не согласовался с выражением почти детски нежных

и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая,

кривоногая, с большой головой на сутулых широких

плечах, возбуждала ощущение неприятное; но прису­

щую мощь тотчас сознавал всякий. Известно, что он

до некоторой степени изобразил самого себя в Печо­

рине. Слова «Глаза его не смеялись, когда он

смеялся» и т. д. — действительно, применялись к нему.

Помнится, граф Шувалов и его собеседница внезапно

296

засмеялись чему-то, и смеялись долго; Лермонтов также

засмеялся, но в то же время с каким-то обидным уди­

влением оглядывал их обоих. Несмотря на это, мне все-

таки казалось, что и графа Шувалова он любил, как

товарища — и к графине питал чувство дружелюбное.

Не было сомнения, что он, следуя тогдашней моде, на­

пустил на себя известного рода байроновский жанр,

с примесью других, еще худших капризов и чудачеств.

И дорого же он поплатился за них! Внутренно Лермон­

тов, вероятно, скучал глубоко; он задыхался в тесной

сфере, куда его втолкнула судьба. На бале дворян­

ского собрания 4 ему не давали покоя, беспрестанно

приставали к нему, брали его за руки; одна маска сме­

нялась другою, а он почти не сходил с места и молча

слушал их писк, поочередно обращая на них свои су­

мрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил

на лице его прекрасное выражение поэтического твор­

чества. Быть может, ему приходили в голову те стихи:

Когда касаются холодных рук моих

С небрежной смелостью красавиц городских

Давно бестрепетные руки... и т. д.

M. A. КОРФ

ИЗ ДНЕВНИКА

21 марта <1840 г.>. На днях был здесь дуэль, кончив­

шийся ничем, но примечательный по участникам. Не­

сколько лет тому назад молоденькая и хорошенькая

Штеричева 1, жившая круглою сиротою у своей бабки,

вышла замуж за молодого офицера кн. Щербатова, но

он спустя менее года умер, и молодая вдова осталась

одна с сыном, родившимся уже через несколько дней

после смерти отца. По прошествии траурного срока она

натурально стала являться в свете, и столько же нату­

рально, что нашлись тотчас и претенденты на ее руку

и просто молодые люди, за нею ухаживавшие. В числе

первых был гусарский офицер Л е р м о н т о в , — едва ли не

лучший из теперешних наших поэтов; в числе послед­

них — сын французского посла Баранта, недавно сюда

приехавший для определения в секретари здешней мис­

сии. Но этот ветреный француз вместе с тем приволачи-

вался за живущей здесь уже более года женою консула

нашего в Гамбурге Бахерахта — известною кокеткою

и даже, по общим с л у х а м , — femme galante *. В припад­

ке ревности она как-то успела поссорить Баранта с Лер­

монтовым, и дело кончилось вызовом.

Сперва дрались на шпагах, причем одно только

неловкое падение Баранта спасло жизнь Лермонтова;

потом стрелялись, и когда первый дал промах, то по­

следний выстрелил на воздух, чем все и кончилось.

Между тем все это было ведено в такой тайне, что не­

сколько недель оставалось сокрытым и от публики, и от

правительства, пока сам Лермонтов как-то проговорил­

ся, и дело дошло до государя. Теперь он под военным

* женщиной легкого поведения ( фр.) .

298

судом *, а Баранту (сыну), вероятно, придется возвра­

щаться восвояси. Щербатова уехала в Москву, а между

тем ее ребенок, остававшийся здесь у бабки, умер, что,

вероятно, охладит многих из претендентов на ее руку:

ибо у нее ничего нет и все состояние было мужнино,

перешедшее к сыну, со смертию которого возвращается

опять в род отца.

Странно, что лучшим нашим поэтам приходится

драться с французами: Дантес убил Пушкина, и Барант,

вероятно, точно так же бы убил Лермонтова, если б не

поскользнулся, нанося решительный удар, который

таким образом только оцарапал ему грудь.

* По приговору сего суда, смягченному государем, он был пе­

реведен в армию и отправлен за Кавказ. ( Примеч. М. А. Корфа.)

В. Г. БЕЛИНСКИЙ

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПИСЕМ И СТАТЕЙ

Н. В. СТАНКЕВИЧУ1

29 сентября— 8 октября 1839 г.

На Руси явилось новое могучее дарование — Лер­

монтов; вот одно из его стихотворений:

ТРИ ПАЛЬМЫ

(Восточное сказание)

В песчаных степях аравийской земли

Три гордые пальмы высоко росли... и т. д.

Какая образность! — так все и видишь перед собою,

а увидев раз, никогда уж не забудешь! Дивная кар­

тина — так и блестит всею яркостию восточных красок!

Какая живописность, музыкальность, сила и крепость

в каждом стихе, отдельно взятом! Идя к Грановскому,

нарочно захватываю новый № «Отечественных запи­

сок», чтобы поделиться с ним наслаждением — и что

же? — он предупредил меня: «Какой чудак Лермонтов —

стихи гладкие, а в стихах черт знает что — вот хоть его

«Три пальмы» — что за дичь!» 2 Что на это было отве­

чать? Спорить — но я уже потерял охоту спорить, когда

нет точек соприкосновения с человеком. Я не спорил,

но, как майор Ковалев частному приставу, сказал Гра­

новскому, расставив руки: «Признаюсь, после таких

с вашей стороны поступков я ничего не нахожу» 3, —

и вышел вон. А между тем этот человек со слезами

восторга на глазах слушал «О царе Иване Васильевиче,

молодом опричнике и удалом купце Калашникове».

300

В. П. БОТКИНУ4

16— 21 апреля 1840 г.

Кстати: вышли повести Лермонтова 5. Дьявольский

талант! Молодо-зелено, но художественный элемент так

и пробивается сквозь пену молодой поэзии, сквозь огра­

ниченность субъективно-салонного взгляда на жизнь.

Недавно был я у него в заточении и в первый раз по­

разговаривал с ним от души. Глубокий и могучий дух!

Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий

и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет

русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура! Я был

без памяти рад, когда он сказал мне, что Купер выше

Вальтер Скотта, что в его романах больше глубины

и больше художественной целости. Я давно так думал

и еще первого человека встретил, думающего так же.

Перед Пушкиным он благоговеет и больше всего любит

«Онегина». Женщин ругает: одних за то, что <...>, дру­

гих за то, что не <...>. Пока для него женщины и <...> —

одно и то же. Мужчин он также презирает, но любит

одних женщин и в жизни только их и видит. Взгляд

чисто онегинский. Печорин — это он сам, как есть.

Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рас­

судочном, охлажденном и озлобленном взгляде на

жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство

того и другого. Я это сказал ему — он улыбнулся и ска­

зал: «Дай бог!» Боже мой, как он ниже меня по своим

понятиям, и как я бесконечно ниже его в моем перед

ним превосходстве. Каждое его слово — он сам, вся

его натура, во всей глубине и целости своей. Я с ним

р о б о к , — меня давят такие целостные, полные натуры,

я пред ними благоговею и смиряюсь в сознании своего

ничтожества 6. <...>

Он славно знает по-немецки и Гете почти всего

наизусть дует. Байрона режет тоже в подлиннике.

Кстати: дуэль его — просто вздор, Барант (салонный

Хлестаков) слегка царапнул его по руке, и царапина