— Извини. Сейчас принесу. — Он резко встает и направляется в сторону Билли и Джулии. Очевидно, собирается сделать рядышком с ними привал по пути на кухню.

Похоже, хочет получить подтверждение моего родства со звездой экрана. Эх, Дик.

На манер музейного завсегдатая я с деланным интересом рассматриваю полотна маслом. Пока все нормальные люди увлеченно беседуют, толстозадая старая дева одиноко изучает произведения искусства. Вечер подошел к такому моменту, когда чувствуешь, что провалился в кроличью нору и летишь, летишь, и если что-то не изменится прямо сейчас, убьешься насмерть. Где, спрашивается, были мои мозги? Билли в роли свахи? ХА!

Я упорно не смотрю в сторону Джулии, но это не спасает от ее смеха: он дерет уши, проникает в мозг и вниз, вниз, ужом вползает в кишки. Дик Давенпорт не спешит с шампанским, так что я отправляюсь на кухню. По пути слышу хор голосов: «Я умираю с голоду», «Здесь что, не кормят?» Единственная еда, которую я видела до сих пор, — вазы с орехами и маслинами на антикварных столиках.

— Ч-черт возьми, Дэн, Дэн, н-не надо так с-со мной, — доносится до меня настойчивый пьяный голос. — Н-не говори мне это сейчас, не с-сегодня. П-потом п-п-поговорим. Нет! Нет, ты НЕ УЙДЕШЬ сегодня. Пожалуйста! — Заметив меня, Мартин прикрывает рукой трубку, опирается спиной на косяк светлой кухонной двери и меняет тактику: — Вечеринка в разгаре, а я не справляюсь, парень. Птифуры сгорели на фиг, гренки обуглились, тапенада[27] дер-рьмо. Как с-сапожный крем. Устр-рицы! К ч-шертям устриц! Не ш-штану я открывать этих гребаных устриц! Ты ж маштер, шерьезно, никто их так не открывает, как ты, ха-ха-ха! — Мартин в отчаянии хохочет, как будто до него только что дошло, что собеседник (партнер по бизнесу и постели, ясное дело) больше никогда не будет открывать при нем устрицы. — Я ж и не знаю, как их открывают-то!

Хлопнув Мартина по плечу, я обещаю:

— Не переживай, помогу.

— Момент. — Он снова прикрывает трубку рукой и поворачивается ко мне. В уголках глаз у него стоят слезы. — Чё? Дай салфетку.

Обнаружив на стойке коробку с салфетками, я вытаскиваю одну.

— Я повар. Умею обращаться с устрицами.

— В холодильнике, — после секундной паузы бросает Мартин и возвращается к обломкам своей личной жизни.

Я посыпаю три серебряных подноса дробленым льдом. Устрицы лежат в сетках. Сдернув с ручки холодильника кухонное полотенце, я заглядываю на полку с ножами и выбираю короткий, с толстой рукояткой — никто и не сомневался, что у Билли имеется нож для открывания устриц, хотя я уверена, что он им ни разу не пользовался. Нож новехонький, будто только из магазина. Билли никогда не готовит.

На вечеринке у Брюса и Эрика Бромбергов в Ист-Хэмптоне Бобби Флэй научил меня одному секрету. Братья и Бобби, кстати говоря, далеко пошли: у Брюса с Эриком — «Голубая лента», у Бобби — «Меза Гриль», и все трое без конца выпускают то книги по кулинарии, то телешоу. Так вот, меня тогда отправили работать на задний двор к огромному четырехстороннему грилю. Он был установлен рядом с жарочной ямой, где на вертеле, поливаемый жиром, подрумянивался кучинильо (молочный поросенок). Я еще не имела понятия, кто такой Бобби, и мы с ним работали бок о бок: встряхивая на сковородках сладкий перец и лук, цуккини, тыкву, рыбу-меч и телячью вырезку. Только-только выскочив из «Кордон Блё», я мнила себя гуру от стряпни и помыкала Бобби, словно каким-нибудь рыжим пасынком. А он все сносил и советовал остальным поварам у гриля слушать «шефа». Никогда мне так хорошо не готовилось, я чувствовала себя своей в доску. Позже, узнав, кто такой Бобби Флэй, я чуть со стыда не сгорела, а поразмыслив, поняла, что он классный парень. Ни разу не воспользовался своим положением, не тыкал меня носом, не ограничивал мою свободу. Видимо, таковы отличительные черты мастера: ему не нужно самоутверждаться, втаптывая других в грязь.

Ах да, секрет Бобби. Устрицы следует открывать так: вставляешь кончик ножа сзади, под мышцу, быстро проводишь между створками и распахиваешь раковину. Проще простого. Я столько лет пыталась проткнуть ножом складку спереди раковины и расщепить ее, что единственно верный способ меня здорово впечатлил. Все, кто видят, приходят в восторг, — считается, что устрицы открывать сложно.

Аккуратно выложив первый десяток моллюсков на дробленый лед и украсив их дольками лимона, я перехожу ко второму десятку. За моей спиной хнычет, молит, шмыгает носом Мартин и… гремит голос Билли:

— Если она здесь — убью! Ну вот, полюбуйтесь!

Джулия подходит ко мне во всем своем бронзовом великолепии, наполняя пространство ароматом «Шанели № 5».

— Котенок! Что ты делаешь?

Чмокнув в обе щеки, она оглядывает меня прищуренным взглядом и выдает напрямик:

— Ты теперь перешла на выпечку?

У меня загораются уши.

— Ты что, ешь мучное?

Мой вид повергает ее в ужас. Еще бы — с нашей последней встречи я прибавила килограммов шесть, и теперь во мне уже не боевые пятьдесят семь, а все дряблые шестьдесят три. Я сжимаю ручку увесистого ножа и, опустив глаза, вижу, как белеют костяшки пальцев. Не хочу показывать ей, до чего мне обидно, но не могу удержаться и спрашиваю, словно маленький ребенок:

— По-твоему, я толстая?

Боюсь, мой тон выдает глубину оскорбления.

Грустно покачав головой, Джулия решает, что за рамки приличий я все-таки не вышла, и наклоняется к моему уху:

— Мы, женщины, всегда знаем, когда наш вес отклоняется от идеально, правда? На меня, например, даже лишние полкило давят как мешок камней. К слову, у меня чудный новый тренер, но тебе он вряд ли будет по карману.

— Угу, вряд ли.

Я провела с матерью всего пять минут, а уже скатываюсь в такую пропасть ненависти к самой себе, что глубже просто некуда.

— И наряд на тебе не самый выигрышный, — сообщает она, отстраняясь для лучшего обзора. — Юбки, котенок, — отличный камуфляж.

— Спасибо, Джулия, учту.

— И еще: ты должна общаться. Разве так ведут себя девушки на вечеринках, где столько подходящих мужчин! — добавляет она с наигранным оптимизмом.

Должно быть, именно так ты рассуждала, принимая предложение будущего мужа номер два, пламенного игрока в поло. Да если бы даже все эти «подходящие мужчины» не были геями, кто захочет общаться со мной, пожирательницей мучного?

Джулия понижает голос:

— Билли сказал, что у него здесь есть партия для тебя. Ты уже познакомилась с Диком? Чудный молодой человек, просто чудный. Послушай мамочку: долой этот нож, приведи себя в порядок — чуточку подкраситься не помешает — и вперед, к людям. Котенок, ты пропустишь все веселье! Лично я сейчас буду петь твою любимую, только вот капну себе шампанского. О-о, устрицы? Ну-ка, ну-ка, дай отведать. — Она строит из себя Мэй Уэст[28].

Я хочу, чтобы она ушла. Нет, я хочу, чтобы она сдохла.

Поле безуспешных попыток образумить Мартина — я все слышала — Билли подходит ко мне с вопросом:

— Как ты тут с… этими?

— Осталось всего шестьдесят.

— Я в трансе, Лей. Может, не надо?

— Есть варианты?

— С тобой не поспоришь. Среди туземцев начались волнения. — И, вспомнив вдруг: — А Дик? Дик-то тебе как?

— Ты говорил, что работаешь с ним.

— С ним, на него — какая разница? Там кто, Бенисио дель Торо[29] пришел?

За его плечом нарисовался Мигель: белые зубы сверкают, карие очи под тяжелыми веками затуманились.

— Где ты берешь всех этих красавцев? На, — я вручаю ему поднос с устрицами. — Через пять минут приходи за другим.

— Котенок, котенок, обещай, что, как только будешь готова, выйдешь и послушаешь, хорошо? А я обещаю не петь без тебя «Нью-Йорк, Нью-Йорк», — подмигивает мне Джулия. Затем театрально разворачивается, взмахнув гривой длинных светлых волос, и, как дурной сон, исчезает.