Она нашла в кухне чего пожевать, потом вытянулась на кушетке с мишками, собачками и бабочками; ей даже удалось заснуть. Разбудила ее тишина и дневная духота, и спустя несколько секунд после того, как она проснулась, зазвонил телефон.

Может, Ливия – никто сейчас ей так не нужен, она выскочила в прихожую.

– Альберта! Альберта!

– Да, слушаю. – Такого голоса у Мауриллы она еще никогда не слышала, в нем был животный ужас.

– Это Маурилла, Альберта, это я, Маурилла!

– Что случилось? Что с тобой?

Ей ответил мужской голос, который ни с кем не спутаешь.

– Вы, надеюсь, узнали голос своей подруги? – Господи, разве может «вы» звучать так угрожающе!

Она не ответила, но он продолжил, поскольку был уверен, что она отлично слышит:

– Вы должны привезти кассету с пленкой в фотостудию, где были утром. Немедленно, поняли? Или вы хотите, чтобы с вашей подругой Мауриллой случилось несчастье? Не притворяйтесь, что не слышите меня, этим вы сделаете только хуже и себе, и своей подруге.

Она хотела крикнуть, что приедет туда немедленно, с полицией, но не крикнула, не успела: тот повесил трубку. Тогда она наконец поняла, что ее ждет.

Все было плохо, все разваливалось; единственное утешение – кондиционер в отеле «Кавур» работал как надо: обеспечивал прохладу и не распространял побочных запахов. Все остальное было отвратительно, настолько отвратительно, что взмокшие трудолюбивые миланцы, курсирующие по улице Фатебенефрателли и площади Кавур, даже вообразить не смогли бы, хотя «Коррьере» каждый день приносит им подобные грязные сюжеты. Однако для них эти истории находятся как бы в другом измерении, в четвертом измерении некоего Эйнштейна из уголовного мира, личности еще более загадочной, чем Эйнштейн-физик. Их реальность – это табачная лавка, где можно купить пачку сигарет с фильтром и выкурить, не слишком коря себя за эту вредную привычку, это завтрашний день, неоконченная работа, нагоняй от начальства или вон те две девицы, что стоят на трамвайной остановке и грудь у них почти ничем не прикрыта, – что же до преступлений, скандалов, коррупции, то они эфемерны, как все прочитанное. «Убил жену двадцатью шестью ударами ножа», или «в орбиту торговли наркотиками вовлечена мать пятерых детей», или «перестрелка на бульваре Монца между двумя соперничающими бандами» – весьма любопытно и возбуждает, но прочтешь, вернешься домой, а тебя там ждет неоплаченный счет за газ... Нет, те, кто ходит внизу по улице, никогда не поймут, как все плохо у этой четверки за шикарным столом, уставленном сандвичами, булочками, соломкой с насаженными рулетиками ветчины, хрустальными вазочками с маслом во льду или паштетом и бутылками пива в серебряных ведерках.

Из всех четверых только Давид остался в пиджаке. Вот, пожалуй, еще одно утешение, кроме кондиционера: он вдруг обнаружил, что в мире есть пиво, и угасшая было страсть снова вспыхнула с такой силой, что антиалкогольная терапия сразу продвинулась вперед семимильными шагами; от пива, правда, поправляются, но чтоб напоить им такого, как Давид, нужно не меньше бочки. С уменьшением в организме количества алкоголя Давид вновь обрел дар речи и вкус к жизни. Еще совсем недавно глупо было и надеяться, что он произнесет, держа в руках хрустальную вазочку:

– Кому положить паштета?

Маскаранти покачал головой, за ним Карруа (он тоже был здесь, тоже снял пиджак и усердно жевал, не вынимая изо рта сигареты). А Дука последовал их примеру, с нежностью глядя, как Давид опустошает вазочку, намазывая паштет на хлеб. Если так пойдет, то дней через десять его пациент сможет спокойно обойтись минеральной водой и молоком.

– Начнем сначала, – сказал Карруа, кладя сигарету на кофейный фильтр. – С фотографа.

Маскаранти, как всегда, не выпускал из рук блокнота.

– Исчез, – заявил он. – На улице Фарини, семьдесят восемь, за день до смерти Альберты никого не осталось. И ни к чему не придерешься. Помещение снял года полтора назад какой-то немец, но хозяин и привратник видели этого немца от силы раза два, а в Салоне промышленной фотографии работал тот молодой человек, друг немца, по фамилии то ли Казерли, то ли Казелли... Его привратник, непонятно почему, тоже почти не видел. Но теперь уже год, как оба окончательно испарились.

– Но немца-то можно разыскать, – заметил Карруа. – Без документов помещения в аренду не дают.

– Конечно, вот они, копии документов. – Маскаранти, щеголяя своим южным выговором, начал вставлять гласные в слова, которые на протяжении тысячелетий в Шварцвальде этих гласных не имели. – Фамилия и адрес вымышленные, во всяком случае, полиция Бонна, где этот тип якобы должен проживать, на наш запрос ответила, что ничего похожего на это имя не числится ни в отделе регистрации гражданского состояния, ни в архивах.

Сколько трудов положил Маскаранти, чтобы найти фотоателье по одному-единственному номеру, и нате вам – спустя год там даже следов не осталось!

– Дело ясное, – сказал Дука, обращаясь главным образом к Карруа, – раз они снимали помещение под вымышленным именем и так спешно выкатились после гибели Альберты Раделли, значит, работа с обнаженной натурой – не прихоть, а большой бизнес. Поэтому привратник должен был заметить, что к ним регулярно наведывались девицы.

– Я расспросил привратника и его жену, – кивнул Маскаранти. – Девицы действительно там бывали, но не так уж часто, а один раз молодой человек сам пригласил их посмотреть, как он работает. Он фотографировал модели машин, грузовиков, молотилок и тому подобное, а девушки, как объяснил, иногда служат фоном, нынче ведь женщин используют как рекламу во всех областях.

Промышленная реклама – отличное прикрытие для порнографических съемок, и оно действовало больше года, в то время как полиция все внимание сосредоточила на студиях художественной фотографии. И, даже прекратив свое существование, это прикрытие все равно действует, недаром Маскаранти сидит весь зеленый от злости.

– Ладно, перейдем ко второй девушке, – решил Карруа.

Главное оружие полицейского – настойчивость, изо дня в день он твердит, что дважды два – четыре, и в конце концов обнаруживает за этим нечто большее; однако в истории с Мауриллой обнаруживать было больше нечего.

– Маурилла Арбати, – цитировал Маскаранти свою записную книжку, – двадцати семи лет, служит продавщицей в «Ринашенте»... постельное белье, полотенца и все такое прочее.

Двадцать семь лет, а на фотографиях выглядит моложе... Скромная служащая большого универмага, в личном деле, на обложке которого красуется большая буква "Р" – знак фирмы, – к ней не имеется никаких нареканий, и вдруг, уже не в очень юном возрасте, пустилась во все тяжкие...

Безусловно, Маскаранти сам отправился в «Ринашенте» переговорить с администрацией.

– Что вы, это невозможно, знаете, сколько девушек у нас служит? Как прикажете искать, если известно только имя Маурилла?

– Вот по этой штуке. Он указал на селектор, связанный с установленными в залах репродукторами. – Передайте примерно такой текст: «Синьорину Мауриллу просят зайти в дирекцию». Нет, лучше так: «Синьорину Мауриллу или кого-либо из ее знакомых просят немедленно зайти в дирекцию».

По вызову начальника является служащая, записывает текст и начинает его передавать – один, два, три раза подряд, затем перерыв, и снова по всем этажам, через десятки репродукторов разносится, оглушая людей, покупающих соски, люстры в стиле Марии-Терезии, ласты, галстуки в подарок папе, – настойчивый призыв; имя Маурилла произносится едва ли не по слогам. Когда дикторша начинает передавать текст в седьмой раз, секретарша вводит в кабинет миниатюрную блондинку, на первый взгляд совсем девочку, хотя, приглядевшись получше, всякий поймет, что она далеко не девочка.

– Маурилла? – спрашивает Маскаранти.

– Нет, я ее подруга.

– Синьор из полиции, – строгим голосом сообщает начальник. – Постарайтесь как можно четче отвечать на его вопросы.