— Здешний, — объяснил Сорока. — Помогает нам и даже под сильным обстрелом не хочет уходить, хотя его никто не принуждает. А реку знает, как я — Неву. Я — ленинградец, металлист. А вы?

Фашиньский секунду колебался.

— Варшавянин, — ответил он с улыбкой. — Танкист.

Это была правда и неправда. Отец его в свое время

уехал из Варшавы в Петербург в Александровское инженерное училище. Мать, варшавянка, тоже училась в Петербурге, изучала медицину. Там они познакомились, а потом поженились. Когда началась первая мировая война, отца, как прапорщика, взяли в царскую армию. Служил он недалеко, часто бывал дома. В годы Октябрьской революции родился Ежи. Мать с младенцем вернулась в Варшаву. В течение пяти лет они жили на Маршалковской, 3. А тем временем весь полк вместе с прапорщиком Юзефом Фашиньским перешел на сторону революции, и для красного командира дорога в Польшу была закрыта. В 1923 году мать и Ежи переехали в Ленинград… Но, с точки зрения местожительства в детстве, Ежи имел право называть себя варшавянином. Теперь он — танкист. С пятнадцати лет юноша стал работать слесарем в автотанковых мастерских, а потом воевал на тяжелом танке, защищая Ленинград. Командовал танковой ротой под Курском.

— Двенадцать, — напомнил сержант Чичин.

— Без четырех, — поправил Фашиньский.

Со стороны леса стал нарастать гул моторов. Из-за деревьев вышли два первых танка. Замаскированные ветками, они казались движущимися кустами.

Капитан снял пилотку и помахал ею. Как большие прирученные слоны, танки пошли к переправе, перемалывая песок гусеницами. В нескольких метрах от помоста танки по сигналу капитана остановились.

— Экипажи — из машин! Механикам оставаться на месте.

Танкисты выскочили. Капитан узнал командира первого танка хорунжего Бронека Лежуха. Еще в Сельцах они жили с ним в одной землянке.

Ежи помнил, как Бронек по своей методе обучал его родной речи. В свободное время они пели одну и ту же песню: «Камень на камне, на камне камень, а на этом камне еще один камень».

Заместитель командира полка, дирижируя руками, повел два первых танка на паром.

От Тарнува, из-за сожженных домов, показался взвод солдат с автоматами. Командовал ими старший сержант Эмиль Гайда. Стуча сапогами по бревнам, запыхавшиеся, вспотевшие солдаты быстро грузились на паром.

Сержант покрикивал, размещая их. При этом он так виртуозно ругался, что все лишь добродушно улыбались. Солдаты знали, что командир так их подбадривает. Над воротничком его отглаженного мундира ровно на два миллиметра выступал рубчик белого подворотничка, над левым карманом на груди блестел старательно начищенный крест Виртути Милитари.

— Готово.

Сержант Сорока толкнул колесо маховика. Двигатель заворчал, затарахтел, задымил голубоватыми выхлопными газами. Сброшен причальный канат, натянулся буксирный трос, паром медленно отшвартовался и вышел на реку, сверкающую на солнце, широкую и спокойную. Фашиньский посмотрел на часы, чтобы заметить, сколько времени продолжается один рейс.

— Плывет Висла, плывет по польской земле, — чистым звонким тенором запел Лежух, поддерживая славу запевалы полкового коллектива, и дальше уже начал импровизировать: — Просвистела пуля — наверняка мимо меня. Просвистела пуля — наверняка мимо меня…

Пули не свистели. Кто-то из автоматчиков певуче, с вильнюсским акцентом проговорил:

— Как на воскресной прогулке по Неману…

Паром спокойно перерезал семисотметровое зеркало воды и точно пришвартовался к заросшему лозняком острову. Фашиньский взглянул на часы: прошло двадцать семь минут. В обратную сторону, без тяжелого груза, переплывут быстрее. Примерно три четверти часа на один рейс. Следовательно, должны уложиться в сроки, установленные приказом: перебросить полковые Т-34 за неполные 13 часов. Конечно, если все будет спокойно, если не будет ни одного повреждения. На непредвиденные обстоятельства приказ предусматривал четыре часа. Должно хватить… если нам будет сопутствовать удача.

Фашиньский вскочил на первый танк около люка механика-водителя и проехал вдоль острова. На стометровом рукаве Вислы, который отделял их от западного берега, дно было уже исследовано, трасса обозначена, глубина измерена — полтора метра. Танк двинулся осторожно, будто прикидывал, не холодна ли вода.

— Держись за башню, а то упадешь — снаряжение намочишь, — крикнул сержант Гайда одному из своих солдат.

В самом глубоком месте вода через люк попала внутрь, и механик как-то по-мальчишески вскрикнул: то ли от удовольствия, то ли от страха, как бы двигатель не заглох. Сзади над трубами лопались огромные пузыри, клокотали выхлопные газы. По бокам танка плыла, переливаясь радугой, пленка машинного масла.

Глубина уменьшалась. Машина, увеличивая обороты, взбиралась на берег. По ивняку танк выехал на лужайку и, взяв разбег, перескочил через разбитую в этом месте дамбу. Затем свернул влево. Несколько пустых домишек утопали в густом саду.

— Осторожно! Ветки поломаешь! — крикнул Лежух механику-водителю. — Стой! Здесь будем ждать.

Яблоки свешивались прямо над открытым люком. Тяжелая ветка чуть колыхалась. Ради шутки, Бронек широко открыл рот и хотел схватить яблоко зубами.

Но, прежде чем он успел это сделать, вздрогнула земля. С юга полыхнуло красное пламя, над лесом взметнулся дым. Хорунжий сорвал яблоко и поспешно откусил, как бы боясь, что не успеет. С глухим воем пролетели снаряды и разорвались на Висле и по обоим ее берегам. Налет, видимо, был согласован со всеми родами войск, сражавшимися за плацдарм, так как всего лишь через несколько секунд засвистела новая волна снарядов.

— Закрыть люки! — приказал Фашиньский.

— В укрытие! — крикнул Гайда. Он загонял своих автоматчиков в окопы, вырытые в насыпи, добродушно подталкивая нерасторопных.

— Начинайте бой, гражданин капитан. Который теперь час?

— Час дня. Точно начали. А вы не путайтесь там поверху, пуля чинов не различает.

— Довоенных сержантов не берет, — ответил Гайда. — Давайте сюда. Для обоих места хватит. — Он вскочил в окоп и жестом руки пригласил Фашиньского.

Над насыпью летели комья земли, шипели осколки, сад заволокло дымом и пылью. Эмиль Гайда не ради красного словца сказал, что пуля его не берет. В сентябре 1939 года, защищая Перемышль, он командовал отделением в 7-й роте 53-го пехотного полка. Во время сильного артиллерийского обстрела его ранило осколком, и немцы взяли Гайду в плен. Сначала его повезли в госпиталь в Унтервальден, чтобы потом, вылечив, отправить в лагерь.

Это было в Германии. Сестру в госпитале звали не то Улей, не то Урсулой. Она была полька. Она достала ему одежду и помогла бежать. Идя ночами, Гайда прошел через всю оккупированную гитлеровцами страну и под огнем часовых пересек «зеленую» границу. Когда в 1941 году началась война, Эмиль добровольцем ушел на фронт, в Красную Армию, сражался в мотопехоте гвардейского танкового корпуса под Орлом и Воронежем, на Таманском полуострове, под Сталинградом. Его уважали, чувствовал он себя как в родной семье, но, когда узнал, что началось формирование польской дивизии, пробрался в Сельцы.

Под Ленино Гайда уничтожил немецкое пулеметное гнездо, за что получил Виртути Милитари. Этот крест помог ему в Люблине очаровать молодую хозяйку, у которой он стоял на квартире.

Снаряды рвались все реже, тяжелая артиллерия методично вела беспокоящий огонь. Эмиль вытащил из кармана махорку, скрутил папиросу и, закурив, вспомнил вишневый суп с молодой картошкой. Хорошо она его варила! Сразу же после войны они, конечно, поженятся с этой девушкой из Люблина.

В небе показались бомбардировщики. Оглушенные артиллерийским обстрелом, танкисты и солдаты в око: пах услышали вой моторов, только когда самолеты были уже совсем близко.

— Три, шесть, двенадцать… — считал Фашиньский, задрав голову, и, подтянувшись на руках, сел на бруствер, чтобы лучше видеть. — Восемнадцать, двадцать один…

Самолеты шли тройками. Высокие тополя заслоняли некоторые подлетающие звенья.