— Дома. На земле.

— Как же ты их оставил?

— Как… ну как. Это же не родничок. Это… сделанное. Вещи. А откуда ты знаешь, что он разбился?

— Тёмик умирает — и родничок умирает. Значит, телефон или радио можно потерять и от тебя никакого сигнала не будет?

— Не будет.

— Вот оно что! А я ломал голову, почему тебя не спасают. Оказывается, про тебя никто ничего не знает?

— Не знает.

Тёма почесал в затылке.

— Да, не хотел бы я быть человеком. Ладно, оставайся со мной. Моего родничка хватит на нас двоих.

— Нет, мне надо наверх, к ма…

Ни за что не стал бы здесь жить! Самые чужие люди всё равно люди. А тёмики… Бесчувственные они… Деревянные, как корешки какие-нибудь сухие. А родничок — это, конечно, хорошо, это отлично. Вырасту — что-нибудь такое придумаю, чтобы у человека всегда при себе находился, например, малюсенький такой телефон. Такой, чтоб можно было к уху его пристёгивать, как мама свои клипсы пристёгивает, или вроде кольца на палец надевать. Повернёшь кольцо — и разговаривай себе с кем хочешь.

И тут, откуда ни возьмись, под ноги мне выкатился маленький тёмик.

— Двести первый водяной! — задыхаясь от бега, выпалил он.

— Сто двенадцатый тоннельный, — ответил Тёма. — Куда мчишься?

— Верхний колодец очистили. Там, говорят, рыба есть. А это кто с тобой? Неужели человек? Живой! Какой у него номер?

— У него нет номера, его надо звать Тима, — ответил Тёма.

— Тима — и никакого номера? Как интересно! А что, на земле он один Тима?

— Почему один, — сказал я любопытному малышу. — На земле много Тим.

— А если много, как же тогда тебя от других отличают? — озадаченно спросил малыш.

— У меня ещё фамилия — Шанаев.

— И больше ни у кого такой фамилии нет?

— Не знаю. Наверное, есть.

— Тогда я тоже ни-че-го не понимаю, — сказал Тёма, а малыш двести первый водяной захихикал:

— Может, у вас сто Тим Шанаевых, как же вы разбираетесь?

— А у нас ещё отчества есть, — сказал я, а сам подумал, что и отчество моё — Фёдорович — тоже, наверное, у тысячи человек есть.

— Странно, — сказал Тёма. — Ведь так просто: дал номер, название цепочки, и дело с концом.

— Ой, я побежал, — вспомнил двести первый водяной.

— Я с тобой, — подхватил Тёма. И они помчались.

Мне ничего не оставалось, как пуститься за ними вдогонку.

Глава пятая. Думать надо!

Мы перелезали через груды камней, карабкались на скалы, протискивались в щели, шли тропкой над крутым обрывом. Было темно, тихо, не было неба, не было травы и деревьев, но в остальном было так, как если бы мы шли по горному ущелью в глубоком каменном мешке. Ущелье вдруг сужалось, и был только один ход — в пещеру, а оттуда — в другую пещеру, а потом — в какую-то дыру… Мы спускались в дыру и оказывались на просторной площадке… Настоящая страна. По этой стране можно путешествовать бесконечно и открывать всё новые и новые места.

— Зайдём на минутку в ледяную пещеру, — сказал Тёма. — Посмотришь, какая она у нас.

И мы пришли в ледяную пещеру. Она сияла, как хрустальная. От сосулек искрами летели блики — синие, зелёные… А в середине пещеры горкой лежали какие-то светящиеся камни. (А может, это были светящиеся гнилушки, не знаю.)

— Пятый ледяной, — сказал, появляясь откуда-то из укрытия, тёмик.

— Сто двенадцатый тоннельный, — сказал Тёма.

— Двести первый водяной, — сказал маленький тёмик.

— Тима Шанаев, — сказал я.

— Что вы здесь делаете?

— Мы к верхнему колодцу идём. Зашли показать человеку пещеру.

Ледяной повернулся, пошёл в своё укрытие.

— Ледяные здесь для охраны. Мало ли что может быть, вдруг таять начнёт. А у нас это самая большая ледяная пещера. Здесь туша мамонта хранится на случай, если вдруг что-то случится.

— А какая у вас самая главная цепочка? Водяная, ледяная или тоннельная?

— Все главные. У нас их много. За вами, например, за людьми, смотрит цепочка наблюдателей.

Второй раз я это уже слышу: за нами невидимо наблюдают тёмики, о которых мы даже и не подозреваем у себя на земле.

— Идём мы, наконец, или не идём? — сказал маленький тёмик.

И мы снова пошли к колодцу, хотя я уже еле-еле волочил ноги.

Этот колодец был как и не колодец. То есть если смотреть сверху, с земли, всё было, конечно, как положено, а отсюда… просто маленькое озерцо. Если стать возле него на колени, вытянуть шею и посмотреть вверх, то видно, что туда тянется каменный ствол, а вверху этот ствол заканчивается деревянным срубом. Поперёк сруба лежит бревно, и на нём висит ведро. Там земля. И небо видно. Настоящее!

Мне казалось, что здесь, у колодца, и воздуха больше, и дышать слаще. И так близко земля, родная моя земля. Были бы у меня крылья!..

Вдруг что-то замелькало, забренчало и стало стремительно падать вниз. Это оказалось ведро.

Маленький водяной тёмик пригнулся и, как только ведро коснулось воды, прыгнул к нему.

— Что он делает? — испугался я за него.

— Ничего особенного. Покататься захотел, — объяснил мне Тёма.

Ведро стало подниматься, а вместе с ним, сидя на его краешке, и тёмик. Но вот он соскочил с ведра и как лягушка плюхнулся обратно в воду.

А что, если мне сесть в ведро и в нём поехать наверх? Без всяких лестниц! Сегодня же! Сейчас! Но я тут же опомнился: ведро не выдержит моей тяжести, оборвётся. А если… а если всё-таки выдержит? Ну и что тогда? Наверху девчонка какая-нибудь увидит вместо ведра с водой ведро с мальчишкой… Она — бегом от колодца, а я — кувырком вниз… Нет, сначала надо дать знать о себе. А как? Кричать? Вряд ли услышат, но попробовать надо. Часто ли приходят к этому колодцу? Где он находится? Может, на каком-нибудь дальнем огороде, где и людей-то почти не бывает.

Мы стояли и ждали. Наконец там наверху кто-то опять стал раскручивать верёвку с ведром.

Я приготовился крикнуть: «Эй, помогите!», но не успел. Тёмики начали громко ссориться.

— Моя очередь! — кричал Тёма.

— Моя! Это я привёл вас сюда! — кричал водяной.

— Ну и что, что привёл, твой, что ли, колодец?

— Я водяной, — значит, мой.

И тут ведро упало в воду и оба тёмика разом прыгнули к нему. Ведро стало подниматься. Но наверно, ведро с водой да ещё с двумя тёмиками в придачу было тяжёлым. Оно ползло медленно, еле-еле.

Только оба тёмика приготовились спрыгнуть с него, как верёвка оборвалась и ведро упало вниз. Тёмики камнем пошли на дно. А дна не было даже видно — так глубоко.

Я кричал, бегал вокруг…

Пулей вылетел из воды на берег маленький тёмик и стал прыгать, отплёвываться, отдуваться…

— А Тёма где? Сто двенадцатый где? — тряс я его, как будто сам не видел, куда исчез Тёма.

— Ох и холодина там, — стучал зубами мальчишка. — А главное — никакой рыбы, один лёд.

— А Тёма? Почему его так долго нет? Где Тёма?

— Откуда я знаю, — может, он утонул. — И трусцой побежал от озера прочь.

Я метался во все стороны, надеясь увидеть кого-нибудь из взрослых тёмиков. Как я ругал себя, что не научился плавать. Что делать, как спасти Тёму?

Скорым шагом приблизился к колодцу взрослый тёмик.

— Утонул кто-то? Сигнал отсюда шёл.

— Сто двенадцатый тоннельный утонул, помогите ему! — закричал я.

Взрослый тёмик недовольно поморщился:

— Тебе-то что за дело, человек? И не кричи так! Утонул так утонул. Слабые всегда гибнут.

— Он не слабый, он сильный, он просто ударился, наверное, потерял сознание. Прошу вас!

— Не проси, я и так его вытащу: вода должна быть чистой.

Он нырнул и вскоре выплыл с Тёмой на руках. Положил его на берег, посмотрел внимательно в лицо.

— Умер. — И ушёл.

Я побежал за ним, хотел вернуть его, просил… Но он, не обращая на меня внимания, шёл и шёл себе…

Я вернулся к Тёме, приложил ухо к его груди и ничего не услышал. Сердце не билось. И всё-таки я поднял Тёму за ноги и начал встряхивать его.