– А откуда они всплыли, эти фотографии? – полюбопытствовал Маскаранти.

– Я же сказал – завтра утром! – взорвался Карруа (ему не хотелось сейчас говорить про Давида). – Так, – повернулся он к Дуке, – с тобой тоже все ясно. Сейчас проводишь нашего друга домой. Завтра я позвоню инженеру Аузери, чтоб забрал сына, и ты свободен.

Он не ответил, заглядевшись на суровые черты Маскаранти, который, как ребенка, прижимал к груди желтую папку.

– Я с тобой говорю! – взревел Карруа.

– Да, извини. – Он перевел взгляд на него. – Я передумал. – Это называется не «передумал», а «совершил ошибку», еще одну ошибку!

Карруа составил на пол пустые бутылки из-под кока-колы.

– Можешь идти, Маскаранти. Увидимся завтра в десять. – Он уже все понял.

– Я еще на какое-то время составлю компанию Давиду, – сказал Дука, едва за Маскаранти закрылась дверь.

– Как хочешь! – раздраженно отозвался Карруа, он всегда нервничал, когда бывал чем-то растроган.

– Могу я попросить тебя об одном одолжении?

– К вашим услугам!

– Я хочу участвовать в расследовании.

Карруа сосредоточенно уставился на бутылку виски.

– Налей-ка и мне попробовать этой дряни. – Он едва смочил губы, а взглядом словно выискивал что-то на дне стакана. – Объясни толком, Дука, ты, значит, хочешь проводить это расследование вместе с Маскаранти. – В его тоне не было даже намека на вопрос.

– Неофициально. Мое имя нигде не будет фигурировать, просто я буду рядом с Маскаранти.

– Сперва все хотел бросить, а теперь – извольте радоваться – желает записаться в полицейские!..

– Говорю же – передумал.

– Почему, позвольте спросить?

Он не ответил, а Карруа не настаивал: и так ясно почему, достаточно взглянуть на Давида, который застыл у окна, точно древняя, полуразрушенная статуя.

– Хорошо. Завтра пришлю Маскаранти. – В двух стопках фотографий Карруа перевернул две верхние лицом вниз: не слишком приятно глядеть на мертвых ню. – Где тебя искать?

– Думаю, нам лучше быть где-нибудь поблизости. Остановимся в отеле «Кавур».

– Разумно. – Карруа посмотрел на часы. – Не знаю, какой из тебя полицейский, но почему бы и не попробовать? С чего начнешь?

Он и на этот раз промолчал, а Карруа не стал допытываться, заранее зная ответ. Начинать надо опять-таки с Давида Аузери. Ведь это вполне может быть убийство, замаскированное под самоубийство, такие случаи нередки, но истина почти всегда выходит наружу. Даже если девушка покончила с собой, то последний, кто ее видел, – Давид Аузери, и нет никакой гарантии, что его рассказ стопроцентно правдив. Сейчас не время об этом размышлять, потому что если в данный момент взять две души – его и Карруа – и выжать их, как лимон, то ничего оттуда не выдавишь, кроме щемящей жалости к этому парню. Но в один прекрасный день, очень скоро, они будут вынуждены спросить у Давида, где он был в тот вечер, от семи до десяти, а если он не сумеет представить убедительного алиби, придется взять его на подозрение, ибо за вышеупомянутой Альбертой Раделли, кем бы она ни была – самоубийцей или жертвой, – стоят эти фотографии, а за этими фотографиями не стоит ничего, совсем ничего хорошего.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Карруа. – В пятьдесят девятом был один похожий случай. Муж подложил жене лишнюю таблетку снотворного, перерезал ей вены, а потом явился к нам и сказал, что наутро обнаружил свою благоверную мертвой.

– И как вы докопались до истины?

– Очень просто – мордобоем. Его допрашивал Маскаранти. Когда замышляешь подобный трюк, надо помнить о зуботычинах. Вот, говорят, в искусстве пыток никто не сравнится с китайцами. Чепуха! На пятый или шестой зуботычине, полученной от Маскаранти, поневоле расколешься, иначе у тебя мозги вылетят.

– Я пока ни в чем не уверен.

Дука поднялся и подошел к Давиду. Он чувствовал, что здесь дело нечисто, однако готов был пожертвовать всем – душой, остатками веры в ближнего, своей яростью, наконец, – лишь бы оно не оказалось уж настолько грязным.

– Пошли, разобьем лагерь в отеле «Кавур». – Он положил парню руку на плечо и легонько, дружески похлопал.

Часть вторая

...Когда тебе попадется сутенер – дави его... Да какой смысл, моя радость, их чем больше давишь, тем больше становится! Ну и что, все равно давить, наверное, надо.

1

Нет, не может быть, чтоб такая грязь...

Давид остался в машине, за рулем. Они с Маскаранти пешком потащились на четвертый этаж: лифты в таких домах, как правило, испорчены; на каждой лестничной клетке по меньшей мере за одной дверью распевала Мильва; на четвертом этаже они тоже услышали ее голос, но после звонка громкость убавили, дверь открылась, и сестра самоубийцы, а может быть, жертвы – словом, сестра Альберты Раделли застенчиво улыбнулась Маскаранти.

– Полиция. Надо поговорить.

Такое выражение лица появляется у всех честных итальянцев при виде полицейского – задумчивость, постепенно сменяющаяся тревогой: очевидно, этот честный гражданин что-то натворил, сам он не может припомнить – что, но они уже раскопали. Год назад полиция была здесь по поводу бедной Альберты, так что же еще стряслось? Будь она американкой, наверняка бы ответила – вежливо, хотя и с легким раздражением: «Чем могу быть полезна?» Но она была итальянка, к тому же с Юга, а год назад едва не потеряла работу из-за того, что сестра покончила с собой и дело попало в газеты, поэтому ничего не ответила, а просто впустила их, поспешно выключила телевизор в маленькой гостиной и обернулась к полицейским. Один выше среднего роста, довольно худой, с неприятным лицом – это был он, Дука; другой низенький, плотный, с еще более неприятным лицом. Она не предложила им сесть, но и возмущаться не стала: мол, какое вы имеете право так поздно врываться к честной гражданке? – поскольку прав своих не знала (честные гражданки редко знают свои права, а если и знают, то помалкивают).

– Это ваша сестра?

Из небольшой кожаной папки Дука извлек фотографию 18x24 и поднес ей прямо к глазам, чтобы получше рассмотрела: маленькая гостиная была освещена только одной лампой под пластиковым абажуром, купленной в УПИМе или в СТАНДе[2] и стоящей сбоку от телевизора.

Отец иногда рассказывал ему о своей работе и, вспоминая дни, проведенные на Сицилии в компании мафии, всегда утверждал, что единственным способом общения как с преступниками, так и с честными гражданами является мордобой. Все хитрости Макиавелли не стоят ни гроша. Нет, я не против криминалистики, но разные там уговоры, увещания, психологические игры только порождают новых преступников. Ты сперва дай ему в морду, а потом спрашивай, и он тебе ответит уже более толково, потому что сразу поймет: ты при случае можешь разговаривать на его языке. А если тот, кому ты врезал, окажется честным человеком – не беда: честный человек ведь тоже иногда попадает под трамвай.

Эта теория ему не импонировала, в глубине души он даже был уверен, что она ошибочна, но в данном случае все же воспользовался ею. Показать женщине фотографию сестры, погибшей год назад (он нарочно выбрал самую непотребную позу), – что это, как не удар в челюсть?

Алессандра Раделли, кроме того, что взглянула на фотографию, не сделала больше ничего – не покраснела, не побледнела, не расплакалась, не ахнула. Только лицо у нее как будто уменьшилось.

– Это ваша сестра? – повторил он чуть громче.

Она кивнула.

– Присядьте, синьорина.

Он уже узнал о ней все – в дирекции «Стипеля», от хозяина дома (арендную плату вносит регулярно), от консьержки (мужчин не водит и не водила, даже когда сестра была жива).

– Вам ничего не известно об этих фотографиях?

Она покачала головой, и дыхание стало учащенным, возможно, от духоты: гостиная маленькая, из окна, выходящего во двор, тянет отнюдь не свежестью. Маскаранти нашел выключатель и зажег свисавшее с потолка подобие люстры из стеклянных капелек.

вернуться

2

Магазины стандартных цен.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: