Лермонтов 9, — в нем мало поэзии. Он сух». И начал
развивать эту мысль, постепенно одушевляясь. Я смо
трел на него — и не верил ни глазам, ни ушам своим.
Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту
минуту самим собою... В словах его было столько исти
ны, глубины и простоты! Я в первый раз видел настоя
щего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть. Он
перешел от Вальтер Скотта к Куперу и говорил о Купере
с жаром, доказывал, что в нем несравненно более
поэзии, чем в Вальтер Скотте, и доказывал это с тон
костью, с умом и — что удивило меня — даже с увлече-
* стеснять (от фр.gêner).
309
нием. Боже мой! Сколько эстетического чутья в этом че
ловеке! Какая нежная и тонкая поэтическая душа в нем!..
Недаром же меня так тянуло к нему. Мне наконец
удалось-таки его видеть в настоящем свете. А ведь чу
дак! Он, я думаю, раскаивается, что допустил себя хотя
на минуту быть самим с о б о ю , — я уверен в этом...
В материалах для биографии, во второй части сочи
нений Лермонтова, г. Дудышкин говорит:
«В 1840 году, когда Лермонтов сидел уже под аре
стом за дуэль, он познакомился с Белинским. Белинский
навестил его, и с тех пор дружеские отношения их не
прерывались».
Это несправедливо. Белинский после возвращения
Лермонтова с Кавказа, зимою 1841 года, несколько раз
виделся с ним у г. Краевского и у Одоевского, но между
ними не только не было никаких дружеских отношений,
а и серьезный разговор уже не возобновлялся более...
Странные и забавные отзывы слышатся до сих пор
о Лермонтове. «Что касается его т а л а н т а , — рассуждают
т а к , — об этом и говорить нечего, но он был пустой че
ловек и притом недоброго сердца».
И вслед за тем приводятся обыкновенно доказатель
ства этого — различные анекдоты о нем во время
пребывания его в юнкерской школе и гусарском полку.
Как же соединить эти два понятия о Лермонтове-
человеке и о Лермонтове-писателе?
Как писатель он поражает прежде всего умом сме
лым, тонким и пытливым: его миросозерцание уже
гораздо шире и глубже Пушкина — в этом почти все со
гласны. Он дал нам такие произведения, которые обна
руживали в нем громадные задатки для будущего. Он
не мог обмануть надежд, возбужденных им, и если бы
не смерть, так рано прекратившая его деятельность, он,
может быть, занял бы первое место в истории русской
литературы... Отчего же большинству своих знакомых
он казался пустым и чуть не дюжинным человеком,
да еще с злым сердцем? С первого раза это кажется
странным.
Но это большинство его знакомых состояло или из
людей светских, смотрящих на все с легкомысленной,
узкой и поверхностной точки зрения, или из тех мелко
плавающих мудрецов-моралистов, которые схватывают
только одни внешние явления и по этим внешним явле
ниям и поступкам произносят о человеке решительные
и окончательные приговоры.
310
Лермонтов был неизмеримо выше среды, окружав
шей его, и не мог серьезно относиться к такого рода
людям. Ему, кажется, были особенно досадны послед
ние — эти тупые мудрецы, важничающие своею дель-
ностию и рассудочностию и не видящие далее своего
носа. Есть какое-то наслаждение (это очень понятно)
казаться самым пустым человеком, даже мальчишкой
и школьником перед такими господами. И для Лермон
това это было, кажется, действительным наслаждением.
Он не отыскивал людей равных себе по уму и по мысли
вне своего круга. Натура его была слишком горда для
этого, он был весь глубоко сосредоточен в самом себе
и не нуждался в посторонней опоре.
Конечно, отчасти предрассудки среды, в которой
Лермонтов взрос и воспитывался, отчасти увлечения
молодости и истекавшее отсюда его желание эффектно
драпироваться в байроновский плащ неприятно действо
вали на многих действительно серьезных людей и при
давали Лермонтову неприятный, неестественный коло
рит. Но можно ли строго судить за это Лермонтова?..
Он умер еще так молод. Смерть прекратила его деятель
ность в то время, когда в нем совершалась сильная
внутренняя борьба с самим собою, из которой он, веро
ятно, вышел бы победителем и вынес бы простоту
в обращении с людьми, твердые и прочные убеждения...
Появление Лермонтова в первых книжках «Отече
ственных записок», без сомнения, много способство
вало успеху журнала...
А. А. КРАЕВСКИЙ
ВОСПОМИНАНИЯ
(В пересказе П. А. Висковатова)
В начале февраля, на масленой, Михаил Юрьевич
в последний раз приехал в Петербург. Бабушка, усилен
но хлопотавшая о прощении внука, не успела в своем
предприятии и добилась только того, что поэту разре
шили отпуск для свидания с нею. Круг друзей и теперь
встретил его весьма радушно. В нем заметили перемену.
Период брожения пришел к концу. Поэтический талант
креп, и сознательность суждений сказывалась все яснее.
Он нашел свой жизненный путь, понял назначение свое
и зачем призван в свет. Ему хотелось более чем когда-
либо выйти в отставку и совершенно предаться литера
турной деятельности. Он мечтал об основании журнала
и часто говорил о нем с Краевским, не одобряя напра
вления «Отечественных записок». «Мы должны жить
своею самостоятельною жизнью и внести свое самобыт
ное в общечеловеческое. Зачем нам все тянуться за
Европою и за французским. Я многому научился у азиа
тов, и мне бы хотелось проникнуть в таинства азиат
ского миросозерцания, зачатки которого и для самих
азиатов, и для нас еще мало понятны. Но, поверь м н е , —
обращался он к К р а е в с к о м у , — там на Востоке тайник
богатых откровений!» 1 Хотя Лермонтов в это время
часто видался с Жуковским, но литературное направле
ние и идеалы его не удовлетворяли юного поэта. «Мы
в своем ж у р н а л е , — говорил о н , — не будем предлагать
обществу ничего переводного, а свое собственное. Я бе
русь к каждой книжке доставлять что-либо оригиналь
ное, не так, как Жуковский, который все кормит пере
водами, да еще не говорит, откуда берет их» 2 . <...>
312
— Как-то в е ч е р о м , — рассказывал А. А. Краев
с к и й , — Лермонтов сидел у меня и, полный уверенно
сти, что его наконец выпустят в отставку, делал планы
своих будущих сочинений. Мы расстались в самом весе
лом и мирном настроении. На другое утро часу в деся
том вбегает ко мне Лермонтов и, напевая какую-то
невозможную песню, бросается на диван. Он, в букваль
ном смысле слова, катался по нем в сильном возбужде
нии. Я сидел за письменным столом и работал. «Что
с тобою?» — спрашиваю Лермонтова. Он не отвечает
и продолжает петь свою песню, потом вскочил и выбе
жал. Я только пожал плечами. У него таки бывали
странные выходки — любил школьничать! Раз он меня
потащил в маскарад, в дворянское собрание; взял
у кн. Одоевской ее маску и домино и накинул его сверх
гусарского мундира, спустил капюшон, нахлобучил
шляпу и помчался. На все мои представления Лермон
тов отвечает хохотом. Приезжаем; он сбрасывает
шинель, надевает маску и идет в залы. Шалость эта
ему прошла безнаказанно. Зная за ним совершенно
необъяснимые шалости, я и на этот раз принял его
поведение за чудачество. Через полчаса Лермонтов
снова вбегает. Он рвет и мечет, снует по комнате, разбра
сывает бумаги и вновь убегает. По прошествии извест
ного времени он опять тут. Опять та же песня и катание