Джейк нарочно начал с малого: ему казалось, что сразу получить по яйцам — непозволительная роскошь для этого типа. Пускай как следует проникнется происходящим — проморгается и отдышится, а уж потом можно будет продолжить. Получив пяткой в ухо и локтем в подбородок, парень покачнулся. От сильнейшего удара ногой в живот он взлетел в воздух. Когда тело Костюма хлопнулось на землю, Джейк подумал: сломать ему на хрен спину. Треснуть разок каблуком — и переломить его долбаный хребет… Но он вовремя себя остановил.

Ключ от машины остался в дверном замке. Джейк открыл дверь и оглядел обстановку шикарного, обтянутого кожей салона. Он не знал, что ему нужно в машине у этого парня: просто хотелось привести в порядок мысли и подумать, как быть дальше. Возможно, удастся инсценировать автокатастрофу. Человек сам себя переехал, охренеть. Под пассажирским сиденьем лежал портфель. Джейк вышвырнул его из машины, позаботившись о том, чтобы стальной уголок отделки ударил владельца портфеля по голове. Потом он открыл бардачок: карманная карта Лондона, флакон одеколона «Адмирал» и дешевый калькулятор — полученный на халяву и давно заброшенный, с выгравированным названием какого-то оффшорного банка. Джейк взял одеколон и вернулся к своему новому знакомому.

Он несколько раз вдарил Костюму ботинком по ребрам, дождался, пока тот свернется в клубок, и добавил еще. Потом Джейк опустился на мостовую, схватил парня за волосы и принялся работать пульверизатором. Он направил струю липкой гадости Костюму в горло, крепко зажав ему пальцами нос. Тот стал было метаться, но Джейк придавил его грудь коленом к земле и продолжал брызгать. Глаза Костюма начали вылезать из орбит. Тогда Джейк побрызгал и в глаза — одновременно и ослепил парня, и дал ему время сглотнуть.

За сахариново-сладким запахом одеколона угадывалась его адская летучесть. Можно было бы поджечь Костюма или его машину, но это привлечет внимание: пожарная станция всего в двух кварталах отсюда. В общем, Джейку становилось скучновато, и он не мог придумать, как бы побыстрее покончить с этим делом. Единственное, что пришло в голову — просто взять и уйти, и оставить ублюдка блевать и метаться по мостовой. Замедленная съемка страданий избитого парня.

И тут где-то впереди раздался голос:

— Отличная работа, сынок.

Джейк посмотрел туда, где сходились тени домов — там был вход на стоянку.

Оттуда снова послышался манчестерский говор:

— Может, проще было его трахнуть?

Дэйви Грин вышел на свет. Он был одет в стеганую куртку вроде тех, что носят школьники, с высоко поднятым воротником. Завершал образ тонкий нейлоновый капюшон, облегающий голову на манер резиновой шапочки для плавания и крепко завязанный под подбородком. В таком виде Грин был похож на новую усовершенствованную модель презерватива, но, казалось, это его нисколько не смущает.

— Ладно, Пауэл, — сказал он. — Ты ведь сам знаешь, что нам надо поговорить.

1981, о да…

…Джейк собрался в туалет, когда в главном баре началось выступление «голубой королевы». Шон и Фея забились в угловую кабинку вместе с двумя другими чуваками (один уже престарелый, другой еще ничего). Когда Джейк поднялся, престарелый повернулся в кресле и уставился на Фею:

— А ведь ваш друг пропустит самое интересное, — сказал он.

Фея бросил на Джейка игривый взгляд и ответил:

— Он ненадолго.

— Пускай не торопится. Я могу и подождать!

В голосе престарелого гея были слышны слащаво-театральные нотки вроде тех, что бывают у выпускников частных школ и гомов старого образца. Джейк не мог определить, настоящий это акцент или напускной. Может быть, старик подцепил такой говор, когда служил во флоте и проводил отпуск в чужом порту, да так от него и не избавился? На тыльной стороне ладони у него была татуировка моряка торгового судна — невнятный рисунок посреди печеночных пятен. Сейчас в этой ладони лежала зажигалка, от которой Фея прикуривал «Собрание Коктейль». Сигарета подрагивала в кокетливо протянутых к огню пальцах, и, прикурив, Фея вместе с дымом выдохнул на ту сторону стола «спасибо».

— Всегда пожалуйста.

Бывший моряк был в «Добром дне» завсегдатаем. Каждый раз он садился на одно и то же место, выпивал бессменный стакан джина и начинал фирменным образом хохотать — с таким хрипом, на который способны только больные эмфиземой алкоголики. Фея вторил ему своим икающим хихиканьем. А Шон просто сидел и молчал.

— Что это сегодня вашего четвертого дружка не видно?

— Джонни? — спросил Фея. — Он в Берлине.

— А, в Берлине.

Коротышке Фее было семнадцать, природа одарила его прыщами и плохими волосами, но с ним по крайней мере было весело. А лицо красавчика Шона неизменно выражало томление и скуку. Сегодня тоскливое выражение помогало ему держаться подальше от второго парня — того, которого мальчики прозвали Вельветом за его шуршащий голос, похожий на шелест, с каким трутся друг о друга штанины вельветовых брюк.

Джейк был рад, что ушел. Еще ведь нужно поправить тушь на ресницах — впереди целая ночь.

Он наносил последние штрихи, когда «голубая королева» начала петь на бис — те же песни, что и всегда. Джейк услышал вступительные аккорды, заморгал ресницами в такт музыке и напоследок еще раз оценил в зеркале результат своих трудов. Черная подводка выглядела очень вызывающе на бледном лице. Джейк пританцовывая вышел из дверей туалета и вдруг подумал: а не ему ли аплодируют все эти люди? Конечно, аплодировали не ему… но, случись такое, он бы не удивился.

Он посмотрел поверх голов в сторону бара и увидел «королеву» с длинной, лебединой шеей, в головном уборе Кармен Миранды[5] и в босоножках на платформе. Певица выступала, стоя на барной стойке. Одной рукой она держалась за подол узорчатой юбки, приподнятой так, чтоб были видны ноги, и помахивала ею взад-вперед. Этим хореографическая часть выступления исчерпывалась. Ни для чего более искусного на барной стойке не было места, но вот без этого — два шага влево, выпад, два шага вправо, шейк-шейк бедрами — было просто не обойтись. Песня, если Джейк правильно догадался, называлась «Руи-Руи», а исполнялась на мотив «Луи-Луи». Непонятно, где Королева раздобыла инструментальную версию в стиле сальсы, но вообще-то «Луи-Луи» уже кто только не переделывал — во всей истории рок-н-ролла нет ни одной другой песни, на которую так часто делают каверы. У Джейка она была в исполнении «Игги и Студжес» — и не на виниле, а на пленке.

Танцуя на высокой барной стойке, Королева Кармен словно топталась по головам зрителей, но у нее был великолепный голос: такое глубокое грудное рычание в «О-о, беби, да», а вместо стандартного «Йе-йе-йес» — боевой клич: «Ай-йай-йай-йай». Еще она всю песню слегка шепелявила на латиноамериканский манер — просто супер.

Пока выступала Кармен, служащие «Доброго дня» могли разойтись со своих мест за барной стойкой и расслабиться. Единственное, что от них требовалось по контракту — это улыбаться и пританцовывать и вообще изображать симпатичный задник до конца выступления. Был четверг, а по четвергам, согласно расписанию, разработанному Леди-Добрый-День, в баре выступали приглашенные артисты. Все остальные дни недели местные работники развлекали публику сами: каждый вечер они пели под фанеру и по два раза за ночь наряжались в известных певиц. Около месяца назад Леди-Добрый-День спросил у Джейка, не нужна ли ему работа.

Джейк в ответ засмеялся:

— Чтобы ты меня имел так же, как всех этих мальчиков? Спасибо, я уж лучше продолжу свой нечестный труд.

— Откуда тебе знать, как я их всех имею? — только и ответил Леди-Добрый-День.

Песня Кармен заканчивалась дребезгом гитар и грохочущими ударными в стиле латинос, и певица как могла поддавала жару: подмигивала, трясла плечами, махала руками и вертела бедрами. Джейк обернулся и еще раз посмотрел в сторону уборной. Свет в туалете был выключен, и круглое окошко в двери сошло за зеркало. Зеркало было на стороне Джейка. Восемнадцать лет, высок и строен. Волосы сегодня заглажены назад — в берлинском стиле. А в довершение образа — темный костюм, в тусклом свете бара почти ничем не напоминающий потрепанную вещицу из благотворительного секонд-хэнда, какой на самом деле он являлся.