Однако настоящее процветание Хельсинки началось уже в период Великого княжества Финляндского, входившего, как известно, в состав бескрайней Российской империи. Впоследствии финны много спорили — было ли это единое государство или же существовали две разные страны, объединённые личной императорской унией, по условию которой император всероссийский являлся также и Великим князем Финляндским. Некоторые финские историки утверждали и продолжают утверждать, что Финляндия как таковая не была частью России. Но в любом случае именно эпоха Великого княжества Финляндского оказалась наиболее плодотворной для становления финской нации и финских государственных институтов. В девятнадцатом веке возникло движение фенноманов, ратовавших за самобытную финскую культуру. Финский язык впервые в истории Финляндии обрёл равный статус со шведским, что было официально закреплено во время правления императора-реформатора Александра II, памятник которому стоит в центре Сенатской площади, главной площади города. Его более консервативные предшественники — Александр I и Николай I — всё же не ввели в Финляндии крепостного права, которым была охвачена как минимум половина российских земель. Провозгласив себя независимой в 1917 году и получив ленинское «благословение», Финляндия повторила своими очертаниями границы бывшею Великого княжества, ставшего своеобразной матрицей для отливки новоиспечённой финляндской государственности.

Стоя на высокой корме океанского лайнера, молодой поэт любовался видом исторического центра Хельсинки, белой ажурной громадой кафедрального лютеранского собора Туомиокиркко, органично сочетающегося со стоящим поодаль красным остроглавым православным Успенским собором, готическими куполами дальних церквей, весёлой и геометрически прихотливой чересполосицей башенок и шпилей старинных домов, ещё, возможно, помнящих эпоху российского правления.

Перед Артуром, радуя и одновременно успокаивая упорядоченностью своего художественного орнамента, простирался плацдарм исторического роста Хельсинки — полуостров Вирониеми. Перефразируя известное изречение, можно было бы сказать: отсюда пошла финская земля. По крайней мере, история новой Финляндии начиналась именно здесь.

невольно вспомнилось Артуру его собственное четверостишие.

Происходя, если так можно выразиться, из русско-финской семьи, Артур не знал в детстве финского языка. Родители его отца, опасаясь сталинских репрессий, активно направленных против ленинградских и карельских финнов, не рискнули обучить своего сына языку предков, хотя сами прекрасно владели им. Ещё бы, ведь отец Артура родился весной 1938-го, когда вовсю гремели массовые ежовские расстрелы, а процент погибших среди ингерманландцев, к которым относились карельские и петербургские финны, был достаточно высок относительно общей ситуации по СССР.

По-настоящему Артур начал изучать финский язык уже после переезда в Финляндию. Ему тогда было уже около тридцати, а обилие надежей, многоступенчатые и нанизанные друг на друга слова, сложная лексика, наличие послелогов вместо привычных предлогов и прочие прелести финской грамматики невольно затрудняли дело. Но что всегда нравилось Артуру в финском языке, так это удивительное совпадение правописания и произношения. Ни в русском, ни в немецком, ни, тем более, в английском или французском языках подобного не наблюдается. Данное обстоятельство чрезвычайно умиляло Артура, по-российски благоговевшего перед системой «как слышится — так и пишется».

Обозревая постепенно удаляющийся пейзаж хельсинкских набережных, живописных зданий и портовых сооружений, Артур испытывал приятное чувство погружения в захватывающий мир путешествия. Он никогда не был авантюристом, но в настоящий момент радость начала неожиданного предприятия и освобождение от накопившегося в последнее время страха не могли его не радовать. Артур решил расслабиться и хоть какое-то время не думать о своих проблемах. Однако тяжкий груз, висевший на сердце, подспудно давал понять, что это ненадолго.

На днях Фироз получил расшифровку содержимого почтового ящика покойного Дефрима. Злополучный албанец не вёл никакой секретной переписки в обход распоряжений Акджара Фироза, по крайней мере, с этого адреса. Но запись прослушки его телефонных разговоров, выполненная агентурой «Инсайда», говорила об ином. Дефрим явно хотел «соскочить». В приватных беседах он высказывался отрицательно о деятельности организации Фироза и о нём самом. Именно эти обстоятельства послужили причиной ликвидации Дефрима. Акджар прощал ошибки своим работникам, но не мог простить дезертирства, таящего потенциальную возможность разглашения секретной информации. Поэтому, как только Дефрим отошёл от слепого повиновения своему боссу, он был обречён.

Ливанец расслабленно глотал остывший кофе. Итак, сделка с Рогатиным состоялась. Дипломатический функционер неплохо заработал на продаже военных тайн своей родины. Ну и пусть наслаждается миллионами, убирать его нецелесообразно и бессмысленно сейчас. Фироз всегда старался воспитать в себе сугубо прагматическое отношение ко всему на свете. Политику ни к чему излишняя сентиментальность, тем более железному рыцарю исторической справедливости, вершащему высший суд. Главное, что оружие колоссальной силы теперь в его руках. Оружие нового поколения, интеллектуальная квинтэссенция военной мысли. Теперь можно действовать и доказать всем этим заморским вершителям судеб их собственную глупость, показать их отсталость, слабость и ничтожность. Он, Фироз, станет вождём нового могучего движения, поведёт народы в бой на цитадель возмутительной роскоши и грехопадения — на безбожный растленный Запад.

Акджар Фироз чуть не задохнулся от прилива восхитительного предощущения грядущей славы. Конечно, истинному праведнику не пристала гордыня. Однако наличие души, чувствующей и пылающей жаждой свершений, по мнению Фироза, составляло неотъемлемую часть настоящего хозяина жизни.

Он с волнением развернул пакет, в который были завёрнуты бумаги, полученные от Рогатина. Чертежи уже были просмотрены инженером-радиомехаником Олофсоном, работающим на Фироза. Пожилой специалист уверенно констатировал, что ранее не видел ничего подобного. Все известные аналоги уступали чертежу устройства по сложности и, как следовало думать, по мощности воздействия. Затейливое переплетение каких-то линий и заумных символов, не сказавшее главе компании ровным счётом ничего, привело в чистый восторг инженера-радиомеханика. Он с довольной улыбкой разглядывал хитроумную схему, словно получал удовольствие от созерцания некоего эталона красоты.

— Это настоящее произведение искусства, достойное воплощения на практике, бумага не должна одна быть обладателем такого чуда, — сказал он Фирозу.

— Да, всякая теория мертва, но зеленеет древо практики, — вольно процитировал тот в ответ изречение известного мыслителя. — Займётесь?

— Безусловно. Считайте, что с настоящего момента я в полном вашем распоряжении. Ларчик открывается относительно просто. Во всяком случае, для того, кто понимает.

— Прекрасно. Я искренне верю в вашу компетентность. Надеюсь, вы не стеснены в средствах? — заботливо спросил Фироз.

— Нет, ни в коем случае. Лаборатория у нас тоже имеется. Как вы и сами знаете, она расположена далеко за пределами столичного региона в крайне малолюдной местности. Официально участок земли в несколько десятков гектаров принадлежит частному владельцу-садоводу. Там есть где развернуться, — с убеждением ответил Олофсон.

— Однако речь может идти только об изучении технической документации с подбором некоторых комплектующих. Сборка самого устройства в готовом виде должна производиться в районе его испытания, это вы понимаете?