— Что нужно? — не выдержал Чатраги. Я подумал, что он мог бы это сказать и более приветливо.

— Да вот... вижу, важные господа остановились, — запинаясь сказал фермер. — Дай, думаю, спрошу...

— Ну, ну, — буркнул Чатраги.

— Вы, конечно, люди образованные... Когда это все кончится, вы не знаете?

— Что именно кончится? — спросил Чатраги, мрачнея.

— Да эта самая... нечистая сила, — понизив голос, отвечал фермер.

— Нечистая сила... — Чатраги хмыкнул. — А что тебе до нее?

— Да как же, господин, когда из-за нее нас и с земли-то согнали. Там мы раньше жили, — фермер махнул шляпой в сторону гор. — Вот. У меня, конечно, не бог весть какой участок был, но на жизнь хватало. Виноградник небольшой, несколько коз, просо опять же сеял... На жизнь, говорю, хватало. Правда, когда военные вели дорогу на эту свою базу, то она как раз прошла по моему полю, но жить еще можно было, хоть и не так, как до этого, — фермер вздохнул и уставился выцветшими глазками в сторону своих родных гор. Во взгляде его было усталое равнодушие и, где-то очень глубоко, горестное недоумение.

— А потом началось... это самое, — без всякого выражения продолжил он. — Сначала у кривого Сайруса дочка потерялась. Пятнадцать годков ей было. День, значит, нет ее, два нет, три. Ну, мы собрались, пошли искать. Долго искали... нашли потом. Мертвая уж была, страшно посмотреть. Юка, костоправ который, тот сразу сказал. Нет, говорит, мужики, вы как хотите, а только это не люди. Люди, какие бы они ни были, так не могут... Я ж говорю, страшно было смотреть на нее. Старуха Сайруса, та с ума стронулась, как узнала. А потом, слышу, скотина пропадать стала. Забредет в горы и нет ее. Кто посмелее, ходили искать, с ружьями, с собаками Я, правда, не ходил, хоть у меня самого две козы потерялось... Вот ходили, значит, ходили, и тут кто-то встретил их... Сам я не видел, врать не буду, но говорили, что страх один... Потом наехали ученые господа, солдаты, и нас всех выселили. Говорили, что временно, да только уж пятый год пошел, а все ничего не могут поделать с ними...

— А ты хоть знаешь, что это за звери такие? — спросил Чатраги, поднимаясь.

Фермер пожал плечами.

— Откуда ж нам знать... Разное мужики говорят. Кто говорит, что это бог наслал за грехи, да только какие у нас грехи? Разве, бывает, выпьют какой раз и подерутся, вот и все грехи. Ну еще ругаются нехорошими словами, так это ведь спокон веков было, не нами начато, не нами кончится. Зачем же богу непременно нас наказывать? Правда, Юка-костоправ говорил, что это ученые их придумали. Солдат ему какой-то по секрету сказал. А я думаю так, что ученым будто бы и не к чему напускать на нас такую напасть. Они люди умные, образованные, не то что мы. Как вы думаете?

Чатраги криво усмехнулся и молча пошел к машине. Я тоже поднялся. Что я мог сказать старому фермеру, если и сам ничего еще не знал?

— Ничего, скоро все кончится, и вы вернетесь в свои горы, — попытался я обнадежить его. Боюсь, это вышло у меня совсем не убедительно.

— Спасибо, господин, — равнодушно сказал фермер, разглядывая нашу машину.

— Садитесь, Рэй, нам пора ехать, — торопил меня Чатраги, уже сидевший за рулем.

— До свиданья, желаю вам удачи, — сказал я фермеру. Занятый своими неведомыми мыслями, он едва кивнул в ответ.

Когда, поднимая багровую пыль, «Муфлон» выбрался на бетон, я оглянулся. Старик стоял все на том же месте, держа в одной руке свои башмаки, а в другой — шляпу, и смотрел нам вслед. Лица его я, конечно, не разглядел, но, скорее всего, на нем было все то же выражение усталого равнодушия.

— Ну вот, вы и узнали кое-что о неопитеках, — сказал Чатраги после долгого молчания.

— О ком? — не понял я.

— О неопитеках, новейших обезьянах. Фермер говорил ведь о них.

— Что это за обезьяны? Вы, кажется, забываете, что я совершенно не в курсе ваших дел.

— Ничего, потерпите, Рэй. Приедем на базу, я дам вам почитать кое-что. Тогда вы все поймете.

Чатраги замолчал и до самого конца пути он не сказал больше ни одного слова.

На место мы приехали под конец дня. В широкой и голой межгорной долине стояло несколько прямоугольных зданий. Их окружали сферические бетонные капониры, похожие на огромные пробковые шлемы.

Впрочем, все это я увидел потом, а сначала же, когда мы подъезжали, они были скрыты за высокой глухой стеной, перед которой тянулось три ряда колючей проволоки. Над стеной торчали вышки с прожекторами и, как я позже узнал, крупнокалиберными авиационными пулеметами на турелях.

— Из машины не выходить! — проревел громкоговоритель, едва мы остановились перед проволочным заграждением. Из ворот в стене вышли и направились к нам три человека — офицер и двое солдат. Подойдя к машине, офицер козырнул и попросил документы. Чатраги молча протянул ему наши бумаги. Просмотрев их, офицер снова козырнул и сделал знак солдатам пропустить нас. «Муфлон» медленно тронулся с места и, миновав все три ряда колючего заграждения, приблизился к воротам в стене. Тяжелые металлические створки бесшумно разошлись в стороны, пропустили нас и снова сомкнулись.

Навстречу нам спешило несколько мужчин в военных мундирах.

На следующий день после завтрака в комнату, что мне отвели, пришел Чатраги. Он был чисто выбрит, от него пахло одеколоном. Вид у него был праздный, совершенно не совместимый с суровой обстановкой базы: белоснежная сорочка, небрежно распахнутая на груди, щегольские туфли, вдобавок еще он был заметно навеселе.

— Вот мерзавцы! — заявил он, оглядывая комнату. — Нашли куда поместить моего ассистента. Сейчас, Рэй, вы мне удивительно напоминаете монаха в келье. Какого-нибудь францисканца или доминиканца. Только тонзуры не хватает. Впрочем, монахам жилось куда веселее, чем придется нам. Бокаччо, конечно, читали? — он ухмыльнулся и вытянул из заднего кармана плоскую флягу. — Где у вас стаканы?

И, не дожидаясь ответа, он отхлебнул прямо из горлышка и протянул фляжку мне. Я тоже сделал глоток. Это был коньяк.

Чатраги растянулся на моей койке и, глядя в потолок, сокрушенно вздохнул:

— Подумать только, во всей этой кутузке шестьсот мужчин и ни одной женщины. Ну о вояках я не говорю. Кто-то, Клаузевиц, кажется, говорил, что половую энергию солдат следует направлять в разумное русло, так что за них я не беспокоюсь. Пусть начальство и ищет для них это разумное русло, а заодно и для себя. Но мы-то, штатские, почему мы должны скучать без женского общества? Рэй, как вы думаете?

Я пожал плечами. Цинизм Чатраги, видимо, был не от хорошей жизни.

Чатраги вдруг сел и, поискав глазами, нашел принесенный с собой крокодиловый портфель.

— Подайте-ка мне его, Рэй, — сказал он. — Я обещал вам дать кое-что.

Он порылся в портфеле и вытащил тетрадь в черном коленкоровом переплете.

— Вот, читайте, это дневники одного человека. Отсюда вам станет понятно, что такое неопитеки. Я ухожу, зайду через час.

Чатраги вышел, но тотчас заглянул снова.

— Кстати, я скажу, чтобы вас поместили рядом со мной.

Тетрадка оказалась рукописной. Переплетена в коленкор она, видимо, была позже, потому что сама тетрадка с углов оказалась обгорелой, чем-то залитой, так что отдельные места можно было разобрать только с большим трудом. В начале не хватало страниц и, кажется, очень многих. Дневник начинался чуть ли не с середины.

«...готов понять его, хоть и не совсем согласен с ним. Основная идея не лишена, конечно, остроумия. В самом деле: для чего трудиться над созданием компактных и мощных счетно-решающих устройств, потом сводить их в одну автономную систему, снабженную манипуляторами и прочими устройствами, имитирующими органы человека, когда такие системы давно уже созданы природой. Определенным образом воздействуя на наследственный код высших животных, мы можем получить существа с любыми заданными свойствами. Такова была основная мысль Моллини. Старик молодец, гений. Гений вульгарис, обыкновенный, типичный. С тех пор, когда я слушал его лекции в университете, он почти не изменился. Все такой же быстрый, колючий, любит соленые шутки. Здоровье у него по-прежнему отличное, а ведь прошло уже, ни много ни мало, семь лет. „Почему вы не женитесь, Жу-жу?“ — спросил он меня. Ведь помнит же, что однокурсники звали меня Жу-жу. Какое славное то было время! Интересно, где сейчас Полина? Да, а старик-то явно чего-то не договаривал.