются. Слышу — музыка гремит, а ничего не вижу. Все же разглядел я на сцене цыганенка. Но и плясал же он! Черт-те как здорово! А впрочем, что с него взять? Цыгане с малых лет пляшут...

Парни рассмеялись.

— Значит, вы ничего и не видели? — спросила Груша.

— Вот только цыганенка...

Парни посмеялись еще немного, а потом стали смотреть выставленные на комоде фотографии. Груша ушла на кухню чистить картошку. Скоро там оказался Залыгин. Он подсел к ней, спросил:

— Помочь?

— Помогать — помогай, но рукам воли не давай! — ответила она, отстранясь.

Усмехнулась, поднялась со скамейки, пошла в комнату.

Из шкатулки, которая стояла на комоде рядом с трельяжем, достала колоду игральных карт и положила на стол перед парнями:

— Играйте, чтобы не было скучно.

Вернулась на кухню.

Левухин дернул за рукав пиджака Нюругиева и, прищелкивая языком, сказал:

— В нашем городе такие красавицы — редкость!

— У атамана губа не дура, — ответил вполголоса Нюругиев. — Он сейчас ей мозги вправляет... Ничего не скажешь, мужик цепкий,

— Не забывайся — клички упоминать запрещено. Хотя все верно... От него ни одна девушка не убежит. Иметь бы такой талант — помирать не надо.

Кто-то постучал в дверь. На стук вышла в сени Груша. Вернулась не одна — с худенькой светловолосой девушкой, сказала:

— Нина, моя квартирантка. — Улыбнулась. — Девушка она стеснительная, но себя в обиду не даст.

Нина разделась, повесила пальто на вешалку. Помыла руки и стала помогать хозяйке готовить ужин.

Стол был накрыт в зале, все пятеро сели на расставленные вокруг него стулья.

— Лева, принеси-ка нашенского! — распорядился Залыгин.

Левухин поднялся, вышел в прихожую. Вернулся, поставил на стол две бутылки коньяка и бутылку шампанского. Груша посмотрела на Нину и сказала со смехом:

— Зачем так много? Кто будет пить?..

Залыгин пожал плечами, начал открывать бутылки. Потом разлил коньяк по рюмкам и предложил выпить:

— За дружбу!

Залыгин с Левухиным усердно ухаживали за женщинами: накладывали закуски, забавляли их шутками. Нюругиев в разговор не вступал.

— Девчата, посмотрите, как уплетает за обе щеки наш Балта, — хмыкнул Залыгин. — Впрочем, я думаю, так и надо есть, без церемоний. Здесь все — свои...

— Ты так считаешь? — с легкой досадой спросила Груша.

Залыгин понял, что сказал не то, и перевел разговор на другое.

— Я нынче работаю на легковой машине. Шоферю. Когда захочу, пользуюсь ею, как собственной. Шеф у меня отличный мужик, не обижает.

— Верно, — наконец-то подал голос Балта. — Его добротой и мы пользуемся. Без омуля не живем...

Левухин вовсю ухаживал за Ниной: не переставая, шептал что-то ей на ухо, та громко смеялась, довольная.

— Ребятки, а вы бесчувственные люди! — неожиданно сказала Груша. — Почему вы вовремя не позаботились о своем друге? Балта один, без подружки, каково ему, а?..

— Он вполне взрослый человек, — сказал Залыгин. — И если захочет...

— Да ладно вам! — подал голос Балта. — Что, у вас другой темы для разговора нет? Давайте лучше выпьем...

Он поднял рюмку. Парни поддержали его.

Груша поднялась со стула, прошла в другую комнату. А когда снова появилась, то была уже не в халате, а в расклешенной юбке темно-синего цвета и белой, шелковой, по последней моде сшитой кофте.

Подсела к пианино:

К Груше подошел Залыгин, стал тихо подпевать. А потом сказал:

— Ты и в халате мила моему сердцу. А сейчас в этом наряде еще больше... — Помолчал: — А если кто-нибудь вздумает ухлестывать за тобою... не завидую тому, нет!..

Груша хотела еще что-то спеть. Но Залыгин не дал, поднял ее на руки: