в память мою не попали и исчезли для истории. Когда
мы на гауптвахте, в два почти часа ночи, предъявили
караульному унтер-офицеру нашу шуточную записку,
он имел вид почтительного недоумения, глядя на крас
ные гусарские офицерские фуражки; но кто-то из нас,
менее других служивших Вакху (как говаривали наши
отцы), указал служивому оборотную сторону листа,
где все наши фамилии и ранги, правда, не выше кор
нетского, были ясно прописаны.
«Но в с е - т а к и , — кричал Б у л г а к о в , — непременно
покажи записку караульному офицеру и скажи ему,
что французский маркиз был на шестом в з в о д е » . —
«Слушаю, ваше с и я т е л ь с т в о , — отвечал преображенец
и крикнул караульному у шлагбаума: «Бом-высь!» И мы
влетели в город, где вся честная компания разъехалась
по квартирам, а Булгаков ночевал у нас. Утром он
пресерьезно и пренастоятельно уверял бабушку, доб
рейшую старушку, не умеющую сердиться на наши
проказы, что он весьма действительно маркиз де Глу-
пиньон.
Ю. К. АРНОЛЬД
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
То был дурной, печальный день для интеллигентно
го круга северной столицы русского народа, тот день
30 января 1837 года, когда <...> с одного конца города
до другого пролетела, словно на крыльях зловещего
урагана, страшная молва: «Погиб поэт!» — «Погиб наш
Пушкин, слава и гордость мыслящей России!» С недо
умением испуга <...> оглядывались все мы тогда друг
на друга. «Пушкин пал в дуэли! Да неужели пал?
Неужели в дуэли? Как? За что? И кем убит?» И когда
мы узнали, кем и за что, когда мы проведали, что кучка
праздных, безмозглых и бессердечных фатов-тунеядцев
имела дерзость ради нахально-шутовской своей забавы
надсмехаться над семейным счастием и над честью
великого поэта и тем подготовить ужасную катастрофу
предшествовавшего дня, тогда из души каждого и вся
кого, в чьей груди билось сердце истого, честного со
члена великой русской семьи, единодушно вырвался
крик глубокого негодования против того круга, который
мог породить подобных уродов русской земли. И это
общее проклятие нашло полное свое выражение в вещих
устах всемилосердным, всемогущим богом нам в утеше
ние посланного нового поэта:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов... и т. д.
Из почвы, орошенной дорогою кровию Пушкина,
вдруг вырос преемник могучей его лиры — Лермонтов!
* * *
Не помню я, кто именно, в один из декабрьских
понедельников 1840 года, привез <в салон В. Ф. Одоев-
234
ского> 1 известие, что «старуха Арсеньева подала на
высочайшее имя весьма трогательное прошение о поми
ловании ее внука Лермонтова и об обратном его пере
воде в гвардию». Завязался, конечно, общий и довольно
оживленный диспут о том, какое решение воспоследует
со стороны государя императора. Были тут и оптимисты
и пессимисты: первые указали на то, что Лермонтов был
ведь уже раз помилован и что Арсеньева — женщина
энергичная, да готовая на всякие пожертвования для
достижения своей цели, а вследствие того наберет себе
массу сильнейших заступников и защитниц; ergo:
результатом неминуемо должно воспоследовать поми
лование. С своей же стороны, пессимисты гораздо осно
вательнее возражали: во-первых, что вторичная высылка
Лермонтова на Кавказ, при переводе на сей раз уже
не в прежний Нижегородский драгунский, а в какой-
то пехотный полк, находящийся в самом отдаленнейшем
и опаснейшем пункте всей военной нашей позиции,
доказывает, что государь император считает второй
проступок Лермонтова гораздо предосудительнее пер
вого; во-вторых, что тут вмешаны политические отно
шения к другой державе, так как Лермонтов имел дуэль
с сыном французского посла, и в-третьих, что по двум
первым причинам неумолимыми противниками поми
лованию неминуемо должны оказаться с дисциплинар
ной стороны великий князь Михаил Павлович, как
командир гвардейского корпуса, а с политической
стороны канцлер граф Нессельроде, как министр
иностранных дел 2. Прения длились необыкновенно
долго, тем более что тут вмешались барыни и даже
преимущественно завладели диспутом. Я соскучился
и незаметно улизнул. На прошение г-жи Арсеньевой,
как надобно было ожидать, воспоследовал отказ, но
особою милостию государь император разрешил Лер
монтову трехмесячный отпуск с дозволением провести
это время у своей бабушки в Петербурге. Услышав
про этот исход дела, я надеялся когда-нибудь встретить
Лермонтова у кн. Одоевского, но ошибся в своем ожида
нии: Лермонтов ни на одном из литературных вечеров
князя ни разу не показывался. Осенью же того же
1841 года пришло с Кавказа известие, что Лермонтов
был убит на дуэли.
A. H. МУРАВЬЕВ
ЗНАКОМСТВО С РУССКИМИ ПОЭТАМИ
Не много уже времени оставалось Пушкину укра
шать отечественную словесность зрелыми плодами
своего гения, когда появился другой необычайный
талант, обещавший наследовать его славу, если бы и ему
не предназначен был еще более краткий срок на лите
ратурном поприще и не ожидала его такая же роковая
судьба, как и нашего великого поэта. Я хочу говорить
о Лермонтове; он еще был тогда лейб-гусарским юнке
ром в гвардейской школе, и никто о нем не слыхал.
Однажды его товарищ по школе, гусар Цейдлер, при
носит мне тетрадку стихов неизвестного поэта и, не
называя его по имени, просит только сказать мое мнение
о самых стихах. Это была первая поэма Лермонтова
«Демон» 1. Я был изумлен живостью рассказа и звуч
ностью стихов и просил передать это неизвестному
поэту. Тогда лишь, с его дозволения, решился он мне
назвать Лермонтова, и когда гусарский юнкер надел
эполеты, он не замедлил ко мне явиться. Таково было
начало нашего знакомства. Лермонтов просиживал
у меня по целым вечерам; живая и остроумная его бесе
да была увлекательна, анекдоты сыпались, но громкий
и пронзительный его смех был неприятен для слуха, как
бывало и у Хомякова, с которым во многом имел он
сходство; не один раз просил я и того и другого «смеять
ся проще» 2. Часто читал мне молодой гусар свои стихи,
в которых отзывались пылкие страсти юношеского
возраста, и я говорил ему: «Отчего не изберет более
высокого предмета для столь блистательного таланта?»
Пришло ему на мысль написать комедию, вроде «Горе
от ума» 3, резкую критику на современные нравы, хотя
и далеко не в уровень с бессмертным творением Грибо-
236
едова. Лермонтову хотелось видеть ее на сцене, но
строгая цензура III Отделения не могла ее пропустить.
Автор с негодованием прибежал ко мне и просил убедить
начальника сего Отделения, моего двоюродного брата
Мордвинова 4, быть снисходительным к его творению,
но Мордвинов оставался неумолим; даже цензура по
лучила неблагоприятное мнение о заносчивом писателе,
что ему вскоре отозвалось неприятным образом.
Случилась несчастная дуэль Пушкина; столица
поражена была смертью любимого поэта; народ толпил
ся около его дома, где сторожила полиция, испуганная
таким сборищем; впускали только поодиночке покло
ниться телу усопшего. Два дня сряду в тесной его квар
тире являлись, как тени, люди всякого рода и звания,
один за другим благоговейно подходили к его руке
и молча удалялись, чтобы дать место другим почита