Жители деревни, довольные таким оборотом дела, долго смеялись над перетрусившими полицейскими. Потом забеспокоились, полагая, что, узнав, как ее провели, полиция выместит на них зло.

— А вы их и дальше так обдуривайте. — весело засмеялся Луньков. — Зарежьте свиней и кушайте себе на здоровье, а когда придут реквизиторы, заявите, что в деревне остановились немцы и забрали всех свиней.

— А о сегодняшнем что говорить?

— Скажите, что ошиблись. Пришли, мол, солдаты в белых маскхалатах, некоторые из них говорили по-русски, так и приняли их за большевиков и, не желая полицаям плохого, предупредили. Только сумейте хорошенько соврать — полицейские еще благодарить будут.

— Правильно, — согласились крестьяне.

Задерживаться в деревне было небезопасно, так как в восемнадцати километрах, в местечке Улла, стоял большой немецкий гарнизон. Я попросил у крестьян несколько подвод.

После полудня мы оставили деревню. Из всех хат высыпали жители, даже два древних старика слезли с полатей, чтобы пожелать нам доброго пути и боевых удач.

Легко скользили полозья по мягкому снегу, подпрыгивая, бежали лошади. В лицо дул теплый весенний ветер, от лошадей шел пар. Проехали деревни Стайки и Вече, добрались до деревни Поддубища. Здесь, отпустив подводы, снова встали на лыжи и всю ночь шли по глубокому рыхлому снегу. Рано утром, измученные тяжелой дорогой, мы остановились в низкорослом кустарнике. Впереди раскинулась обширная равнина, пересекать которую в дневное время было опасно. Невдалеке проходила дорога, по ней то и дело проносились немецкие автомашины.

Утро выдалось холодное, колючий ветер пронизывал до костей. Разгоряченные быстрой ходьбой, партизаны стали мерзнуть. Разжигать костры было опасно: их сразу заметили бы с дороги.

Меньшиков и Николаев отправились в разведку. Вернувшись, они доложили, что в полукилометре от дороги на берегу озера стоят два больших дома, принадлежащие леспромхозу. В одном из них размещается какая-то немецкая контора, туда ежедневно к десяти часам утра приезжают трое гитлеровцев в штатском в сопровождении одного в военной форме. Они работают до четырех часов дня, потом уезжают. Во втором доме живут лесник с семьей и сторож, охраняющий контору.

Я посмотрел на часы: половина девятого.

— Идем, товарищи!

Подниматься было тяжело: от усталости и холода ноги одеревенели. Несмотря на то что местность вокруг была изъезжена, мы решили идти гуськом, в одну лыжню.

Лесник принял нас настороженно и холодно. Наверное, не только потому, что жил он с семьей не очень просторно.

Часть партизан залезла на чердак. С обеих сторон были слуховые окна, но, чтобы вести круговое наблюдение, сделали щели в крыше. Четверо партизан вели наблюдение, остальные грелись у трубы. Лаврик с Розумом и еще несколько партизан остались в комнате. Лесник, сторож, комиссар и я пошли в контору, осмотрели все три комнаты. В последней мы увидели телефон.

— Исправный? — спросил я у лесника.

— Вчера работал.

Мы с Морозкиным переглянулись. Иметь соседями четырех немцев с телефоном не совсем приятно. «Испортить», — мелькнуло у меня в голове. Но это вызовет подозрение… Решили оставить в сохранности.

Выйдя из конторы, лесник начал нас просить:

— Вы не трогайте немцев, а то моей семье также придется с жизнью проститься. Откровенно говоря, я не хотел вас пускать, но уж коли принял — не выдам. Дети тоже будут молчать.

— Пусть дети сегодня дома сидят, у нас есть мастер рассказывать сказки, он им много расскажет… А немцы в дом не заходят? — спросил я.

— Пока не были, — буркнул лесник.

В десять часов приехали немцы. Лесник то выходил из дому, то возвращался обратно. Его жена, еще молодая, но с бледным изнуренным лицом, приготовила нам чай, наварила картошки. Я видел, как она при каждом скрипе дверей или шорохе на чердаке испуганно вздрагивала. Спокойным, ровным голосом Луньков рассказывал детям сибирские сказки. Мучительно долго тянулось время. Достаточно было бы двух партизан, чтобы уничтожить немцев и освободиться от гнетущего чувства напряжения, однако в партизанской борьбе не всегда надо действовать оружием.

Наконец немцы вышли из конторы, сели в сани и направились к дороге. Вскочив с пола, партизаны облепили окна и следили за подводой, пока она не скрылась. Кто-то сказал:

— Вот гады, сколько нас в напряжении держали…

Хозяева заметно повеселели. Мрачноватый лесник в первый раз улыбнулся.

— Весь день ходил, как по углям. Года нет, как немцы здесь, а что из меня сделали: каждого шороха боюсь.

— А вы научитесь ненавидеть фашистов, тогда и страх пройдет, — сказал комиссар.

Вечером мы двинулись дальше и к утру достигли деревни Осетище, а следующей ночью благополучно проскочили шоссе Минск — Лепель и остановились отдохнуть в небольшом лесу. Развернув карту, сориентировались на местности. Мы находились недалеко от деревни Федорки Бегомльского района Минской области.

Весна в полном разгаре: зажурчали придорожные ручейки, канавы заполнились водой, по краям дорог резко обозначились черные полосы талой земли. В лесу осевший снег превратился в серое месиво. Лыжи то и дело проваливались, застревали и наконец окончательно отказались служить.

Солнце уже высоко поднялось, когда отряд остановился на дневку в небольшой затерянной в лесу деревушке.

Крестьяне хорошо нас приняли, рассказали, что немцы заезжают не часто. Мы разрешили отряду отдохнуть.

Под вечер политрук Алексей Алексеевич Николаев привел двух молодых мужчин в добротных городских шубах. Он рассказал, что, сменясь с поста, заметил двух подростков, вышедших из деревни. Из опасения, как бы они не разболтали в соседней деревне о появлении партизан, решил их нагнать. Пройдя с полкилометра, увидел едущую навстречу ребятам подводу, в которой сидели двое мужчин. Перекинувшись с ними несколькими словами, мальчики пошли дальше. «Полиция, — подумал Николаев, — надо задержать». Когда подвода поравнялась с ним, Николаев стремительно вскинул автомат.

— Кто такие?

— Я староста деревни Федорки, а это — здешний бургомистр, — спокойно ответил коренастый мужчина с длинными вьющимися русыми волосами. — А ты кто?

— Партизан, — не отводя автомата, ответил Николаев.

— Если ты партизан, то опусти автомат и садись в сани — мы свои люди. Ребята сейчас сказали, что ваш отряд остановился в деревне, так мы можем помочь, предоставить транспорт, — проговорил тот же мужчина.

Николаев несколько оторопел, однако постарался казаться спокойным. Встав сзади на полозья, велел трогаться. И вот они в деревне.

— А ребят упустил? — спросил я у Николаева.

— Не догонять же, коли этих встретил!..

Меня беспокоил уход ребят, а тут еще эти два немецких пособника.

— В отношении ребят вы не сомневайтесь, полиции они не сообщат, — заверил меня один из задержанных, с округлой, недавно отпущенной светлой бородкой. — Нас-то они предупредили, что партизаны приехали, но мы не полицаи, мы рады вашему приезду. — Он отрекомендовался Янковским Леоном Антоновичем и показал на стоящего рядом: — А это мой товарищ, Виктор Иванов, староста деревни.

Они рассказали, что до войны работали в западных областях Белоруссии. Отступить не успели и, перебравшись из своего района, осели в деревне Федорки, где у Янковского есть родня. Жители Федорок уверили немцев, что Янковский и Иванов — кулаки, сидевшие в тюрьме при Советах. Оккупанты возвели, их в высокие ранги: одного — бургомистром, другого — старостой. Теперь они помогают семьям военнослужащих, скрывающимся патриотам, регистрируют на жительство вышедших из окружения военнослужащих. Весной с группой добровольцев собираются уйти в партизаны.

Трудно было решить, что за люди, а арестовывать невинных тоже нельзя. Решили их отпустить.

— Продолжайте свой путь, — сказал я им. — А мы отправимся своим.

Немного помолчав, Янковский сказал:

— Все-таки не доверяете?.. Что ж, пожалуй, правильно делаете. Словам верить нельзя… А может, надумаете побывать у нас в Федорках? Баньку истопим, освежитесь… Предательства не бойтесь. Если желаете, пришлем за вами подводы.