очень хороша в платье из органди, вышитом букетами,

с белой розой и кружевной наколкой на голове (этот

очень изящный головной убор ей дала м-м Пашкова) ;

она играла тонко и уверенно. Надин в белом закрытом

платье, в темном переднике и в маленьком чепчике

с розами играла торговкуподержанными вещами. Андре

играл восхитительно и как всегда был обворожителен!

280

Уходя со сцены, я из-за кулис, украдкой рассматри­

вала зрителей; „физиономии у всех были внимательные,

оживленные и смеющиеся, а когда закончились все три

акта, зрители, все еще продолжая смеяться, восклицали:

«Уже?!»Затем все снова поднялись в большую гостиную

выпить чаю. Его сервировала на длинном столе Фиона 29,

которую мы весьма изящнонарядили ради такого

случая. За это времямы переоделись, так что никто

не томился в ожидании.

В «Карантине» Левицкий приятно нас поразил: он

был очарователен. Подстегиваемый лихорадочным

страхом, он играл, словно в бреду,и дурачился à la

Поль Мине 30, которого напоминал дородностью, па­

риком с зачесанными на лоб прядями (этот парик при­

давал ему чрезвычайно глупый вид) и, наконец, своим

костюмом женихас криво приколотым букетом. Все

хохотали над ним и над маленьким Абамелеком, восхи­

тительным в роли доктора,распевавшим во все горло

с истинно комической непринужденностью. Андре

в роли Габриеля был весел, трогателен, остроумен,

влюблен, а пел так, что, право, не будь я его сестрой,

я бы просто влюбилась.

Что до меня, я была в костюме невесты:белое

платье, кружевная фата с белой розой поверх локонов,

падающих на плечи. Во время длинной сцены между

мной и Андре зрители то и дело повторяли: «Хорошо,

очень хорошо, очаровательно, — и, мне кажется, они

были искренни.Виктор Балабин сказал мне, что он

желал бы, чтобы этот «Карантин» длился сорок дней.

Я доверяю больше лицам, нежели словам, и уверяю

тебя, у всех они были весьма оживленными.

После спектакля все снова поднялись в гостиную,

где ели мороженое, станцевали два экосеза, и к двум

часам ночи все разъехались...

Петербург, четверг, 13 октября< 1838 г.> , полночь

...Во вторник утром за нами заехала м-м Пашкова,

повезла нас к себе завтракать, а затем проводила до

железной дороги. Мы совершили очень приятное путе­

шествие с Абамелеком и бедным Лермонтовым, осво­

божденным наконец-то из-под 21-дневногоареста,

которым его заставили искупить свою маленькуюсаблю:

вот что значит слишком рано стать знаменитым!.. 31

281

Петербург, пятница, 21 октября< 1838 г.>

...Мы продолжаем вести наш обычный скромный

образ жизни: по утрам — визиты (я больше не спорю

из-за них с маменькой, лишь бы вечера оставались

свободными); вечерами в наших красивых комнатах

у горящего камина я чувствую себя совсем счастливой,

особенно когда приходит охота читать или работать...

<...> По-прежнему к десяти часам приезжают гости, но

их немного. Впрочем, в это воскресенье было человек

десять: Шевичи, Озеровы, Путята, Одоевская 32, Левиц­

кий, Лермонтов, Серж Баратынский и Веневитинов...

Петербург, пятница, 4 ноября< 1838 г.>

...Итак, постараюсь пока вспомнить, что мы делали

на этой неделе. В субботу мы получили большое удо­

вольствие — слушали Лермонтова (он у нас обедал),

который читал свою поэму «Демон» 33. Ты скажешь, что

название избитое, но сюжет, однако, новый,он полон

свежести и прекрасной поэзии. Поистине блестящая

звезда восходит на нашем ныне столь бледном и тусклом

литературном небосклоне. <...>

Вчера, в четверг, провела у нас вечер Сашенька

Смирнова 34 вместе с Лермонтовым и нашим милым

Абамелеком. Какая она веселая и как похорошела!..

Царское Село, понедельник утром, 26 июня

< 1839 г.>

...В субботу утром вся колония прекрасных дам

Царского совершила поездку в Петергоф, а мои братья

приехали из лагеря, чтобы провести эти два дня с нами...

В десять часов вечера мы сидели за чайным столом

с Валуевыми 35, м-м Клюпфель, Лермонтовым и Реп­

ниным 36, как вдруг, ужасно некстати,появляется

верный Амос,прибывший курьером из лагеря с при­

казом братьям явиться в Петергоф на завтрашний бал

«в чулках и башмаках». <...>

Вчера, в понедельник(ибо я пишу тебе уже во втор­

ник), был дивный день. М-м Смирнова вернулась из

Петергофа (менее осчастливленная, чем давеча, потому

что на сей раз ей пришлось ожидать в толпе,затеряв­

шись среди множества слишком интересных «особ»,

но не менее пикантная в своих многочисленных вуалях);

она видела дорогого Жуковского 37, который чувствует

себя великолепно и первыми словами которого были:

«Ну, что Карамзины? Катерина Андреевна все спорит?»

282

Ты же помнишь — это была его излюбленная тема.

Маменька нашла, что подобные воспоминания, после

восемнадцатимесячного отсутствия, не слишком любез­

ны.Что до меня, то мне это даже нравится, потому

что эти слова характеризуют Жуковского и его

логику. <...>

За чаем у нас были Смирновы 38, Валуевы, гр. Шува­

лов, Репнин и Лермонтов. С последним у меня в конце

вечера случилась неприятность;я должна рассказать

тебе об этом, чтобы облегчить свою совесть. Я давно уже

дала ему свой альбом,чтобы он в него написал. Вчера

он мне объявляет, «что когда все разойдутся, я что-то

прочту и скажу ему доброе слово».Я догадываюсь,

что речь идет о моем а л ь б о м е , — и в самом деле, когда

все разъехались, он мне его вручает с просьбой прочесть

вслух и, если стихи мне не понравятся, порвать их,

и он тогда напишет мне другие.Он не мог бы угадать

вернее! Эти стихи, слабые и попросту скверные, на­

писанные на последнейстранице, были ужасающе

банальны: «он-де не осмеливается писать там, где оста­

вили свои имена столько знаменитых людей, с боль­

шинством из которых он незнаком; что среди них он

чувствует себя, как неловкий дебютант, который входит

в гостиную, где оказывается не в курсе идей и разгово­

ров, но он улыбается шуткам, делая вид, что понимает

их, и, наконец, смущенный и сбитый с толку, с грустью

забивается в укромный уголок», —и это все. «Ну,

как?» — «В самом деле, это мне не нравится: очень

зауряднои стихи посредственные». — «Порвите их».

Я не заставила просить себя дважды, вырвала листок

и, разорвав его на мелкие кусочки, бросила на пол. Он

их подобрал и сжег над свечой, очень сильно покраснев

при этом и улыбаясь, признаться, весьма принужденно.

Маменька сказала мне, что я сошла с ума, что это

глупый и дерзкий поступок, словом, она действовала

столь успешно, что довела меня до слез и в то же время

заставила раскаяться, хотя я и утверждала (и это чистая

правда), что не могла бы дать более веского доказатель­

ства моей дружбы и уваженияк поэту и человеку. Он

тоже сказал, что благодарен мне, что я верно сужу

о нем, раз считаю, что он выше ребяческого тщеславия.

Он попросил обратно у меня альбом, чтобы написать

что-нибудь другое, так как теперь задета его честь.

Наконец он ушел довольно смущенный, оставив меня

очень расстроенной. Мне не терпится снова его увидеть,

283

чтобы рассеять это неприятное впечатление, и я на­