— Это так, — только и ответил милиционер, не зная, что сказать.

Он понял, что все сказанное имеет для канцлера огромное значение, и внимательно ловил каждое слово старика.

— Надежда, милиционер, — вот в чем ошибка родителей. Мы стараемся дать им надежду, словно это самое важное в жизни. И здесь мы безусловно виноваты.

— Но ведь только благодаря надежде мы смогли построить этот огромный город — сокровище веков и на века.

— Да, да, конечно, — канцлер закрыл лицо ладонями; его морщинистые руки дрожали. — Но это всего лишь риторика, наизусть заученный урок. Конец неизбежен. Все уже потеряно. Я уже все потерял.

После этих слов воцарилась гнетущая тишина. В течение полминуты канцлер отрешенно сидел, глядя в никуда — казалось, он был где-то далеко, по ту сторону ограды. Наконец он вернулся к действительности. Пухлой рукой он открыл ящик стола, извлек из него какие-то измятые листки и черно-белую фотографию и бережно подвинул документы к милиционеру, расположив листки в определенном порядке. Кончиками пальцев он постучал по фотографии.

— Моя дочь… Это мой единственный ребенок, милиционер. Она ушла из дома. Я не смог ей помочь, хотя должен был. Я не выполнил своих обязанностей отца. Она больна — врачи говорят, какая-то опухоль. Операция невозможна, и это сводит ее с ума. Ее покойная мать была такой же безудержной сумасбродкой и легко принимала на веру все те бредни, которые рассказывают в городских трущобах. Один Бог знает, где сейчас моя дочь, и я опасаюсь самого худшего.

— Не поддавайтесь панике, канцлер. Я понимаю ваши страхи. Мы найдем ее, в каком бы районе она не скрывалась. Нам не впервые приходится сталкиваться с такого рода делами. Если желаете, я сам этим займусь. У нас есть хорошая команда кинологов, и…

— Нет, милиционер, вы не понимаете. Она покинула город. Смотрите!

Канцлер выхватил два листка и потряс ими перед удивленными глазами милиционера. Один из них был тем самым доносом, который позволил службе правопорядка раскрыть убежище паромщика, а другой — сложенной запиской, где дочь кратко объясняла отцу причины своего отчаянного бегства. В обеих письмах почерк был одинаков. Милиционер сообразил, что здесь какая-то двойная игра, и понял, почему донос явился столь своевременно, как дорогой подарок.

— Найдите мою дочь, и я в долгу не останусь. Сколько вам надо прослужить, прежде чем выбиться в начальники караула — двадцать, тридцать лет? Верните мою дочь, и я за час сделаю вас шефом бригады. Дальнейшее не замедлит себя ждать. Клянусь своей головой.

— Пересечь ограду — серьезное преступление, за которое предусмотрен большой срок и даже смертная казнь. Вы лично внесли поправки в закон, чтобы обезопасить город. Теперь вы предлагаете мне переступить через мой долг гражданина, я не…

— Я знаю, — как безумный взревел канцлер, но тут же взял себя в руки. — Я все это отлично знаю, но условия изменились. Речь идет о моей собственной дочери — она слаба и не отвечает за свои поступки. Она действует как конкистадоры, которые сжигают свои корабли, чтобы отрезать себе пути к отступлению. Я должен ее найти. Вы должны ее найти для меня.

— Я не знаю… Я опасаюсь зоны и ее дурмана. До сих пор мне не случалось так долго находиться за пределами города. У меня нет опыта. Возможно, вам следовало бы обратиться к кому-то другому.

— Не думаю. Я изучил ваш послужной список: воспитывался за государственный счет, достигнув совершеннолетия, поступил военную школу, самый блестящий офицер выпуска, шесть лет в надзорном патруле, четыре года работы инспектором, активное участие в усмирении бунтовщиков в октябре прошлого года, сорок три задержания, в том числе девять арестов паромщиков и одиннадцать — нарушителей границы города. Это производит впечатление.

— Канцлер, вы прекрасно осведомлены. Но вообразите, что это отступление от закона в конце концов будет раскрыто. Что тогда станет с вами и со мной? Мы укрепляем здание с одной стороны, чтобы тут же разрушить его с другой. Мы нарушаем нами же установленные правила. Это ни в какие ворота не лезет. Я понимаю ваше горе, но интересы города значат для меня больше. Искренне сожалею, но мой ответ — нет.

— Значит, вы не оставляете мне выбора, — вздохнул канцлер. — Я понимаю, на что вы намекаете. Тогда я приказываю вам найти мою дочь, какие бы методы для этого ни потребовалось применить. Я знаю, что вы очень амбициозны и не упустите своего, как и все молодые волки из вашего поколения. Я остановил свой выбор на вас не только из-за ваших служебных достижений. Я знаю, моя просьба идет вразрез с законами города, и мне нужен человек опытный и в то же время не слишком щепетильный. Подумайте хотя бы об обещанном вам вознаграждении. Не упустите эту возможность!

— В общем, все, что вам нужно — это наемник. Охотник.

— Можно и так сказать.

— Наконец мы пришли к пониманию. Лично я предпочитаю называть вещи своими именами. Мы оба разумные люди, и каждый из нас получает свою выгоду, вы — вашу дочь, а я — мощный рывок вверх. Допустим. Но вы же понимаете, что мне нужно иметь еще и письменное подтверждение, что все происходит с вашего ведома и под вашу ответственность. В случае провала я заявлю, что это вы мне приказали. Хочу, чтобы это было ясно.

— Естественно.

— Место начальника караула? Таково ваше обещание?

— Даю слово, — сказал старик.

— Мне понадобится снаряжение.

— Вы будете обеспечены всем самым лучшим.

— Как мне поступить с паромщиком?

— Убейте эту гниду! Пусть он больше не вернется. Разговор окончен.

Канцлер и сам осознавал, насколько противоречивы его слова. Декреты, которые он когда-то принимал — что на холодную голову, что сгоряча — теперь вызывали у него только усмешку. Одиночество его убивало. Ничего не имело значения, кроме возвращения его дочери. Милиционер догадывался о слабой стороне старика и о том, какую выгоду он может извлечь из этого. Отсалютовав в последний раз канцлеру, но не добавив ни слова, милиционер покинул кабинет. На его лице, вопреки уставу, змеилась саркастическая улыбка. Канцлер не видел, как милиционер вышел за дверь. Он плакал, глядя на фотографию своей дочери.

Собаки взяли след. Фыркая и сопя, они отследили запах беглецов от хибары паромщика до очистных сооружений. Милиционер не мог понять, почему девушка в своем письме сама все раскрыла с такой беспримерной откровенностью. Хоть ее отец и полагал, что она не совсем в своем уме, эта демонстрация сбивала с толку. Без труда обнаружив ненадежную маскировку по краям канализационной решетки, милиционер потянул за прутья. Решетка поддалась без труда. Насвистывая, он оглядывал мрачные своды туннеля. Интуиция подсказывала, что беглецы ушли далеко вперед — у них было четыре или пять часов форы. Очевидно, возвращаться ему придется вечером или даже ночью. Наблюдатели в кубических башенках на вершине стены не заметили ничего необычного в рассветных сумерках, и их отчеты не отличались внятностью. Милиционер сурово распек их за нерадивость. Одному из них он даже влепил пощечину: тот пытался найти оправдание своей безалаберности.

Пробираясь между возбужденными собаками, к отряду направлялась команда врачей. Милиционера удивило их присутствие здесь. Один из солдат пошел осведомиться о причинах их появления и доложил: канцлер приказал доставить медицинский препарат, который помогает противостоять дыханию зоны. Милиционер должен быть вакцинирован.

— Минутку, господа. Сначала я должен знать, что это.

— Ничего не бойтесь, милиционер. Это сыворотка, созданная в нашей лаборатории, — хитрая комбинация, чтобы не поддаться дурману. Пожалуйста, закатайте рукав до плеча, — сказал медбрат, постукивая пальцем по шприцу.

Милиционер повиновался.

— А оно работает? И откуда вы ее взяли, эту, как ее?

— Все это еще в стадии эксперимента, но результаты уже многообещающие. Мы составили этот антидот на основе множества изученных фактов заражения. Речь идет о некой смеси — или концентрате, если хотите, — всех известных препаратов, позволяющих защитить организм от агрессивной внешней среды. Доверьтесь нам. Лабораторные мыши в большинстве своем хорошо на него реагировали.