Рисунки В. Щеглова

Все миноносцы второй Тихоокеанской эскадры перед Цусимским боем были прикреплены к флагманским кораблям. На их обязанности лежало спасение адмиралов со штабами в опасные моменты сражения. По общему распоряжению начальника эскадры Рожественского, такое же назначение получил и миноносец «Громкий».

Он был прикреплен к крейсеру «Олег», на мачте которого развевался флаг адмирала Энквиста. «Громкий» шел концевым во втором отделении миноносцев. Все люди по боевому расписанию были на своих местах, готовые сцепиться с врагом; но вначале миноносцу просто нечего было делать. Подальше от японских выстрелов — вот какая была его «боевая задача», согласно инструкции.

Качаясь на волнах, он носился по морю, дымя четырьмя трубами, и тогда казалось, что корабль подвешен к небу на черных лохматых канатах. Изредка, когда приближались к нему легкие неприятельские суда, он открывал по ним огонь. Конечно, его пять 47-миллиметровых пушек и одна 75-миллиметровая мало могли причинить вреда японцам. Иногда и около него поднимались столбы воды от разрывов неприятельских снарядов.

На мостике миноносца стояло несколько человек.

За горизонтом следил живой и проворный сигнальщик Скородумов. От его острых серых глаз не могло ускользнуть ни одно движение неприятельских судов. Если он сразу не мог что-либо различить, то порывисто перегибался через поручни, как будто хотел рвануться вперед. Рулевой Плаксин сосредоточенно склонил скуластое лицо над компасом. Мичман Шелашников, облокотившись на штурманский столик, старательно отмечал на карте прокладку курса своего судна. Этот невзрачный и всегда скромный меланхолик «Моня», как его звали офицеры на корабле, грустил и сейчас. Может быть, он и в боевой обстановке не переставал вспоминать свою невесту, которая осталась в Петербурге.

Почти на целую голову возвышался над другими командир, капитан второго ранга Георгий Федорович Керн. Он то и дело приставлял к своим карим глазам бинокль, обозревая поле сражения. Во всей его высокой и тонкой фигуре, немного сутуловатой, со впалой грудью, с резко обозначившимися сквозь китель лопатками, ничто не напоминало бравого офицера. Иногда в частных беседах его смуглое, с тонкими чертами лицо освещалось вдруг такой детски-наивной улыбкой, которая заставляла окружающих забывать, что перед ними военный человек. Ходил он медленно, держа носки наразворот, и всегда казался истощенным, как после тяжелой болезни. Но в тщедушном теле командира скрывалась непоколебимая сила воли. Это хорошо знали его подчиненные, привыкшие к тому, что он, скупой на слова, не любил повторять своих распоряжений.

Поход второй эскадры на Дальний Восток, плохо технически и организационно подготовленной и возглавляемой бездарным царским командованием, ему представлялся безуспешным. Это проскальзывало у него не раз в разговорах со своими офицерами. Однако с его стороны было сделано все, чтобы с честью выполнить долг воина. Ни на одном корабле эскадры команда не прошла такой боевой подготовки, как на миноносце «Громкий». Керна высоко ценили и его ближайшие помощники: старший офицер лейтенант Паскин, артиллерийский офицер мичман Потемкин, штурман Шелашников и судовой инженер-механик Сакс. Каждый из них старался как можно лучше выполнять свои обязанности в полном согласии с командиром. Керн добился от своих подчиненных дружной спайки и высокой дисциплины, никогда и ни при каких обстоятельствах не повышая на них голоса. Всегда он говорил тихо, но с твердой уверенностью и так убедительно, что все его распоряжения выполнялись в точности.

Сигнальщик Скородумов, быстро повернувшись к командиру, доложил:

— Ваше высокоблагородие, в нашу сторону направляются японские крейсера.

Керн направил на них бинокль и тотчас же приказал:

— Поднять сигнал «Олегу»: «Вижу японские крейсера на SW 30 градусов».

В ответ на этот сигнал флагманский корабль со своим отрядом крейсеров повернул в сторону противника и открыл по нему огонь. Транспорты и миноносцы были прикрыты. Люди повеселели.

Но вдруг раздался тревожный возглас:

— Человек за бортом!

Матросы увидели барахтающегося на волнах человека с взлохмаченной бородой. Сразу в нем узнали машинного содержателя Папилова. По приказанию Керна дали ход назад. Пока возились с Папиловым, два крейсера — «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах» — почти вплотную сблизились с миноносцем. «Громкий» едва успел ускользнуть от серьезной аварии. Человек был спасен. Миноносец опять занял свое место в строю. Теперь с облегчением все окружили Папилова.

— Если бы не твоя лохматая швабра, быть бы тебе на дне, — пошутил кто-то из матросов.

А он стоял на палубе с открытым ртом, тяжело дыша, и непонимающе таращил глаза на окружающих. С его большой обвисшей бороды и одежды ручьями стекала вода, образуя под ним лужу. На вопрос старшего офицера Паскина, как он очутился за бортом, ни он и никто из команды не мог объяснить. Происшествие с Папиловым так и осталось загадкой для всех, не исключая и его самого.

Из дневного боя «Громкий» вышел целым и невредимым, не было и потери в людях. Вечером на нем было уже известно, что Рожественский, будучи ранен, передал командование эскадрой адмиралу Небогатову.

Вскоре на броненосце «Николай I» был поднят сигнал: «Курс норд-ост 23 градуса». С наступлением темноты «Олег» со своим отрядом, развив большой ход, отделился от эскадры. О нем говорили, что он ушел неизвестно куда. Ночью «Громкий» пристроился к крейсеру «Владимир Мономах». Впереди шел «Дмитрий Донской», но через некоторое время он тоже где-то затерялся в темноте морских просторов.

Оставшись одни, «Владимир Мономах» и «Громкий», выполняя приказ Небогатова, направились во Владивосток.

После дневного боя передышка длилась недолго. Через каких-нибудь полчаса уже начались минные атаки. Поддерживая крейсер артиллерийским и пулеметным огнем, «Громкий» сам бросался на японцев.

Однажды с него заметили, как неприятельский двухтрубный миноносец, приблизившись с левого борта к крейсеру, выпустил в него мину. Катастрофа казалась неизбежной. На мостике все оглянулись на командира Керна, а он быстро нагнулся над переговорной трубкой и скомандовал в машину:

— Полный вперед!

Одновременно он дернул за ручку машинного телеграфа, повторяя то же приказание.

«Владимир Мономах» был подорван миной.

И «Громкий» ринулся наперерез страшному самодвижущемуся снаряду. Очевидно, у командира был такой план: пусть лучше он сам взлетит на воздух вместе со своим судном водоизмещением только в триста пятьдесят тонн и с командой в семьдесят три человека, чем погибнет крейсер водоизмещением в пять тысяч пятьсот девяносто три тонны с командой более шестисот человек.

В темноте геройство Керна осталось незамеченным. На крейсере не знали, что маленькое судно идет на самопожертвование и готово своей грудью отстоять жизнь другого корабля, приняв на себя подводный удар. Зато на «Громком» тотчас разгадали поступок командира, и сердца моряков, ожидая взрыва, отсчитывали последние секунды своей жизни. К счастью, мина, поставленная на большое углубление в расчете на низкую осадку крупного корабля, прошла под килем «Громкого». Она благополучно миновала и «Мономаха».

Дул пятибальный ветер. Шумели волны. Гремели орудийные выстрелы, на мгновение освещая вспененную зыбь моря.

«Владимир Мономах» был подорван другой миной. Изувеченный корабль с креном на правый борт, потеряв надежду достигнуть Владивостока, свернул на запад. Связавший с ним свою судьбу «Громкий» сопровождал его до самого утра. Рассвело. Близко, против носа корабля, неприветливой громадой всплывали чужие берега острова Цусима. А в стороне, далеко, на северном горизонте обозначились дымящие японские вспомогательные крейсеры и миноносцы.